Бесстрашная

Глава семидесятая

Пэйдин

Кай не отходил от Китта, пока его тело не остыло.

Даже тогда понадобилось трое Гвардейцев, чтобы вытащить его из лужи крови. Он позволил им это, в отличие от десятков до них, кто осмеливался отвлечь Силовика от его горя до тех пор, пока не выглянуло солнце и не осветило кабинет. Лучи света скользнули по неподвижному телу Китта, увековечив отвратительную сцену, словно картину — Китт, полотно, исполосованное алыми мазками.

Пока Кай оставался с Киттом, я была рядом с ним.

К тому моменту, как наши ноющие колени оторвались от потертого ковра, кровь уже засохла на коже и волосах. Я бездумно последовала за Каем в его покои и наполнила ванну горячей водой. Он не сопротивлялся, когда я сняла с него испачканную одежду и помогла опуститься в воду.

Его глаза были отстраненным, пустыми. Но они были устремлены на меня — и это было уже что-то. Я намылила его кожу куском мыла, от которого так отчетливо пахло сосной и мужчиной, в которого я влюбилась. Мягкой губкой я смыла каждое пятно засохшей крови. Его взгляд не отрывался от моего, и только когда я тихо попросила, он закрыл глаза, позволяя оттереть запятнанное горем лицо.

Он не встал из ванны, когда я, наконец, отложила губку. Напротив, он начал двигаться с намерением, которого я не видела уже полдня. Вода стекала с его рук, когда он расстегивал пуговицы на спине моего платья. Как только оно соскользнуло с моего тела и упало лужей ткани на пол, он притянул меня к себе в ванну.

Он не позволил мне прикасаться к губке. Грозный Силовик Илии смыл каждую каплю крови своего брата с моей кожи. И нежность, с которой он любил, даже когда горевал, сломила меня. Мы обнимали друг друга, оплакивая брата, сломленного мальчика, потерю для всего мира. Наши тела сотрясала дрожь, слезы катились по плечам, за которые мы цеплялись.

Хотя мне и не было позволено скорбеть по Китту. В конце концов, он был лишь оболочкой мальчика, которого я когда-то знала, того, кто видел во мне лишь препятствие. Но я не злилась на него. Я тосковала по брату, которого потерял Кай, а не по королю, лишившегося рассудка. Я горевала за Кая, как если бы его горе было моим собственным.

Так что, когда вода остыла, и дыхание стало ровнее, Кай произнес свои первые слова с тех пор, как Китт произнес свои последние:

— Спасибо.

Второй день после смерти короля, пожалуй, был самым тяжелым. Вся Илия узнала о жестокой смерти доброго правителя. Это было преподнесено как трагический несчастный случай, хотя народ искал более захватывающую историю. Слухи распространялись по королевству, каждые уста строили догадки о том, как Китт погиб, чтобы заполнить пустоту, вызванную умалчиванием правды.

Они, вероятно, будут гадать еще многие годы, и все же мы не расскажем им. Китт, даже после смерти, должен был оставаться добрым королем, каким ему всегда суждено было быть.

Кай сдерживал свое горе, как прилив, затянув его ровно настолько, чтобы запаниковать из-за подарка, что мы оставили в Израме. Ящик с розами, скорее всего, был открыт еще недели назад, напустив Чуму на целый город. Но прежде чем мы успели окончательно впасть в панику, под гигантскими дверями замка обнаружили письмо.

Аккуратным, изящным почерком в нем было написано:

Надеюсь, это это не ты, Пэйдин Грэй, пыталась заразить мое королевство. Это сказано в шутку, ведь я знаю, что ты искренне верила в то, что розы — это подарок. Неважно… Я почувствовала, что находится в том ящике, еще до того, как ты сошла на мой берег. Увы, мне мало что известно о вашей Чуме, но, полагаю, ваш король думает иначе. Хотя, поговаривают, его уже нет с нами. Мои соболезнования.

Любая дальнейшая попытка заразить мой народ приведет к неприятному ответу. Не считай мое снисхождение признаком слабости. Я знаю, что розы не твоих рук дело. Но я все же надеюсь, что между нами сложатся плодотворные отношения.

Твоя сестра-королева,

З

Я резко поворачиваюсь к Каю.

— Как, черт побери, она узнала?

Остаток дня мы провели, принимая соболезнования от скорбящего замка. Лишенный забот о зараженном королевстве, Кай шел по залу с застывшей осанкой, пустым взглядом и почти не говоря ни слова. Весь дворец погрузился в траур — черные занавеси на окнах, черная одежда на всех.

Ученые, как тени, следовали за нами по пятам, умоляя Кая поговорить о его коронации.

— Я не стану королем, пока Китт не будет предан земле, — отвечал он каждый раз все более бесстрастным тоном. Я знала, что он говорил правду. И знала, что он тянул время. Он не хотел быть королем.

Мы провели ту ночь в объятиях самых близких людей Кая.

— Мой мальчик, — причитала Гейл, когда он вошел к ней на кухню. — Мой милый мальчик.

Она держала его так долго, что еда на плите сгорела, и плакала так отчаянно, что ей было все равно. Джакс рыдал, прижавшись к груди брата, оплакивая потерю их второй половины. Когда он начал икать, к ним присоединилась Энди, ее тело сотрясалось от рыданий. Несколько предательских слезинок скатились с моих пересохших глаз, прежде чем Гейл притянула меня к себе и обняла нас всех.

Третий и четвертый день были похожи: навязчивые Ученые, дворец в трауре, сплетни илийцев, горе, слезы, всхлипы. Когда удавалось собраться с силами, Целители приходили к нам в полутемную комнату, чтобы обменяться подробностями медленной кончины короля. Они говорили о его решимости принять дозу Чумы, несмотря на последствия, а потом — уже более сдержанно — о том, как быстро стал рушиться его разум. Он легко раздражался, часто разговаривал сам с собой или бродил ночами.

Мы поняли: Китт умирал задолго до того, как забыл увернуться от удара брата. Целители не смогли его спасти, и внезапно все обрело смысл, когда мы узнали об ограничениях Элиты. Его тело отторгало новую дозу Чумы. Это было лишь вопросом времени, когда болезнь разрушит все, чем он был.

В бесконечных промежутках скорби мы часами сидели в кабинете, не сводя глаз с каждой вещи, оставленной им без изменений. Все, кроме заляпанного ковра, осталось нетронутым. Джакс и Энди сидели с нами, временами молча, а иногда предаваясь воспоминаниям. Их рассказы сливались один в другой, оставляя на губах короткие, но теплые улыбки.

А это уже что-то.

На пятый день пустота в глазах Кая чуть отступила. Но мы все еще держались друг за друга, как и все предыдущие дни. И, отстранившись, он запечатлел мягкие слова благодарности прямо на моей коже.

— Спасибо, Пэй. За все.

Я могла только грустно улыбнуться.

— Это больше не удивляет меня, когда ты так говоришь.

— Хорошо, — его нос коснулся моего. — Я хочу, чтобы ты настолько привыкла к моей благодарности, что тебе это надоело.

В ту ночь я сняла обручальное кольцо с пальца.

А на шестой день после смерти Китта мы прочли его письма.