Наставница для наследника престола

Глава 9

НЕЯЛИН ЛЕЙН

Он подсаживается неожиданно. Салон накреняется, несколько почтовых тюков выгружают, чтобы дать ему простор. Мужчина садится на заготовленное для него место, молча оглядывает попутчиков, а мы все притихаем — вид у него такой, будто он выбирает, кого из нас первым прикончить.

— Какой здоровяк, — посмеивается Азалия, а потом озабоченно смотрит на меня: — А ты, родненькая, осунулась вся. Смотри, — касается моего платья.

И, правда, как-то оно странно растянулось. Или же я странным образом уменьшилась. Скулы стали очерченными и высокими, янтарная радужка засияла вкраплениями золота и засеребрилась ободом, волосы потемнели на тон. И даже в жар бросает… Кулон на груди вечно норовит обжечь. И, кстати, куда-то подевался след от плети.

После постоя на утренней почтовой станции следующую остановку дилижанс делает только к вечеру, когда заходит солнце. Мы не брезгуем местным трактиром, правда мальчишка, которого я увезла из Гнемара, вечно озирается, будто всюду враги.

Нам разливают вкуснейшую похлебку с зеленью и мясом, за которую не жалко заплатить несколько соверенов.

— Король совсем плох… — слышу разговоры за соседним столиком. — Поговаривают, недолго осталось. А потом все, друг мой, не разгуляешься. Герцог Элгарион страшнее напасти. Слышал, каждую ночь ведут к нему девственницу, а как уважит она, этот дьявол глядит в ее очи, забирая душу.

— Верно говорят. Мой кум, человек из столицы, со слов своего деверя по материнской линии, слыхивал, что его светлость зверствует во дворце. Будто ходит по коридорам ночами и цепью звенит. Как оголодает, ищет кого к рукам прибрать…

Ага, словно Кентервильское привидение.

— Чего мелите, пустоголовые! — раздается третий голос. — Ему нужно не меньше двух, а то и трех невинных душ каждый день…

Мальчик, которого я стала называть Волчонком, склоняется еще ниже над тарелкой. Есть не прекращает, но яростно жует и сопит безбожно.

— А юный наследник и слова при нем молвить не посмеет, — продолжается беседа.

— А чего юнец может, окромя того, что он Тэнебран? Знамо дар в нем еще не проявился. Всю жизнь ему под гнетом быть! Как того герцог пожелает, так и будет!

Волчонок замирает, молча отирает губы. А стиснутая ложка в его побелевшем кулаке так и дрожит. А потом он вдруг бросает ложку в лоб одному из сплетников, и та, попадая по назначению, отскакивает и падает на пол:

— Не смей поносить королевскую семью, жалкий ты паскудник! И имени Азариас не тронь! — бросает он вдогонку.

На лбу коренастого лысоватого мужчины тотчас вспыхивает красное пятно, из которого норовит появиться шишка.

— А-ну! — он внушительно поднимается из-за стола.

И я тоже подскакиваю, понимая, что подобные оскорбления в этом мире не спускают даже детям.

— Как не совестно тебе, братец! — громко верещу я. — Оскорбить такого приличного господина! Посмотри до чего дошло? — и гляжу на вздувающуюся на лбу последнего шишку: — Я готова возместить ущерб! Не сердитесь на моего брата, — и оттесняю мальчишку, прикрывая спиной. — Сейчас, — достаю из кошелька деньги и протягиваю золотой: — примите наши искренние извинения.

А Волчонка хватаю за шиворот и тащу на улицу. Он вырывается и рычит:

— Сам бы справился!

— Вижу я, как ты справляешься!

На улице уже темно. Прохладный ветер кружит по дороге листву, с темного неба сияют звезды — такие, какие бывают только вдали от городов.

— Послушай меня, — говорю я раздраженно, а у самой сердце колотится после случившегося. — Если хочешь доехать живым, то не ввязывайся в такие истории!

— Тебя не спросил, — фыркает он. — Что привязалась? Без тебя обойдусь!

Я моментально остываю и делаю глубокий вдох.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю.

— Какое тебе дело? Не лезь ко мне. Доедем до Арвала, а там каждый за себя. Мне не нужна твоя опека. И ничья не нужна!

Он вздергивает подбородок, сверкая глазами — столько глупой гордыни в нем, ей-богу!

— Раз так, — говорю я. — Не создавай мне проблем. И без тебя их достаточно. Но вот тебе совет. Научись принимать помощь от людей, которые искренне желают тебе добра.

Он вскидывает глаза, а по лицу скользит нечитаемое выражение.

В Арвал мы приезжаем поздней ночью.

На улице темно, лишь старый желтый тусклый фонарь покачается от порывов ветра. Тяжелые колеса дилижанса мелят почву, унося наших попутчиков дальше, а мы сходим на станции. Прыгаем в лужи, выгружаем чемодан и в момент промокаем до нитки.

Аза торопится укрыться от ливня под свесом кровли одного из домов, а я оборачиваюсь к мальчонке:

— Пойдем?

Он закладывает руки в карманы и поджимает голову в плечи, поеживаясь от холода.

— Дальше я сам, — бурчит. — Деньги верну.

Задолжал он только за билет и несколько мисок горячей похлебки, которые я покупала в трактирах или гостиничных домах, где мы останавливались. У мальчишки не было ни гроша за душой.

— Скажи хоть, как твое имя? — спрашиваю.

Он говорить не хочет. Качает головой.

Я подаю ему руку, и он принимает ее. Не разжимая рукопожатия, я отгибаю рукав на запястье, показывая шрам от выжженой брачной метки.

— У меня тоже есть тайна, — произношу, глядя, как мальчик растерянно глядит на эту отметину. — И я умею хранить секреты.

Я слышу, как ругается Аза, опасаясь, что я простужусь. А дождь лупит, словно желая подтвердить все ее опасения — стучит по крышам, льет по ливневкам, бежит по блестящим в свете луны булыжникам улиц Арвала.

Волчонок склоняется ко мне, и меня вводит в ступор его голос: не гордеца, а напуганного и нуждающегося в помощи ребенка.

— Меня ищет очень опасный человек.

Что-то подобное я и ожидала услышать.

Дождь немного стихает, и воздух вдруг становится прохладным и густым. Ночь вступает в права — из-за туч выходит яркий месяц и серебристым лунным светом дрожит в лужах.

— Пойдем со мной, — предлагаю я.

— Рано или поздно он меня найдет, — шепчет мальчик, — а все причастные к моему побегу будут наказаны. Ты сильно рискуешь.

Он вскидывает темный взгляд. Желтоватый свет фонаря освещает его лицо, вычерчивает черты, бросает тени под глаза, нос и губы. Это лицо кажется печальной маской, а за ней проглядывает только тьма. И, кажется, там нет ничего больше…

— Как тебя зовут? — спрашивает, а когда я отвечаю, бросает: — Прощай, Неялин Лейн!

— Подожди, — я открываю кошель, но мальчик качает головой, а потом срывается с места, исчезая во тьме ночных улиц.

Я долго смотрю ему вслед. Впереди ночь, улицы Арвала окутаны мраком — даже мне страшно. Я вбегаю под свес кровли, и Аза обеспокоенно наблюдает, как с моей одежды стекает вода.

— Такого не удержишь, — говорит Азалия. — Больно уж спесивый.

А скорее, раненый. Ненужный. Чуждый здесь.

Как и я.

Поэтому, возможно, я чувствую в нем родную душу, ведь в этом мире я тоже чужая.

Мы с Азой долго бредем по ночным улочкам, опасаясь любых звуков. Все же двум женщинам бродить ночами по Арвалу очень опасно.

— Кажется здесь, — говорит Аза, когда мы подходим к кованной калитке, перемотанной цепями и увитой виноградной лозой. — Сколько же лет прошло, — дрожит ее голос.

Железные прутья облупились, цепи заржавели, а под ногами мягкой влагой стелились пожухлые листья.

Аза толкает дверцу — цепи глухо звенят. В небе вдруг грохочет гром, ветер снова налетает — вновь собирается над головой сизое марево.

Я убираю в стороны виноградные листья, гляжу на дом — сквозь мрак виден лишь тусклый свет фонаря, что висит у входа.

И в этот момент на пороге появляется женщина. В ее руке трепещет свеча. Она медленно движется к калитке, шаркая тапками, и я слышу ее крякающий, сиплый голос:

— Кого еще принесло? А-ну пошли прочь! Ах, это ты старая калоша! Вернулась? — к прутьям прижимается лицо старухи. — Ты ли это, Азалия?