Гончие забвения

Глава 41

На смену жесткому, опустошительному осознанию пришла ледяная ярость. Вир зарычал, схватился за край ванны и одним рывком опрокинул ее. Металл взвыл, застонал. Зеленая жижа хлынула во все стороны. Тело экзорциста с мокрым шлепком распласталось на каменных плитах.

— Мастер! — вскрикнул Стефан.

Ларс молча, с испуганными глазами, откатил каталку с Элис-ар в сторону.

Вир ухмыльнулся. Вышло безрадостно, будто приговоренному заменили топор на веревку. Он наклонился над распростертым телом и вложил тому в вялую ладонь перо Отшельника.

— Вот тебе подарок от меня, — процедил он сквозь зубы. — Помниться, ты хотел им воспользоваться. Можешь себе ни в чем не отказывать. На здоровье.

Пальцы Серого внезапно сжались на артефакте мертвой хваткой. Тело дернулось, забилось в немой агонии, как пойманная рыбина, судорожно подпрыгивая на мокром полу.

— Морской дьявол! — ахнул Ларс, отскакивая еще дальше. — Не к добру это.

— Он же сбежит! — воскликнул Стефан. — Как же так?!

— Никуда не денется, — со злобой пробормотал Вир. — Сущностям и оживленным нет выхода из Пепельной Крипты.

Не оглядываясь на конвульсии, он с отвращением вытер руки о сюртук. Выпрямился. Он слышал свое дыхание — хриплое и тяжелое.

— Нильс! — рявкнул он. — Дальше. Пшел!

Сам подошел к каталке, взялся за ручки. Стефана, который тянул к ней руки — остановил одним взглядом — тяжелым, как гробовая плита.

Помощник повинно кивнул и зашагал вперед. Они снова двинулись в путь, под желтым, прыгающим светом единственного фонаря. Скрип колес каталки раздавался в проходе визгливым, насмешливым эхом. Где-то позади, во тьме, что-то ворочалось: глухо стучало о трубы, билось о чаны, пыталось подняться на ноги…

Элис-ар обернулась, ее глаза горели жадным, безумным интересом.

— Значит, это ты убил экзорциста?

— Нет, — бросил устало Вир, глядя в спину Нильса. — Его погубила тяга к знаниям. Всех нас губит именно она.

— Ты часто использовал перо? — проникновенно спросила она.

— Тебя это не касается, — отрезал Вир, но мысленно он уже проваливался в эту бездну, будто вскрывал рану наживую, чтобы понять, насколько она загноилась.

Цепочка выстраивалась сама, звено за звеном, и от осознания собственной вопиющей глупости ему становилось физически дурно. Он вспомнил, как предложил Серому использовать собственную кровь вместо чернил, посчитав это отличным решением. Как потом, едва не умер на улице. Как Костыль в Прачечной бормотал: «В рану какая-то дрянь попала. Не гной, нет… что-то едкое».

Тогда он списал все на отраву с клинка экзорциста. Теперь же понимал — нет. Его отравило перо. Оно вцепилось в него своими невидимыми крючьями, как паразит. Дергало за ниточки, передавало волю Безликого Шута.

Формировало его решения.

Он был марионеткой, которая радовалась своей ловкости…

Что было дальше? Прыжок в бассейн. Искаженная иллюзия собственного дома, осажденный особняк. Такого не могло случится просто так, без мощного ритуала, без высвобожденной энергии или…

Прямого вторжения беса в реальность.

Отражение в воде. Его двойник пытался предупредить, чувствовал чужое влияние. А он, ослепленный яростью и самоуверенностью, не понял послания.

Вир с силой дернул каталку, едва не наехав на нерасторопного Нильса.

Потом был выбор артефактов для снятия проклятия с Элис-ар. После бочки с горячей водой, расслабленный и уязвимый, он выбрал именно то, на что ему указали.

Осколок зеркала и…

В голове сам собою всплыл голос Хромого Яши:

«Кость летучей мыши. Нашли в колоколе собора Святой Стефании, который много лет не звонил.»

Слова Марты, сказанные с легкой улыбкой, наложились поверх него, как финальный приговор:

«Но Тенебрис просил подождать, был уверен — епископ вскоре скончается сам.»

— Вот дерьмо, — выдохнул Вир, и стены поплыли перед его глазами. — Я мог придумать десяток способов, чтобы визуализировать проклятие… Но выбрал именно тот, что был нужен… ему.

— Просто ты — часть его ритуала, — отчужденно произнесла Элис-ар. — Где учтены ходы всех пешек.

Вир помолчал, раздумывая. Затем едко рассмеялся. Вышло неожиданно, даже зловеще. Все разом обернулись на него.

— Шут хитер. Как все личности, которые он поглотил. Он меняет воспоминания, стирает лица, использует чужие мысли, — начал Вир, постепенно обретая контроль над собой. — Но как не старайся, идеально не будет. Главное знать, где искать. Как минимум один просчет он допустил.

— И какой же? — спросила Элис-ар.

Вир посмотрел на нее.

— Ты должна была умереть. При избавлении от проклятия, вместе со швеей. Это была ловушка в ловушке. Он знал, что я докопаюсь до истины, увижу связь и использую серп. Затея Шута решала сразу две проблемы: сохраняло его инкогнито и окончательно ломало сопротивление куклы.

— Не называй так моего отца, мистик, — резко выкрикнула Элис-ар.

Вир наклонился к ее уху.

— Твой отец поддался Нерезиэлю, — его слова лились расплавленным свинцом. — Возможно, проигрался в кости, по-крупному. В погоне за чем-то большим. Будучи ересиархом и прекрасно осознавая угрозу. Согласился стать сосудом для эгрегора Шута. Добровольно.

Он набрал воздуха в грудь, затем процитировал.

— Тенебрис Вектор нарекается предателем рода людского и должен быть остановлен любым способом.

— Ты обещал помочь! — взвизгнула Элис-ар, и в ее голосе впервые прозвучал не звериный рык, а почти детская обида.

Вир навис над ней, поднял фонарь, всмотрелся в искаженное яростью лицо.

— Я солгал, — произнес он твердо, не отводя взгляда. И неожиданно для нее добавил. — Но я сделаю все, чтобы он остался жив. Лишь для того, чтобы он всегда помнил, что не сумел защитить тебя, — он замер, будто пытался рассмотреть что-то за пределами тьмы. — Это самое страшное наказание.

После его слов повисло тяжелое молчание. Вир медленно обводил взглядом лица, безжалостно фиксируя их отклик.

Ларс отступил на шаг, на его физиономии застыла гримаса смятения. Похоже, он слабо вник в смысл сказанного, но его шкурное чутье безошибочно уловило главное — пахнет большой кровью. Это напугало его больше любых слов. Он ощущал себя лишним в кругу этих странных «зерцальных». Он нервно потер ладонь о бедро, будто пытаясь избавиться от налипшей оккультной «мерзости».

Стефан же, напротив, держался напряженно, его лицо осунулось и стало резким. Он понял слишком много и его «человечность» сыграла с ним злую шутку. Школяр уже примерял на себя эту чудовищную формулу — «жить, чтобы помнить о своем провале». И ему становилось дурно. Он будто видел в этой жестокости отражение собственных, еще не случившихся, трагедий.

И наконец, Элис-ар, застывшая в полуобороте. Он смотрела широко раскрытыми глазами и в них бушевала гражданская война. Обида на ложь сгорела без следа, испепеленная леденящим откровением. Ведь он предложил ей не спасение, а роль пожизненной тюремщицы для собственного отца. Ее молчание было красноречивее любого крика — в нем была ярость, растерянность и страшная, невыносимая мука выбора…

Позади вновь раздался неуклюжий грохот.

— Чего встали, как на похоронах, — бросил Вир. — Двигаемся дальше.

Не успели сделать и пары шагов, как шедший впереди Нильс вдруг беззвучно осел на пол бесформенным мешком. Глаза закатились, руки распластались.

— Не могу больше его держать, — пожала плечами Элис-ар.

— Сами доберемся, — отрезал Вир, хватая каталку за ручки.

Скрип колес снова заполнит давящую тишину подземелья. В его голове метнулась короткая мысль — целенаправленный саботаж? Или просто ответная, почти детская пакость со стороны ворсайки?

Вир почувствовал, как дергается его правый глаз. А может, просто паранойя разыгралась?.. Разбираться было некогда. Он катил тележку, находя в труде спасение для воспаленного разума.

Стены сжимались все теснее, морг остался позади. Коридор шел с легким уклоном вниз. Начались узкие подвальные переходы — низкие, сырые, с развилками на каждом повороте. Вир выбирал направление наугад, с той злой уверенностью, что бывает у тех, кто уже понял:

Они заблудились.