Последний звонок. Том 1

Глава 8

Я не поехал короткой дорогой, выбрал другую, через соседний поселок. Она делала солидный крюк, но зато на ней чаще попадались участки с асфальтом, а у меня не было настроения лавировать между ямами.

В кромешной тьме дальний свет не помогал даже примерно восстановить картину окружающего мира. Вот вроде бы начался частный сектор. Две качающиеся фигуры ползут по обочине… Зомби-апокалипсис, ни дать ни взять, хоть кино снимай.

Я пытался успокоиться. Говорил себе, что у Бори серьезные причины. Но сегодня во мне что-то сломалось. Хватит! Этот чертов год вытянул из меня все силы. Каждый будний день терпеть выходки Юли. Через день выдерживать новую порцию маминого нытья. Постоянно пытаться поставить на ноги человека, который все силы употребляет на то, чтобы шлепнуться на задницу и гадить под себя. Элеонора, которую я считал лучшим другом, не моргнув глазом, берет с меня деньги за то, чтобы просто иногда созваниваться с Машей и спрашивать, как у нее дела. Из-за чьей-то дурацкой шутки с зарплатными картами меня едва не посадили несколько месяцев назад. Моя семья если на чем и держится, так это на ангельском терпении Жанны. И вот сегодня, когда я в кои-то веки хотел провести тихий и спокойный вечер, все накрывается медным тазом.

Поворот на дорогу в город довольно резкий, и днем-то не вполне очевидный. Я влетел в него боком, кажется, через встречку — плевать уже. Снова полетел сквозь тьму, до рези в глазах вглядываясь в то, что выхватывал свет фар. Знаки, здания… Днем все это выглядит совершенно иначе. Поди угадай, правильно я еду, или свернул куда-нибудь к черту на рога…

Хороший вопрос. И самое время дать на него ответ. Если есть сомнения, едешь прямо минут пять. Ситуация не улучшается — разворачиваешься. Я уже год е́ду прямо и не вижу ничего, кроме темноты и смутных признаков того, что вроде бы еще держусь на какой-то дороге. Что же заставляет меня верить в лучшее? Ничего. Тупая инерция. Ехать прямо — просто, даже если тяжело. Для того чтобы развернуться, надо смириться с тем, что ты дурак.

До этого года мы с Жанной были счастливы. Я возвращался с простой работы, усталый, но довольный, и дома меня ждали улыбки и смех. В выходные мы могли спокойно валяться дома, читать друг другу вслух книги, смотреть фильмы, или куда-нибудь съездить, не оглядываясь ни на кого. Даже поступив на заочное, разрываясь между сессиями и работой, я был счастлив! Пока не свернул на эту темную дорогу, ведущую в пустоту.

— Если он вызвал меня из-за ерунды, я уеду.

В пустоте салона слова прозвучали громко, я поневоле к ним прислушался. Нет, в них мало правды. В них огромное пространство для маневра.

Стиснув рулевое колесо до боли в пальцах, я произнес другие слова:

— Я уеду. Покончу с экзаменами, уволюсь и уеду этим же летом.

Впереди забрезжил свет. Кажется, дорога все-таки верная. Вот кольцевой перекресток, и я сбросил скорость.

— Я — эгоист, думаю только о себе, да, — шептал я темноте. — Плевать, как будет разрываться Софья Николаевна, оставшись единственной русичкой на школу. Плевать, как родители будут решать вопрос с этой однушкой. Плевать на Брика, у него есть куда больше, чем у многих, пусть учится пользоваться этим. Плевать на все. Я заберу семью и уеду. И поменяю номер телефона.

Когда принимаешь решение, жить становится легче. Исчезают все «если» и «но», пропадают окольные пути, а с ними — сомнения. Глубоко вдохнув, я расслабил руки. Я даже отпустил руль, позволяя машине самостоятельно держаться на прямом отрезке дороги. Достал сигарету, закурил, открыв окно.

— И курить брошу. Как только уеду — сразу.

Курить мы с Жанной бросали одновременно, только у нее получилось, а я все время находил себе оправдания. Но теперь оправдания закончились. Пришло время сброса балласта.

Город встретил меня светом фонарей и вывесок. Я миновал издыхающий хлебозавод, пару магазинчиков. Слева по борту осталось кафе, в котором когда-то мы с Бриком смотрели выступление Кати. Я повернул руль. Уже близко.

Буквой «Г» изогнутый дом будто защищал погруженный в темноту двор от света. Одинокий фонарь горел над единственным подъездом. Я поставил машину на то самое место, где и сегодня днем, и заглушил двигатель. Стоило взяться за ручку двери, как на лобовое стекло опустился лист бумаги. Потом — другой, на капот. Краем глаза я заметил еще несколько листов, покачиваясь, падающих на асфальт. Интересно, что бы это значило? Кому-то надоело писать курсовую, и он, выйдя на балкон, решил послать все на хрен и радоваться жизни?

Я вышел из машины, огляделся. Шуршание слышалось близко, но где?.. Еще один лист пролетел перед глазами, и я протянул руку. В свете фонаря строчки едва читались, но не узнать этот текст было нельзя, ведь я сам его написал.

— «Я смотрел, как Брика заталкивают в машину, — послышался знакомый скрипучий голос, ставший еще противнее от обилия сарказма. — Он не артачился только благодаря тому, что я стоял рядом. Смотрел на меня, словно спрашивая: „Все хорошо?“ И я мысленно отвечал ему: „Все будет хорошо. Просто потерпи“».

Я поднял взгляд и увидел темную фигуру, сидящую на бетонном козырьке подъезда. Фонарь слепил глаза, но стоило мне подумать об этом, как лампа в нем взорвалась, и на асфальт посыпались осколки.

На козырьке сидел Брик, скрестив ноги, будто занимался йогой. В руках у него оставалась последняя страница. В тусклом свете, сочащемся из подъездного окна, он прочитал:

— «Это был последний раз, когда я видел Борю Брика подростком. Последний раз, когда я сам еще чувствовал себя чем-то вроде ребенка».

Закончив, он смял бумагу и запустил в меня комком.

— Финал, надо заметить, отвратительный. Ты оборвал повествование на полуслове. Интересно, почему бы?

Он спрыгнул с козырька и легко, будто каскадер, приземлился на ноги. На нем был все тот же костюм, только без галстука, и верхняя пуговица на рубашке расстегнута.

— Может быть, потому, — сказал он, глядя мне в глаза пронзительным взглядом, — что там дальше говорится о другом ребенке? Моем?

Мои пальцы разжались, и лист с тихим шорохом скользнул по асфальту.

— Ты? — прошептал я.

— Я, — кивнул Маленький Принц, завладевший телом Бориса Брика. — Хоть немного рад меня видеть?

Временное остолбенение прошло, но разум включился в игру слишком поздно. На передний план вырвалось что-то глубинное. Привет из подсознания, подавленные желания, накопившаяся злость — не знаю, как это назвать. Я спохватился в тот миг, когда мой кулак врезался в челюсть Брика.

Менять что-то было поздно, поэтому я, обретя контроль над собой, успел лишь подхватить обмякшее тело.