Последний звонок. Том 1

Глава 20

Мы вошли в просторную кухню, перегороженную барной стойкой. Брик сполоснул заварник, всыпал туда чудовищное количество чая, залил кипятком.

— Значит, он сильнее. — Я сел на один из стульев, рядом с окном, и положил локоть на подоконник.

— Что, прости? — Брик, выкладывающий на блюдечко печенюшки из местного супермаркета, поднял на меня взгляд.

— Борис. Он может тебе противостоять, как я посмотрю.

— А. Ну да, может. У меня, правда, есть козырь в рукаве, который его попросту уничтожит.

— О Юле ты ему не скажешь.

Через всю кухню мы посмотрели в глаза друг другу.

— Выбирая между Борисом и Юлей, кому ты отдашь предпочтение? — тихо спросил Брик. — Лично я — за юность. Как только возникнет такой выбор, я выложу козырь. Он не помешает мне ее спасти. Точка, закрыли тему.

Я кивнул, признавая справедливость сказанного. И сменил тему:

— Кстати насчет Юли. Мы вроде торопились. Откуда взялось время чаи распивать?

— Ты знаешь, где она? — спросил Брик, подходя к столу с тремя кружками и заварником. — Вот и я не знаю. И уж подавно не знают Разрушители. Можно бестолково бегать по поселку и кричать, схватившись за голову. А можно попить чайку́ и подумать.

В ванной открылся кран, полилась вода.

— Предположим, — говорил Брик, гипнотизируя фарфоровый заварник со сколом на носике, — что один из них действительно вселился в директора. От тебя они узнали лишь то, что Юля — не твоя дочь. И то, по здравом размышлении, усомнятся. Люди врут, люди ошибаются, люди манипулируют смыслами. Знаешь, что мне сказала мама за день до смерти? «Ты мне не сын». Хотя, если разобраться, она была права. В любом случае, даже если они найдут Юлю раньше нас, им потребуются доказательства.

— А не проще убить и посмотреть, что будет? — спросил я.

Брик отвел взгляд от заварника и повернулся ко мне, приподняв брови.

— Это ведь Разрушители, — сказал я. — В прошлый раз…

— В прошлый раз они убили инвалида, не успев разобраться в ситуации и наскоро проанализировав его поведение. После чего, заметь, повели игру потоньше и устроили серию допросов. И чем все закончилось? Разрушители до известных пределов тоже способны обучаться, в этот раз они не станут привлекать столько внимания. Убийство девчонки посеет большой переполох, в котором выполнить миссию будет весьма непросто…

Вода выключилась, открылась дверь ванной, щелкнул выключатель. Шаги, быстрые и злые шаги.

— … в числе прочего, — продолжал Брик, стоя спиной к вошедшей в кухню Маше, — нам придется локализовать директрису, в том или ином смысле этого слова, лучше, конечно, в обоих. Если она до сих пор ошивается здесь, значит, знает не больше нашего. Как директор, она может знать этот адрес, телефон… Маша, у тебя есть телефон? Сотовый, стационарный? Кто-нибудь сегодня звонил?

— Пошел вон из моего дома.

Маша побледнела, лицо казалось мертвым, но в глазах появился блеск, вызванный, большей частью, злостью. Да и на ногах она держалась тверже.

— Маша… — Я поднялся со стула. Она сверкнула на меня глазами:

— Не надо меня успокаивать. Не заставляй меня орать, чтобы потом героически справиться с бабской истерикой. Если хочешь о чем-то поговорить, пусть это существо отсюда уйдет.

— «Существо», — поморщился Брик. Придерживая крышечку, он неравномерно разлил чай по трем кружкам. Две наполнил до середины, одну — до краев. — Так говоришь, как будто это плохо — быть чем-то, что существует. Передай, пожалуйста, чайник.

Когда в него полетел, вертясь, чайник, я отпрянул к раковине. Брик шевельнул пальцами, и чайник остановился в воздухе, подплыл к столу и, кланяясь, принялся разливать кипяток по двум полупустым кружкам.

— Спасибо, — продолжал Брик. — Так вот, насчет Юли. Попробую воззвать к материнскому инстинкту, раз уж апеллировать к логике очевидно не получается. Девочка в большой опасности, и защитить ее может только одно существо в мире — я. Чем скорее я ее найду, тем больше у нее шансов прожить долгую и полную удивительных открытий жизнь.

Чайник вернулся на подставку, а к Маше подлетела и опустилась на стойку кружка.

— Вот, тебе покрепче, если хочешь, добавь сахар, молока я не нашел. Это поможет вывести токсины. Так что, есть предположения, где находится Юля?

Маша молча смотрела на него. Брик взял кружку, отхлебнул и поморщился. Его, похоже, ничто не может смутить.

— Выйди, — сказал я.

— Ты всерьез? — повернулся ко мне Брик.

Я кивнул. Брик со вздохом перевел взгляд на Машу:

— Мне постоять в подъезде, или будет достаточно, если я пройду в соседнюю комнату?

— Убирайся отсюда! — процедила сквозь стиснутые зубы Маша.

— Я ведь простой вопрос задал! Куда мне убраться? Господи, да я могу выйти в окно и подождать у машины, если это до такой степени принципиально. Могу телепортироваться на Марс, правда, долго там не выдержу…

— Правда, что ли? — вырвалось у меня. — Насчет Марса.

Брик задумался, глотнул еще чаю.

— Ну… Носителя это с почти стопроцентной гарантией убьет, но… Да, могу. Впрочем, начнем лучше с соседней комнаты. Мария, вас не затруднит переместиться ближе к Дмитрию? Здесь нет никакого подтекста, заверяю. Просто если все останется как есть, то мне, выходя, придется протискиваться мимо, что приведет к столь нежеланному для вас физическому контакту.

Маша молча шагнула ко мне и остановилась, сложив руки на груди. Брик ушел со своей кружкой.

И вот мы наедине. В пустой кухне. За окном теплый майский день, издалека доносятся детские крики, шумит ветерок, качая деревья во дворе.

— Весны у нас так и не случилось, — сказал я.

Маша вздрогнула. Плотнее переплела руки на груди, покосилась, но на прямой взгляд не отважилась.

— Кусочек осени, зима, а потом — все полетело кувырком, — продолжал я. — Знаешь, честно тебе сказать, я тогда был сильно не в себе. Все годы после того как Брика забрали, будто в тумане прошли. Я сам себя чувствовал призраком, вселившимся в чужое тело. Без судьбы, без цели, без путеводной звезды. Понятия не имел, зачем я есть, и в панике пытался жить чужими жизнями. Твоей. Его. Жизнью ребят, с которыми работал. Прежде всего — твоей. И когда узнал, что ты… Не знаю. Ты ничего мне не обещала, конечно. Просто когда я узнал, что мне не к кому возвращаться, я, наверное, окончательно потерялся.

Наклонила голову. Плачет? Думает? Или с трудом сдерживает злость? Я ведь понятия не имею, кто она теперь. Время меняет людей порой самым непредсказуемым образом. Но я не Брик, я не умею взвешивать и дозировать слова, предоставляя каждому по способностям. Я говорю то, что важно сказать мне, и надеюсь, что меня услышат те, кому это созвучно.

— Я много думал о том, как поступил с тобой в итоге. Это было ужасно. Я совершил ошибку. Я попросту выместил на тебе свою боль и обиду. Тогда как ты в них не виновата. Никто не виноват в том, что я научился жить лишь к двадцати годам, а до тех пор пребывал во сне. Если ты можешь меня простить…

Договаривать я не стал. Поймет. Все она поймет. И, каким бы ни было решение, я его приму. Даже если она швырнет в меня чайник — приму. Но она, кажется, не собиралась швыряться ни чайником, ни словами. Опустила голову еще ниже, рукой прикрыла глаза.

Я осмелился приобнять ее за плечи, привлечь к себе, и не встретил сопротивления. Почувствовал дрожь, не имеющую ничего общего с алкоголем.

— Если бы ты просто выслушал, — прошептала Маша и замолчала надолго. Молча плакала, пока я одной рукой гладил ее по мокрым волосам, смотрел в стену и ни о чем не думал. Мне казалось, что мы снова в той крохотной гостинке прячемся от всего мира. Я хотел, чтобы мы вновь там оказались. Если бы можно было раздвоиться и прожить две параллельные жизни…

— Если бы ты тогда просто выслушал, просто хоть на минутку дал мне сказать, — шептала Маша. — Она не человек, вот что я хотела тебе сказать. Я от нее сбежать хотела. Я в тот вечер напилась в первый раз, чтобы она ни о чем не узнала. Чтобы ничего о тебе не узнала и не спрашивала, не говорила…

— Юля? — переспросил я. — Она умеет читать мысли?

Кивнула. Я ощутил ее движение, продолжая смотреть в стену.

— Она этого не понимала. Ей казалось, что люди просто говорят по-разному. Иногда шевелят губами, иногда нет. В садик мы и полгода не отходили — она только и делала, что ревела, — с ней никто играть не хотел из-за этого. И воспитатели шарахались. Игорь тоже… Он однажды так на нее наорал… И все. Больше она уже ничего такого не говорила, только все еще хуже стало…

Маша говорила и говорила, давясь словами, перескакивая с пятого на десятое. Я молча слушал. Нелепой, постановочной казалась эта внезапная исповедь, но… А с кем ей было еще поговорить? Где найти человека, который не посчитал бы ее сумасшедшей? Я вспоминал сухие отчеты Элеоноры. Ей Маша ничего подобного не рассказывала. «Муж бросил, забухала, дочь стерва», — рапортовала рыжая, честно глядя мне в глаза.

Я старался не обращать внимания на шаги и постукивания за спиной — Брик что-то выискивал, видимо, в комнате Юли. Маша и подавно не замечала — она продолжала говорить, будто боялась, что я исчезну, не дослушав. Руки уже не сложены на груди, она обняла меня, прижалась. Из окна нас, скорее всего, видно. Обязательно поползут слухи. И если — когда! — они дойдут до Жанны, будет плохо. Особенно если она ничего об этом не скажет. Но я продолжал стоять и молча слушать, восстанавливая по обрывочным, лихорадочным кусочкам историю разрушенной семьи.