Забытый край

36

Шагая меж домов, Стенсер рассуждал: «Что важнее всего для людей, чтобы могли построить люди в центре деревне?» — он шагал к одному особо выделявшемуся, на фоне окружения, строению. — «Конечно же в деревне, при работе на земле постоянно будешь чумазый и грязный… да и так… работа ведь редко бывает чистоплотной! Так что же могли построить в центре деревни, как не баньку?»

Он был до последнего уверен, что отыскал баню. Его не смутило, что у подобного строения так много окон. Он даже попытался заглянуть в одно, но все окна были до того грязными, что ничего нельзя было бы разглядеть.

Стоя на пороге, собираясь с духом, Стенсер уже воображал, как отмоется сам и как придёт домой, — чистый, свежий и довольный. Он воображал, как скажет старику: «Ну, вот и всё… баня натоплена, можешь идти, отмываться!»

Решившись, он толкнул скрипнувшую дверь.

Внутри было темно, душно и пахло чем-то приятно-сладковатым, — последнее как-то не вязалось с баней.

«Не уж то ошибся?» — думал Стенсер, но всё же зашёл во внутрь.

От открытой двери в дом лился солнечный свет. И поднятая пыль так и вилась на свету. Сделав всего несколько шагов, ещё ничего толком не разглядев, Стенсер ужаснейше расчихался.

И до того в носу свербело, и так страшно напал кашель, что Стенсер не мог и шагу шагнуть. Раз за разом чихая и поднимая пыль, он кого-то рассмешил до громкого, скрипучего смеха. Вскоре уже смеялось несколько голосов, — охрипшие и болезненные.

Когда Стенсер кое-как смог унять напавший кашель, его спросил сиплый голос:

— Ну шо, закончил?

Стенсер не мог ответить, — чувствовал, что вновь может страшно расчихаться.

— Идём, выпьем… сразу пройдёт!

Помня, что домовой знал о разных травах, которые помогали и с врачеванием и с готовкой, — приданием вкуса, — решил, что быть может ему тут что-то нальют от кашля.

Ничего толком не видя, сел за круглый стол. Стенсер заметил четыре смутных силуэта. Звякнуло стекло, послышалось бульканье. Со скрипом, по дощатому столу, ему пододвинули стакан.

— Пей.

Стенсер послушно взял стакан и… глотками, не разом, стал вливать в себя горючую жидкость. Где-то на втором или третьем глотке, чувствуя жжения, он начал понимать, что что-то тут не ладное. На глазах выступили слёзы. И не выпив половины, Стенсер вновь зашёлся кашлем. Немного расплескав, поставил стакан на стол.

Над ним вновь начали смеяться.

И странное дело, переведя дух, после забористого питья, Стенсер почувствовал, что пыль больше ему так не вредит. Он уже мог спокойно дышать, но глаза плохо привыкли к темноте и потому он ещё мог видеть только смутные черты сидевших рядом с собой людей.

— Ну, это не дело, только половину выпить, а другую расплескать. — сказал сосед слева сипловатым басом.

Звякнуло стекло и вновь послышалось бульканье. Стакан стоял рядом со Стенсером, но его ещё пододвинули.

— Пей, — отозвался другой, едва слышимым застуженным голосом.

Уже понимая, что пьёт и как нужно, Стенсер выдохнул и, на одном дыхание, влил в себя забористый самогон.

Прошло какое-то время. Глаза попривыкли к мраку и Стенсер сполна смог разглядеть своих собутыльников. Это были низкорослые, болезненные создания, едва напоминавшие собой схожесть со стариками. Общались они бессвязно, короткими, ничего не значащими фразами. И до того это было бессмысленно, что Стенсер уставился на свой мутный стакан и пытался о чём-то думать, вовсе не слушая сидевших рядом. Только, когда к нему обращались, и он это замечал, сам он, молодой человек, был ничем их не лучше, — говорил также вяло, с запинками и не связно. И странное дело, это его забавляло.

А ему всё наливали, наливали да говорили: — Пей!

После забулдыги затянули какую-то песню. Стенсер тоже попытался, но его уже в сон клонило, и не было толком сил даже произнести пару слов. В какой-то момент, он уснул прямо за столом, а когда проснулся, то к нему пододвинули стакан с сакральным словом: — Пей!

И так шло время. Он пил, пил и ещё раз пил. Слушал бессвязные разговоры, а сам думал: «На кой ляд я здесь сижу? Чего мне здесь надо?»

В глазах всё плыло. Голова заметно отяжелела. Сидеть на месте было сложно и по временам, возникало чувство, словно он начинал падать.

Пропойцы частенько над ним посмеивались, а Стенсер не мог даже понять: «Чего эти рожи зубоскалят?»

Мысли продирались с величайшим трудом. Приходилось раз за разом, теряя нить, начинать размышление с нуля: «Я здесь ведь не просто так… я что-то искал… это… хотел помочь и что-то искал… но что искал?»

Пришлось порядочно приложить усилий, чтобы пьяный мозг начал работать. На лбу у него прорезалась морщина, и пьяницы не преминули возможностью вновь похохотать. После Стенсер посмешил их и того более, — начал бить себя по лицу вялыми и непослушными руками. Получались смешные, приглушённые шлепки.

Собутыльники, не сразу, начали глядеть с некоторой опаской на человека. Они переговаривались меж собой. Только Стенсер их не слышал, бил себя по лицу и заставлял работать свой многострадальный мозг.

«Если я это… то наверно… я ведь шёл куда-то… это, ну, как же? Я искал…»

Его схватили за руки, по две пары рук легли на каждую его руку. Он с непониманием поглядел на болезненные, морщинистые рожи. Те что-то говорили, но Стенсер их не слышал. После он ещё раз посмотрел на грязные руки, на засаленные рукава их одежд…

«Баня!» — воскликнул он вначале мысленно, а потом, уже в слух. — Баня! Точно, вспомнил! Баня!

Теперь голоса слышались. И один, тот сиплый, спросил:

— Да в баню твою баню… айда ещё выпьем!

— Не-не-не, ни какой выпивки! Мне это, баню нужно… эм… как же… короче, мне нужно в баню!

Его не стали держать. Предлагали выпить, душевно поговорить, да и так, славно спеть ещё. Но не держали. Мужчина отказывался. И на заплетавшихся ногах, Стенсер поплёлся к выходу из самого важного строения на деревне.