Гончие забвения

Глава 16

Льдинки впивались в лицо, будто крючья — цепляли сознание, удерживая его от провала в беспамятство. Трость в руке была чужой, обжигающе-холодной — слишком долго пролежала в снегу. Вир брел по кривой улочке, зажатой особняками, считая собственные шаги…

Вдруг спереди — окрик! Обдав ледяной грязью из-под копыт, мимо пронесся лакированный экипаж. В считанных дюймах. Извозчик, с графским носом, в последний момент успел отвернуть. В щели оконца промелькнуло брезгливо-испуганное лицо.

Опять мимо.

Вир пошатнулся, с трудом ухватился за фонарный столб. Выставил трость на проезжую часть. Кровь сочилась, застывала коркой, снег залеплял глаза…

— …куда, спрашиваю? Сеньор?

Вир ожил. Смахнул с лица снег, который уже будто и не таял. Перед ним замерла старая, просевшая на один бок карета. Морда клячи обмерзла сосульками. Возница — в шапке, надвинутой на глаза, — типичный ломовой извозчик. Он смотрел без особой радости, больше — из любопытства.

Вир разлепил губы.

— В Прачечную.

Извозчик быстро глянул по сторонам, чуть свесился с козел.

— В Брюхо? К Костылю, что ли?

— К нему самому.

— Тревожно в порту, — хрипло выдал мужик. — По тройному.

— Вези, — выдохнул Вир и ввалился в повозку.

…Его выдернули из небытия грубые толчки. Чья-то рука трясла за раненное плечо, доставляя адскую боль.

— Эй, проснись!

Вир что-то выкрикнул на лейтарском. Попытался пнуть, но промахнулся.

— Полегче! Приехали… сеньор. Гони по тройному, как договаривались.

Вир пошарил по карманам. Высыпал монеты — больше, чем нужно. Распахнул дверь и выпал наружу — лицом прямо в сугроб.

Он не пытался встать. Слушал, как уезжает повозка. Как стихает стук копыт. Снег обжигал холодом, притуплял боль. Белый и пушистый — он пах пеплом и щелоком, и имел сладковато-металлический привкус. Спрессовав его ладонями, Вир оттолкнулся и поднялся с колен. Очистил лицо перчаткой.

Уже сильно завечерело. Перед ним, из грязного полумрака метели, проступало двухэтажное, приземистое здание из потемневшего от влаги и копоти камня. С вывески, скрипевшей на ветру, на него смотрел нарисованный медный таз. Под ним кривым, но разборчивым шрифтом было начертано углем:

«Прачечная. Заведение Костыля».

Из полуподвальных окон, забранных решетками, валил густой тяжелый пар. Он пах кипящим бельем и тем самым духом, который пропитывал снег вокруг.

Вир добрался к дверям, стукнул железным кольцом. Еще раз, настойчиво — как мертвяк в ворота чистилища. Лязгнул заслонка, в глаза ударил направленный свет.

— Чего ломишься? Закрыто, — рука разогнала пар, в щель просунулся бородач. — Сегодня полнехонько. Заняты по шею.

Вир попытался сказать, но язык заплетался, губы будто налились свинцом. Тогда он молча стянул перчатку и сунул бородачу под нос руку. В тусклом свете блеснул черный перстень с ониксом, стянутым серебряной проволокой, будто когтистой лапой.

Заслонка с грохотом захлопнулась. Щелкнул засов, дверь со скрежетом отъехала в сторону. Бородач выскочил быстрее клубов пара.

— Мастер в цвете, — бросил он кому-то позади. — Заносите, живее!

Вира подхватили под локти, втянули внутрь. Помощь пришлась кстати, сапоги скользили по наледи у порога. Мутные фигуры в фартуках мелькали в густом мареве.

— Костыль! — крикнул один в глубину. — Тут к тебе. Срочно.

Его куда-то повели по лабиринту, между шипящих труб, будто кишок. Между жарких котлов, воздух над которыми плавился, пах скипидаром и был густым, как суп.

Подбежал кто-то еще — под его ногами гремели сливные решетки.

— Чистые тряпки! Живо! — прозвучал приказ, резкий, как скальпель. — Спиртовую настойку зверобоя и мой ящик. В кресло его, ноги укутайте шерстью.

Вира усадили в массивное кресло с высокой спинкой. Кто-то набросил на ноги плед. К губам поднесли глиняную кружку с темным пахучим отваром.

— Пейте, — настойчиво потребовал знакомый голос. — Согреет и даст мне время поработать.

Вир влил в себя жгучую гадость. Она обожгла горло и разлилась по жилам расплавленным железом. Будто живьем в печь сунули. Он откинулся на спинку, сознание стремительно унеслось в небытие, где в пустоте хрустели звезды.

…Очнулся не сразу. Сначала запах — что-то смолистое, пихта или можжевельник. Потом вернулась боль в плече, но уже не грызущая мясо, а поверхностная — тянущая кожу. Сознание прояснилось. Он лежал в том же кресле, но теперь мог видеть желтый свет фонаря, висящего прямо над ним, будто личное солнце.

Комната была длинной, как барак или подвал. Сводчатый потолок терялся в клубящемся пару, сверху изредка глухо шлепались тяжелые капли. Помещение было разделено на отсеки грубыми деревянными перегородками. В каждом закутке — свое маленькое действо при свете коптящей лампы или свечи в банке.

Одни стригли, другие — брили. Где-то, сгорбившись над распростертым телом, с ловкостью мясников что-то резали и зашивали. Клиентура пестрая, разношерстная — бледные школяры с горящими глазами, коренастые грузчики с татуировками на голых торсах, и даже пара хорошо одетых сеньоров с напряженными, уставшими лицами.

Если кто-то кричал, то не долго — здесь было не принято орать. Воздух был пропитан клейким запахом дубового мыла и лекарствами. Срезанные волосы, ногти и остальное сырье сортировали на месте, маркировали. Полученные за них монеты прятали в кулаках.

Угол Вира находился на возвышении и был отделен от остального зала ширмой из потертой кожи. Рабочее место хозяина. Костыля.

Сам Костыль колдовал над его плечом. Это был сухопарый мужчина лет пятидесяти, с лицом, испещренным сетью морщин и шрамов. В переносицу вросло пенсне в тонкой металлической оправе. Его почти безупречный фартук резко контрастировал с передниками подручных.

Костлявые пальцы с обкусанными ногтями работали четко и быстро, словно вязальные спицы в умелых руках. Они разрабатывали кожу вокруг рубца, в который превратилась рана, втирая в нее какую-то едкую и пахучую гадость.

— Ну вот и вернулись к нам, — себе под нос констатировал Костыль, не отрываясь от работы. — Почти закончил. В рану какая-то дрянь попала. Не гной, нет… что-то едкое.

— Это слюна… экзорциста, — с трудом выдавил Вир. — Одичал в подземельях, кусаться начал.

Костыль лишь на секунду замер, затем вытер остатки мази, поправил пальцем пенсне.

— Бешенных псов усмиряют, — он спохватился, поняв, что сболтнул лишнее. — Я закончил, мастер Талио. Буквально пять минут, и боль уйдет. Шрам, увы… тут уже ничем не могу помочь.

Вир понимающе кивнул. Дураку было понятно, что его и так подлатали по высшему разряду. Что-то дорогое, сильнодействующее. Боль уже утихала, сменялась назойливым зудом.

— Сколько должен? — спросил Вир, сев прямо.

Костыль кое-как содрал с носа пенсне, протер стекла краем фартука.

— Это в счет моего долга. За тот случай в соборе Святой Стефании, — он посмотрел своими немигающими глазами. — Я долги помню.

Вир снова кивнул. Помнил и он.

Костыль тогда погорел на кровопускании у епископа. Охрана нашла второе дно в чемоданчике, с кровью Его Преосвященства. Хирург сдал чернокнижника, для которого выполнял заказ — Вир случайно упустил липового «брадобрея».

Пришлось писать кучу объяснительных бумажек.

— Одежду приведут в порядок, — Костыль махнул рукой в сторону бурлящих чанов. — Но чуть дольше обычного, — он запнулся на мгновение. — Полынь. Запах въелся.

— Некоторые верят, — Вир коснулся ободранных запястий. — Что полынь обрывает связи с Зерцалом.

— А вы что скажите?

Вир нехорошо растянул губы.

— А я ее пью… настойку полынную. Давно. Только помогать стала хуже, — Вир хотел по привычке достать зеркало, но карманов в нательной рубахе не было. — Где мои вещи?

— Под замком, держите ключ от личного номера. Воду уже нагрели. Вторая дверь — выход в общую парилку.

— Не кстати, — Вир качнул головой и попытался встать, но закружилась голова.

— Вот видите, — укоризненно покачал головой хирург. — Вода и пар на пользу пойдут. Выгонят хворь из костей.

— Да что с тобой поделать, — не стал спорить Вир.

Мысль погрузиться в горячую, обжигающую воду сейчас казалась крайне притягательной.