Последний звонок. Том 1

Глава 65 Дима

Харон попросил меня сесть за руль, и я, не без внутреннего содрогания, выкатил со двора его «ладью». «Крайслер» вел себя покладисто, мягко слушался управления, и я расслабился настолько, что оставил на рулевом колесе одну руку.

— Ее прихоть? — осенило меня.

Харон посмотрел на меня. Я сделал короткий жест рукой в воздухе, попытавшись показать одновременно на все, нас окружающее. Харон кивнул:

— Да. Я бы взял новый «Форд», но она… Она буквально влюбилась в это чудовище. Первое время я все ждал, что он вот-вот рассыплется на части, но нет. Заезды в сервис по пальцам пересчитать можно.

Образ Харона, такой цельный с самого начала — его похожий на катафалк автомобиль, его преступления, его непроницаемые маски — рассыпался на составляющие. Человека, съежившегося на пассажирском сиденье, я понимал так же хорошо, как себя. Мысль о том, что человек этот, по сути, убийца, заставила меня вздрогнуть.

— Дошло, да? — усмехнулся Харон. — Представь, как колотит меня. До меня ведь тоже — дошло.

Мне часто снились сны о преступлениях. Просыпался среди ночи, в панике от мысли, что убил человека, и ничего с этим не поделать, не воскресить, не скрыть, не сморгнуть. Первое время после того как шестнадцать лет назад Землю покинул Маленький Принц, они снились мне почти каждую ночь.

В тех снах я стоял на краю ямы и держал лопату в трясущихся руках. Там, внизу, лежал человек, и я никогда не смотрел на него. Я кидал вниз землю, мечтая, чтобы кошмар поскорее закончился. Иногда я не выдерживал и, бросив лопату, начинал орать, плакать, умоляя о помощи и прощении. Иногда поворачивал голову и смотрел.

Один раз там, внизу, был Боря. Другой раз — его мать. Моя мама. И, наконец, я сам. Этот сон я увидел в ту ночь, когда меня схватили подосланные Машиным отцом люди. Нет, не накануне, вещих снов у меня не случалось.

Каждый раз, просыпаясь, я плакал. Иногда один, в тишине. Иногда Маша сонно пыталась меня успокоить. А в тот раз рядом кто-то засмеялся.

— Сожалею, — сказал я. — Хреново, должно быть.

Обнимать убийцу и вытирать ему сопли я не собирался. Дома оставлять тоже не хотелось. Вася бы не понял, если бы в гостинке обнаружили повесившегося Харона. А в том, что он может наложить на себя руки, я не сомневался. Взгляд этот… Взгляд человека, который летит с небоскреба навстречу асфальту. Поэтому мы ехали по проспекту, а за нами, соблюдая предупредительную дистанцию, крался «Пежо», за которым тенью следовал «Крузер». Я ощущал себя водителем президента, не меньше.

— Пытаешься дистанцироваться, — заметил Харон. — Так обычно бывает, когда узнаешь себя в собеседнике, и увиденное не нравится. Что ж, я не настаиваю.

— Слышь, ты, психолог хренов! — Я увидел справа по борту красную вывеску одного из местных супермаркетов и съехал с дороги. — Из-за того, что я представляю, как ты себя чувствуешь, я не делаюсь таким, как ты. Извини, но этот путь тебе дальше идти одному.

Он молчал, как будто не слышал. Я сходил в магазин и, вернувшись, бросил на колени Харону бутылку. Снова сел за руль, посмотрел на часы, встроенные в панель.

— Понятия не имею, что с тобой делать дальше. Вот бы это был фильм. Поймали злодея, и пошли титры, никаких тебе проблем и последствий.

Харон скрутил пробку и принялся пить из горлышка. Я отвернулся. Водку в принципе никогда не любил, а к людям, способным пить вот так, испытывал если не отвращение, то как минимум настороженность. С другой стороны, стаканчик-то я ему не принес.

«Нет, правда, и что с ним теперь делать? — подумал я с усилием, полагая, что Брик услышит. — Оставить одного? Так он возьмет и позвонит Юле, если его переклинит. А даже если и нет, то через год найдет новую жертву. Это если забыть, что он успел натворить! Не слишком ли благородно — купить бутылку и послать на все четыре стороны?»

Ожидания оправдались — ответ пришел: «Предлагаешь закопать за городом? Или убедить написать чистосердечное признание? Я вижу два выхода: убийство и манипуляция. Что отвратительно тебе меньше?»

Этого, нового Харона, не только Брик мог подчинить. Он все сделает, если на него просто повысить голос, прикрикнуть как следует. Но даже мне, человеку, далекому от полицейской и юридической жизни, очевидно, что мы живем не в сказке. Допустим, Харон придет и напишет чистосердечное. Что дальше? Куда его пошлют с этой бумажкой полицейские, у которых все дела лежат в аккуратной папочке с надписью «Самоубийство»? Что их может заставить поднять эти дела, разрушить стройные концепции, снова встретиться с родителями девчонок, лишь для того, чтобы включить в уравнение какого-то очкастого учителя математики, который сейчас похож на злобного гения не больше, чем на балерину? Скорее отвесят пинка и пошлют подальше. Для того чтобы настаивать на своем, ему нужно что-то поувесистей чувства вины и моего «приказа».

«Он пока трудно прощупывается, но я могу, — сказал Брик. — Изменю сознание, сделаю порядочным гражданином…»

Я не хотел соглашаться, потому что наш спор с Бриком значил куда больше, нежели один-единственный Харон. Дай я сейчас добро на вмешательство, во что буду верить дальше сам? Что смогу противопоставить Принцу, несущемуся к цели?

Слава богу, до цели рукой подать. Сейчас мы поедем к тому зданию, откуда все началось, где обнаружилась шкатулка, — Юля должна вернуться туда через полтора часа и закончить начатое, — и перехватим девчонку. Дальше все сделает Брик, а мне останется спасать семью. Но… Отвернуться и оставить Брика одного мне будет проще, если я буду знать, что он меня понял.

— Я не говорю, что ты — убийца и психопат, как я. — Голос Харона ворвался в поток мыслей так неожиданно, что я в очередной раз содрогнулся, вспомнив, что сижу в машине не один. В бутылке не хватало половины. — Я говорю, что ты узнаёшь себя во мне. Я знаю тебя часа четыре, но мне этого хватило, чтобы узнать.

Он повернул голову ко мне, и я непроизвольно сглотнул, увидев его глаза, совершенно трезвые. Нет, ему не удастся напиться. Водкой можно ненадолго приглушить муки совести, если совершил плохой поступок, в котором раскаиваешься. Но если ты — сам дьявол, то забытья для тебя не существует.

— Все всегда упирается в женщину, — говорил Харон. — Женщину, которую мы не просто любим, которая для нас — сама жизнь. И как больно бывает узнать, что у нее есть жизнь, отдельная от нашей, да? Своя логика, свое восприятие. Ты привыкаешь думать, что вы — одно целое. Понял что-то сам — считаешь, что и она должна понять. Видишь ситуацию с одной стороны — считаешь, что и она смотрит так же. А когда она дает понять, что видит все иначе, ты либо считаешь это милой причудой, либо начинаешь хвататься за голову и думать «как спасти брак». — Последние слова он произнес, будто пародируя кого-то. — А самое страшное начинается, когда появляется другая женщина. Та, которую не воспринимаешь, как единое целое с собой. Она другая, она будоражит чувства и воображение. И в голове происходит сдвиг. Тебе кажется, что жена должна будет оценить и порадоваться за тебя, ведь она — это же ты сам. Ты теряешь бдительность, допускаешь намеки, оговорки, и даже искренне веришь, что она тебя понимает. А когда начинается первый скандал, ты зол и обижен, хотя должен бы чувствовать себя виноватым. Но ты обижаешься — так, будто мама критикует девочку, которую ты привел на ужин.

Харон приложился к бутылке. Поморщился, вытер губы рукавом пиджака.

— Аня была у меня первой и единственной. Я не изменил ей ни разу. Просто, столкнувшись с ситуацией, которая показалась мне забавной, позволил себе рассказать о ней. Ха-ха, в меня влюбилась ученица. «Что такое, дорогая, почему ты плачешь?» А потом мне было жалко девчонку, и я приближал ее к себе, надеясь образумить, помочь. Якобы. На деле — наслаждаясь своим отражением в ее глазах.

Харон помолчал, глядя в окно. Дождь, переставший сразу после спиритического сеанса, снова начал накрапывать, и, судя по небу, затянутому черными тучами от горизонта до горизонта, солнца сегодня можно не ждать.

— Что, узнаешь? — усмехнулся Харон.

— В зеркале, — тихо сказал я.

— Прошу прощения?

— Я наслаждался отражением в зеркале. Потому что никому, кроме меня, не нужно было то, что я делаю.

Харон тихо рассмеялся:

— Да ты гораздо худший сукин сын, чем я!

Он смеялся, когда зазвонил телефон — стандартным безликим рингтоном. Я хотел выйти из машины, чтобы не мешать, но здравый смысл перевесил, на долю секунды опередив даже телепатический вопль Брика: «Ты с ума сошел? А если это Юля?»

— Кто это? — спросил я.

Харон пожал плечами:

— Кажется, мама.

— «Кажется»?

— Я сбросил всю информацию в телефоне. Номер похож. Могу я ответить?

Я кивнул.

Харон слушал молча. При всем желании, по его лицу я не мог сказать, предлагают ли ему перейти на новый уникальный тариф, или сообщают, что квартира сгорела в страшном пожаре. Харон относился к той породе людей, которые с большим трудом и неохотой позволяют чему-то выплеснуться наружу. Зато когда оно выплескивается… Например, могут умирать девочки-подростки.

— Я вас понял. — И голос такой же безликий, пустой. — Конечно, скоро буду.

Он опустил телефон и молча сидел, глядя, как редкие капельки разбиваются о черный капот «Крайслера».

— С мамой на «вы»? — закинул я удочку. — Думал, такое только в кино бывает.

Харон повернул голову, улыбнулся, и у меня отлегло от сердца. Улыбка показалась теплой, исключительно человеческой. Так же прозвучали и его слова, смысл которых докатился до меня не сразу:

— Мамы больше нет, полагаю. Должно быть, это моя епитимья.

Он улыбнулся шире, заметив нарастающее недоумение в моих глазах.

— Вот что значит связаться не с той девчонкой, право слово. Но откуда я мог знать, что на ней в буквальном смысле слова сошелся клином белый свет?

Что-то черное вползло в салон автомобиля, влилось в сидящего рядом человека и сделало его непроницаемым.

«Дима? — всполошился Брик. — Что у вас там происходит? Я потерял его полностью! Мне вмешаться?»

Я не отвечал, смотрел на Харона, и он отвечал мне таким же долгим и пытливым взглядом.

— Что решите? — спросил он.

— А что я могу решить?

— Самое простое. Будете ли вы дальше вколачивать гвозди в крышку собственного гроба, или отважитесь забрать то единственное, что для вас действительно имеет цену? А вернее — не имеет цены. Задумайтесь. Я предоставляю вам крайне редкий шанс не превратиться в меня.

Движение за окном. Я повернул голову, увидел Брика, бегущего от «Крузера». Конечно, Эля не пожелала находиться с ним в одной машине после всего. Но почему же он вылез с водительского места? Господи…

— Я слышал голос того существа, что сейчас сидит у меня дома, — продолжал Харон. — Такой же напыщенный и самоуверенный попугай, как ваш друг. Может быть, менее склонный думать о чувствах окружающих. Он не ждет опасности — так же, как не ждал ее ваш друг. Я предлагаю помощь. Вы сумели войти в мое положение и, даже узнав все, не смогли смотреть на меня как на воплощение вселенского зла. Я ценю человеческое отношение. И, как человек, протягиваю руку. Мне нужно расплатиться за содеянное, хотя бы отчасти. А вы можете забрать фишки и выйти из игры. Или ставьте последнюю и надейтесь, что в следующей раздаче привалит четыре туза с джокером.

Помолчав, он добавил:

— Но если у вас есть хоть немного ума, вы вспомните, что нам никогда не везет в азартные игры. Мы всегда получаем скверную карту. То, что другим дается само, без усилий, мы вынуждены выгрызать из глотки у судьбы и оберегать от целого мира. Но зато когда мы берем свое… Только от нас зависит, отпускать или нет.

Брик постучал в окно. Не опустил его силой мысли, не дернул дверь. Он боялся, и я оценил это. А еще оценил, что он подошел, несмотря на страх, несмотря на то, что я ему не так и нужен.

Я нажал на кнопку, опускающую стекло. Вместе с влажным прохладным воздухом в салон ворвался голос Брика:

— Дима, что происходит? Я не могу подключиться даже к тебе. Ты в порядке?

Он пытливо вглядывался мне в глаза, будто пытаясь и боясь одновременно разглядеть там синее свечение или зияющую пустоту. Я отвернулся к Харону:

— Сколько вы переписывались с Юлей?

— Почти два месяца.

— Что она говорила обо мне?

— О вас?

— Да, обо мне. Дмитрий Владимирович, школьный учитель, настоящий отец, может быть, я фигурировал под нейтральным словосочетанием, типа «этот сукин сын»?

Харон покачал головой:

— Сожалею, Дмитрий Владимирович. Видимо, вы не занимали в ее жизни того места, на которое рассчитывали. Юля ни разу о вас не упомянула. Я помню переписку наизусть, это очень важно — внимание к деталям. Вас там не было.

— Дима! — Брик постучал по двери. — Что бы ты ни задумал, не надо доверять ему!

— Надо доверять тебе? — усмехнулся я. — Знаешь, этот парень меня ни разу не обманул, в отличие от тебя.

Пока Брик, мокнущий под набирающим силу дождем, силился подобрать слова, я достал из пачки последнюю сигарету. Руки у меня дрожали, но это была не та дрожь, которую вызывает страх. Это было предвкушение новой битвы с судьбой.

— Дима, ты же понимаешь, что я обладаю всей необходимой информацией. — Брик старался говорить спокойно, только глаза его выдавали. — У меня нет никаких эгоистических, либо логических причин останавливать тебя, кроме беспокойства. Я боюсь за тебя, боюсь за Жанну. Я не могу гарантировать безопасность, не могу доверять этому…

— Так давай с нами? — предложил я. — Время есть.

Он покачал головой:

— Слишком опасно. Если Юля появится хоть на полчаса раньше… Прошу, давай решим вопрос с ней, а потом — я гарантирую! — вытащим Жанну.

Я заглянул ему за спину, увидел Машу возле «Крузера».

— Езжайте, — сказал я. — Позаботься о ней. То, что я тебя с ними оставляю, — знак доверия.

Мимо меня что-то промелькнуло, и перед носом Брика очутилась рука Харона, сжимающая бутылку.

— Усадите отважную леди обратно в тепло и передайте ей это, — посоветовал Харон. — Ей, право, не помешает.

Бутылку Брик взял скорее машинально, чем осмысленно. Отшатнулся, когда я начал поднимать стекло. Я оставил небольшую щелочку, в которую мог стряхивать пепел. Завел мотор. Отъезжая от магазина, успел заметить, как Брик увлекает сопротивляющуюся Машу к автомобилю. Увидел размытую дождем в зеркале фигурку Элеоноры. Она подняла руку — показала что-то. Не то средний, не то большой палец. Зная Элю, и то и другое я расценил как благословение.