Гончие забвения

Глава 25

Мир постепенно собирался по кускам, зрение возвращалось.

Его выставили в центре огромного грота, примотали к столбу, чтобы не падал. Своды пещеры терялись в вышине, стены поднимались ярусами, словно ступени громадного амфитеатра. На них — зрители. Толпа угрюмая и молчаливая, сгорбленная, в рваных плащах и обносках. Будто летучие мыши облепили сталактиты.

Их глаза сверкали в отблесках костров, горящих бочек и факелов, вставленных в расщелины. У многих в руках было оружие. На нем — следы крови. Видать, битва наверху закончилась, и они пришли сюда прямиком с улиц, защитники Стигийских Нор.

В центре арены — костер. Жар доставал до лица. Он потихоньку сушил и стягивал опостылевшую шкуру, обернутую вокруг Вира.

Над огнем, на треножнике, бурлил и клокотал черный, обугленный котел. Из него торчала бедренная кость, которой помешивали варево. Этим занималась та самая старуха.

Сивилла не горбилась, стояла прямо, как клинок. Ее седые волосы были собраны в узел, перевязаны полоской кожи. На шее болтались какие-то амулеты, позвякивали в такт круговым движениям.

— Подведите избранного, — приказала карга.

Позади Вира лязгнул металл, скрипнули петли. В круг костра втолкнули мужчину. Тот двигался как пьяный, загребал ногами, смотрел перед собой стеклянным взглядом. На шее — серебряный свисток на цепочке. Воротник кителя измазан кровью, на нем — герб Ноктурна, вышитый золотой нитью. Сукно хоть и грязное, но дорогое, качественное, с аккуратными строчками.

На бедре — капитанский кортик в ножнах. Но офицер будто позабыл про него. Застыл соляным столпом, где оставили, сжимая кулаками воздух. Не пошевелился, не крикнул, даже когда китель на груди распахнули. Только вырванные с мясом медные пуговицы звонко разлетелись по округе.

Старуха заслонила его, взмахнула серпом…

Вир не выдержал, зарычал. Гаркнул на нее.

— Это лейтарская сталь. Заговоренная. Не для кровопускания. Карга старая…

Сивилла не ответила, занималась своим делом. Из ладони стряхнула в котел россыпь алых капель. Метнулась к Виру, одним быстрым движением взрезала верхний, первый слой шкуры.

По ее красному лицу тек пот, в морщинах вздулись фиолетовые вены. Сморщенная губа вздернулась вверх, обнажая пеньки желтых клыков.

Жрица визгливо крикнула, обращаясь к толпе.

— Подземная река рождает короля!

Ей ответили одобрительным гулом. Пламя костров вздрогнуло.

Вир хотел плюнуть в нее, но промахнулся.

Сивилла возвращалась трижды. Под конец капитан замычал, попытался отодвинутся, но ему не позволили. Котел насыщался кровью, бурлил как жижа в болоте, исходил мясистыми пузырями. Они лопались с надрывным всхлипом, испуская сладковатый, дурманящий запах.

Последний слой шкуры был взрезан, развалился, с громким треском.

Вир выпал наружу под ликующий ор толпы, больно ударился коленями о камни.

Что-то тяжелое плюхнулось в котел, одновременно с ним, с громким тягучим всплеском.

Вира подняли, он обернулся. Бабка яростно мешала костью свое варево. Там, среди жижи, промелькнули выпученные глаза. Моргнули и сгинули в пучине.

Чернь подхватила тело капитана, который стал на голову короче. Его завернули в шкуры, которые валялись у столба, обвязали шпагатом, поволокли к реке. Назад притащили грязный черпак с водой.

Старуха добавила в него варева, медленно вылила содержимое на стенки котла. Ее окутало паром, который она шумно вдыхала, с видом блаженства на лице.

Повернулась к трибунам, воздела руки.

— Река взяла свою дань! Кровь — уплачена! Король — явлен!

Толпа зашуршала, всколыхнулась, преклонила колени в своей массе.

— Король… — прилетел с глубины грота потрясенный возглас.

— Живой… — с другой стороны.

— Дары? — робко произнес третий.

Толпа неуверенно выдохнула.

— Королю?..

— Дары королю! — начала скандировать, топать, биться в экстазе.

Вир поморщился, покрутил шеей, похрустел позвонками. Он не понимал, что с ним происходит. Его корежило, будто кто-то дергал за невидимые нити, привязанные к ногам и рукам.

Земля вздрагивала, не от бесноватой толпы. Там, внизу, ворочалось нечто хтоническое, чуждое его пониманию. Оно слепо искало его, пронзало навылет незримыми корнями, впивалось шипами в кости, врастало в позвоночник.

Сивилла искоса наблюдала за ним, улыбалась уголками рта. Потом взмахнула рукой, сжала в кулак.

Рты мгновенно умолкли, наступила тишина.

— Подношения для короля! Живо!

К костру подвели еще троих. Притащили силой, не как первого. Побитых, растрепанных, обезоруженных. Затянули на веревках, выстроили в ряд как жертвенных баранов.

Кровоподтеки украшали лицо Старшего, подбородок был вздернут, глаза сверкали презрением. Одноногий Бойл, сержант стражи, разбитыми губами шептал проклятия. Лучник-предатель, зажатый между ними, растерянно озирался по сторонам, заискивающе цепляясь за взгляды захватчиков.

Старуха сунула руки в кипящий котел, по самые локти, что-то макнула в него. Подошла к Виру, опустилась на колени, вытянула перед собой раскрытые ладони. На них лежал лейтарский серп.

Его серп. Вир ощутил, как кровь все быстрее пульсирует в висках.

Ритуальное оружие окутывал удушливый дым, едкий, как испарения болота. Языки пламени плясали на матовой поверхности лезвия, между приставшими ошметками, с зазубринами у основания, которых раньше не было. Мелкие трещины на полированной рукояти были забиты какой-то дрянью.

Скрипучий голос пронзил тишину. Он звучал резко, ультимативно.

— Король! Прими дары, стань одним из нас, начни свое правление. Или отвергни и вернись обратно, в лоно реки.

Старуха подняла голову, Вир перехватил ее взгляд. Эти крошечные глаза внутри черепа, блеклые, немигающие, будто земляной гадюки — заставляли кожу покрываться мурашками, выдавливали холодный пот. Нечто древнее плескалось в них, буравило саму душу, подавляло волю первобытной мощью.

Сивилла улыбалась. Она знала, что оскверненный серп не причинит ей вреда.

Вир взял свое оружие, ставшее чужим. Отер рукоять, повертел в руках. Древний ритуал, обращенный к сущностям глубин, придал серпу иную роль, извратил его суть, предназначение.

Вир ощущал буквально, как клинок страдает, сохнет от жажды.

Утолить которую существовал лишь один способ.

Руки Вира задрожали. Он услышал властный шепот в своей голове. Голоса наперебой убеждали пустить оружие в ход. Они приказывали перерезать кому-нибудь горло сейчас же, сию минуту. Окропить жертвенный круг человеческой кровью. Он был обязан насытить те, кто сейчас смотрел на него глазами старухи, удовлетворить их хтонический голод.

Они нарастали, давили лавиной, требовали завершить ритуал, начатый жрицей.

Но Вир возразил голосам.

Он сам начал шептать про себя. Наперекор, вспоминая забытые заговоры на наречии бесов. Их нельзя было найти в книгах, даже в самых редких, единичных экземплярах. Они были известны ему, как Верховному Магистру, привыкшему работать с артефактами сложной природы.

Вир чеканил в голове фразы, будто молотом выпрямлял жесть. Выколачивал лживые голоса, сосредоточившись на технике, с усердием монаха-чтеца. Язык ворочался, совершал непривычные движения. Гортань сводило судорогой. Зубы скрежетали, стиснутые мощнейшим напряжением. Пальцы скрючились, впились в рукоять серпа, будто когти беса.

Слова сплетались в щит против ледяного напора чужой воли. Он выдыхал белесый пар, а с клинка серпа поднималась струйка черного дыма.

И голоса отступились. Начали постепенно стихать. Исчезали в своих расщелинах, выдворенные его волей.

Вир перестал читать. Мотнул головой, прочистил горло, прогоняя остатки транса.

Поудобнее перехватил серп. В нем пульсировала нерастраченная сила, неподвластная, первобытная. Давила мощью, искала выход.

С этим нужно было что-то делать и как можно скорее.

Против бабки его использовать не получится. Серп — часть ее ритуала.

Сивиллы больше не улыбалась, ее голос звучал слегка растерянно.

— Король, ты примешь дары?

Трибуны заметно волновались. Шаркали ногами, охали, вздыхали. Где-то упал факел, покатился по камням, рассыпаясь искрами. Нервозность передавалась по рядам, словно разряд молнии, вместе с отголосками шепота.

— Не поклонился…

— Почему терпит… не бежит за дарами…

— Не такой, как другие…

Вир прошелся вдоль пленных, помахивая серпом.

Арена замерла, перестала дышать.

Вир же неожиданно развернулся к старухе.

— Спрашиваешь, приму ли я дары? Да, я заберу все. И тебя. На правах вашего короля, — он сделал шаг к Сивилле, обвиняюще наставил палец. — Только правят здесь не короли. А ты, старая карга!

Она отшатнулась, будто пощечину получила. Отступила за котел.

Вир сделал к ней шаг, потом другой. Ступал мягко, хищником.

— Вся чехарда только ради крови, жертвоприношений. Может, ты когда-то и была сивиллой. Но ты прожила здесь, под землей, слишком долго. Постоянно слушая песню реки, которая берет свое начало там, в глубинах, неподвластных человеку.

Старуха сорвала с волос ленту, распустила лохмы. Выхватила из чана кость. Потрясла ей, закружилась в пляске. Закричала в исступлении в сторону трибун, разбрызгивая слюну.

— Я — ваша жрица!

Вир шел на нее, помахивая серпом. Мощным пинком опрокинул котел — тот загрохотал по камням, окутался дымом и паром. Варево выплеснулось, растеклось гнилой лужей. Земля застонала под ногами, трибуны выдохнули в едином порыве.

Вир покачал головой.

— Ты — чернокнижница. Первородная, дремучая. Настоящий ересиарх глубин, — Вир повысил голос. — Ты предала свой народ! Предала стаю!

Старуха завизжала, замахнулась костью.

— Забирай дары или уходи в реку. Третьего не дано. Я не вижу. Его нет.

— Не видишь, — прошипел Вир, перебросил серп в левую руку, тот жег ладонь. — Потому что видела так много, что ослепла. Здесь, в подземельях.

— Чего не вижу? — взвизгнула старуха.

Вир угрожающе взмахнул серпом.

— Не надо было осквернять мое оружие, старуха. Ты предложила мне выбор, но предопределила свой. Не спущу такого.

— Ты связан правилами ритуала… — она растерянно наблюдала за Виром. — Ты не можешь использовать свое оружие, пока дары не приняты… пока не завершишь ритуал жертвоприношением… — она нахмурилась. — Стой. Что ты делаешь?

Вир уже вытащил мешочек, вытряхнул из него светлые локоны.

Рассек их лезвием — оно полыхнуло огнем. Старуха отшатнулась.

Вир ехидно ответил.

— Как это что? Завершаю ритуал. Энергии клинка хватит с избытком.

Набрал воздуха в грудь, он закричал.

— Лель! Я желаю исповедаться.

И бросил в костер остатки волос.

Пламя в миг скрутило их и… застыло, будто нарисованное.