Последний звонок. Том 1

Глава 53 Маленький Принц

Пока мы ехали, проснулся Борис и заполонил сознание мерзким голосом: «Это и есть предел твоих мечтаний? Управлять выдуманным миром, где все тебя как будто бы любят».

— А каков твой предел? — огрызнулся я. — Сдохнуть, пуская слюни, на руках безутешной супруги?

Элеонора покосилась на меня.

— Не обращай внимания, — сказал я. — Беседую с Борисом. Он немного мешает мне правильно пользоваться мозгом, приходится говорить вслух.

— То, что ты гребаный психопат, я и так знаю, — отозвалась Элеонора. Она повернула направо, мы поехали через жилую зону, углубляясь во дворы. Судя по навигатору, ехали верно. Скорость пришлось сбросить, пешеходы перебегали дорогу то тут, то там.

«Для этого тебе и нужна власть над Вселенной, да? — не унимался Борис. — Хочешь стать для всех Богом. Повелителем, которого убьют при первой возможности».

— Не убьют. Меня будут любить все. Совершенно искренне.

«Да что ты говоришь? Ведь даже ей ты не меняешь сознание, только поведение. Потому что боишься увидеть рядом еще одного себя вместо настоящего человека. Поэтому ты и меня не уничтожаешь окончательно, Принц. Оправдывай чем угодно, но я знаю: абсолютная власть пугает тебя. Ты знаешь, что это — путь к безумию».

— Это как накрутка лайков, — ни с того ни с сего влезла Элеонора. — Я раз наняла одного умника — страницу магазина в сети продвинуть. Ну, он и «продвинул», даже с Украины люди подписывались. На рекламе зарабатывать пытался. Придурок.

— Заткнитесь оба! — крикнул я.

— Да мы вообще молчим. Да, Бориска? Мы люди подневольные, куда поставили — там и стоим.

Борис в голове рассмеялся — ощущение, будто наждачной бумагой шоркают по мозгам. Я застонал, схватился за голову. Элеонора подлила масла в огонь, завопив:

— Бориску на царство!

Я вытащил из кармана спиннер, уставился на него, заставил крутиться. Мельтешение серебристых бликов зачаровало. Утих в голове невыносимый смех. Я перевел дыхание. Работает… Но с каждым разом тяжелее.

Машина проехала мимо гаражей, повернула.

— Вот она, твоя двадцатка, — буркнула Элеонора, показав на длинный дом, изломанный, будто детская головоломка «Змейка». У меня была такая, зеленая с оранжевым. Нет, не у меня… У него. Почувствовав, как на воспоминание, будто муха на лужу сиропа, вновь выбирается Брик, я перечеркнул прошлое и уставился в будущее.

Черный «Крайслер» стоял у среднего подъезда.

— Встань здесь. — Я показал на пустырь за павильоном рядом с домом.

— Я на бордюр не полезу. Не в «Жигулях» сидите, барин, у меня автомобиль деликатный.

Движение мысли, и машина легко влезла на бордюр, остановилась.

— Скотина, — прошипела Элеонора. — Ну, однажды я из этого дерьма выберусь.

Что ж, надежда — это прекрасно, она помогает людям выжить в худших условиях. А я хочу, чтобы Эля выжила. Но не хочу отпускать. Я приручу ее однажды.

«Ты делаешь именно то, за что осуждал Диму, — прорезался Борис. — Мечтаешь, чтобы мир изменился сам, вместо того чтобы изменить его».

Я добавил оборотов спиннеру, и голос замолчал. Теперь можно сосредоточиться. Закрыв глаза, я пытался прочувствовать дом. Будто слепой, ощупывающий лица людей, перебирал их все поочередно, выхватывая то обрывок внутреннего монолога, то сон, то воспоминание. Крохотного касания хватало, чтобы понять: не то, не то, не то. Все эти люди жили здесь не первый день, никто не собирался умирать, и тем более — убивать.

— Говорят, — тихо сказала Элеонора, — что если вовремя открыть глаза, то можно увидеть, как драгоценные возможности уплывают за горизонт…

Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть едущий мимо «Крайслер». Внутри него сгустилась тьма. Зрением я успел заметить профиль мужчины моего возраста или чуть постарше, в очках. Но я-то привык видеть людей во всей перспективе! Здесь в перспективе была тьма.

Задрожал, выпал из пальцев спиннер. Вспотели ладони. Что же это за существо? Почему я не могу даже на пушечный выстрел подобраться к осознанию его?

— Я пойду, бутерброд куплю. — Элеонора отстегнула ремень. — Ты, если сраться надумаешь от ужаса, наружу выйди, сделай одолжение.

Дверь открыть я ей не дал. Ремень застегнулся обратно. «Пежо» рванул с места, выскочил на асфальт, шкрябнув брюхом по бордюру.

— Сука, — прошипела Элеонора, крутя рулем. Мы пристроились за «Крайслером», сохраняя приемлемую дистанцию. Кажется, приемлемую. В том участке памяти Элеоноры, что отвечал за правила дорожного движения, я противоречий не нашел. Правда, там в принципе было не так много: «Встречка и двойная сплошная — нельзя, но если никто не видит, то чуть-чуть можно». Остальное тонуло в тумане.

Я подобрал спиннер и, продолжая его крутить, сосредоточился на черной монолитной субстанции. Чем-то Харон напомнил Разрушителей, вселявшихся в тела милиционеров. Они тоже были исключительно черными и непроглядными, но обращались к памяти носителей, за счет чего могли функционировать как люди. За счет чего же функционировал этот человек?

Я нашел одно объяснение. Чернота не сплошная, это оболочка, маска, защита. Значит, ее можно пробить, скользнуть внутрь, выхватить нужную информацию… Но внутренний взор беспомощно скользил по черным стенам — холодным и гладким. Ни трещинки.

Вернулось ощущение всемогущества, но если вчера оно меня напугало, то сегодня наполнило уверенностью. От меня распространялось поле, в котором, словно в паутине, увязали водители и прохожие. Первые жались по сторонам, пропуская два автомобиля. Вторые замирали, не решаясь перебежать дорогу, провожая нас пустыми глазами. И только одна черная точка двигалась спокойно, будто в другом измерении.

Ничего, думал я. Когда придет нужда, вся эта сила обрушится на него, и он не устоит. Никто не сможет устоять перед таким напором.

Узкая улочка завершилась. Харон повернул налево, когда светофор мигал зеленым. Элеонора рванула следом, ей засигналили. Я направил силу на возмущенных водителей и преобразовал их беспорядочные «пиликания» в девятую симфонию Бетховена. Я просто наслаждался властью. Я управлял городом, по моей воле тысячи людей вдыхали и выдыхали, ели, пили, спали, шли и ехали.

— И что дальше? — уныло спросила Элеонора. Тут же добавила тоном, исполненным обожания: — Любимый! — Тон снова изменился: — Можно я открою дверь и блевану?

— Просто езжай за ним, — сказал я. — Полагаю, рано или поздно он выведет нас к Юле.

— Ты дебил? Или считаешь его дебилом? Думаешь, он ничего не заметил?

Я посмотрел на дорогу и с трудом унял дрожь. Такого я не хотел… Нет, конечно, хотел, но желание вырвалось из подсознания само по себе. Плохо, очень плохо!

«Крайслер» напоминал черный ледокол, прокладывающий путь через море автомобилей. Перед ним расступались, будто пропуская автомобиль «Скорой помощи». Светофор, только что мигавший зеленым, перестал мигать — зеленый оставался гореть, пока мы не проехали пешеходный переход.

Чтобы отвлечься, я закрыл глаза и попытался нащупать сознание Димы. Не сразу, но удалось вычленить его из многоголосой толпы. Дима злился на меня — естественно. Он с Машей, и между ними я чувствую нечто новое, чего ранее не замечал.

— Превосходно, — сказал я. — Совет да любовь. Не благодарите.

— Ты это про что? — поинтересовалась Элеонора.

— Занимаюсь селекцией. Подбираю подходящих друг другу самцов и самок. И даже добился кое-каких успехов. Когда эти двое дадут потомство, они поймут, что я был прав. А ведь эта манипуляция далась мне так легко! Не пришлось даже лезть к ним в головы. Достаточно было посеять сомнение и уйти.

Говоря, я следил, как мои слова отзываются в голове Элеоноры. Сперва они пролетели, не всколыхнув и крохотной волны. Потом вернулись, закружились, поднимая вихрь. Воронка разрослась до размеров планеты, и я сказал: «Стоп».

Открыл глаза. Увидел подрагивающий кулак Элеоноры перед носом. Заставил его опуститься.

— Так. Будет. Лучше, — проговорил я. — Жанна не подходила ему изначально. Ее не нужно спасать, она самодостаточна, и, в попытках удержатся рядом, он растрачивал себя.

— Что бы ты понимал! — прорычала Эля, сверля взглядом багажник «Крайслера». — Селекционер хренов. Не всегда судьба — там, где постель мягче.

— Проиллюстрируй мысль, пожалуйста.

— Александр Матросов и пулемет. Будь там ты — Саня бы фашистам сдался, да?

— Будь там я — пулеметчик бы сдался, — усмехнулся я. — Понял твою мысль. Хочешь сказать, что выбор разума, подкрепленный сердечным влечением, сильнее психологической предрасположенности?

Эти слова Элеонора тоже обдумала небыстро. Кивнула.

— Хочешь пари? — предложил я.

Ни секунды раздумий:

— Хочу! Если Димка с Машей сойдутся, я пойду с тобой. Но Дашка остается с отцом и никогда не услышит о тебе, больной ублюдок.

— И не попытаешься вонзить мне нож в спину?

— Нет. Буду как жена людоеда из «Мальчика с пальчик». Нарожаю уродливых дочерей и буду надеяться, что какой-нибудь расторопный пацан тебя прирежет.

— Приемлемо. А что хочешь с моей стороны?

— Ты отстанешь от меня навсегда. Плюс, покинешь к хренам собачьим эту планету.

Я покачал головой:

— Нет. Я не поставлю под угрозу свою миссию ради спора с тобой. Выбери другой «плюс».

— Хорошо. — Элеонора закурила одну из своих тонких сигарет. Рука ее подрагивала от растущего волнения. Птичка предвкушала открытие клетки. — Ты расскажешь Диме все. И никогда ничего от него не скроешь.

Пробка рассеялась сама по себе. «Крайслер», наращивая скорость, несся по средней полосе, Элеонора не отставала. Напряженная, будто застывшая.

— Хочешь, чтобы он узнал о том, что ты была жертвой? — уточнил я. — Подумай. Для него ты — образец сильной натуры, которой никогда не нужна помощь, которая, наоборот, сама всегда готова помочь. Если он почувствует твою слабость…

— Захлопни пасть. Я Димку не первый день знаю. И жалеть он меня не станет, знает, что я и не из такого дерьма чистенькой выйду. А вот тебя, сучонок, он уроет. И ты этого боишься.

Тысячи человеческих сознаний исчезли. Я оказался простым слабым человеком в машине, на пассажирском сиденье, ничего не контролирующим.

— Вот еще! — сказал я, но даже не сумел убрать из голоса дрожь.

Элеонора засмеялась:

— Да он же тебе как старший брат! Отец и мать в одном флаконе. Единственный чертов психопат, готовый вошкаться с тобой по доброй воле. Ты, конечно, можешь разбить вазу, убежать из дома, проколоть соски́, надеть короткую юбочку со стрингами в знак протеста. Но рано или поздно приползешь на коленях, размазывая сопли, и попросишь прощения.

«Крайслер» свернул на светофоре, Элеонора поспешила за ним. Наконец, мы покинули дорогу, запетляли среди домов. Похоже, близок финал.

— Ну так что? — Элеонора протянула руку. — Спорим?

Я сжал ее ладонь, походя отметив, какая мягкая, гладкая на ней кожа. Ладонь вырвалась.

— Вот и хана тебе, крысенок, — прошептала Элеонора.

Харон свернул на парковку перед заведением с вывеской «Tartar». Вывеска вспыхивала неоном над деревянными дверьми, стилизованными под старину.

— Наконец-то, жратва и остановка совпали! — Элеонора, развернув автомобиль, задним ходом припарковалась между двумя белыми линиями.

Парковка почти пуста. Видимо, наплыв посетителей будет к вечеру. Слева припарковано что-то, напомнившее мне самый уродливый в мире «УАЗ», но в мыслях Элеоноры я прочел уважительное: «Гелендваген». Харон выбрал местечко напротив, наискосок от нас. Я, затаив дыхание, смотрел на застывший «Крайслер».

— Ну чего? — Элеонора приободрилась и даже почти перестала на меня сердиться. — Может, я пока хоть на вынос чего-нибудь возьму? Если задумал меня пригласить, то я не против, но столики пусть будут в разных концах зала.

Открылась дверь «Крайслера». Харон ступил на асфальт. Вышел, забрав с собой всю тьму, до сих пор заполнявшую автомобиль. Захлопнулась дверь, и Харон повернулся ко мне. Взгляд вперился в меня сквозь лобовое стекло, от которого должно было отражаться солнце.

Среднего роста, темно-коричневый костюм, верхняя пуговка на рубашке расстегнута. Очки в роговой оправе, кажутся тяжелыми. Короткая стрижка, черные волосы, черная же щетина, которая почему-то отнюдь не кажется неопрятной. Харон стоял и смотрел на меня. Ждал.

Элеонора усмехнулась:

— Главное повалить, а там ногами запинаешь. Че застыл-то? Вперед! Или заставишь меня его переехать?

— Хорошая мысль, — пробормотал я. — Но мне нужна информация.

Словно услышав меня, Харон опустил руку в карман пиджака, достал телефон и что-то понажимал. Закончив, убрал обратно и улыбнулся.

Выдохнув, я отстегнул ремень. Страхи и сомнения, порожденные неизвестностью, исчезли. Харон — всего лишь человек, что он вообще может?

Я поставил ногу на растрескавшийся асфальт. Жалкая планета, убогая страна, позорный городишко и ничтожный район. Чего здесь могу бояться я? Существо, способное, при желании и необходимости, уничтожить Солнечную Систему!

С каждым шагом я поднимал голову выше. Единственное, за что самую каплю себя ненавидел, — это за мелкую мыслишку, пульсирующую далеко и глубоко: «Дима бы мною гордился!»

«Он бы тебя убил», — фыркнул Борис.

— Закрой рот, — прошипел я.

«Это пожелание сейчас уместнее адресовать тебе. О! Ты заметил? У меня получается разговаривать так же, как ты. Кажется, я начинаю проникать в твое сознание. Может, сумею и к памяти доступ получить».

Что ж, получи. По крайней мере, так у меня будет совесть чиста. Все равно ведь когда-нибудь узнаешь, что у тебя есть дочь. И рехнешься окончательно, слабак.

Я остановился напротив Харона. Он смотрел мне в глаза, приветливо улыбаясь. Такой же доверчивый и дружелюбный слабак, как Боря. Они бы нашли, о чем поговорить. Но говорить буду я.

— Перейдем сразу к делу. Не возражаешь?

Молчание. Улыбка. Взгляд. Я мысленно пожал плечами и продолжил:

— Девочка, с которой ты спутался на этот раз, не должна умереть. Сейчас ты сядешь в мою машину и покажешь, куда ехать, чтобы ее забрать.

Возможно, он попросту глухой. Не изменилось ничего. Он все так же стоял и смотрел, улыбаясь, будто подбадривал: «Ну же, ну!» Я попытался коснуться его мыслей. Жест вышел чисто машинальным и не принес ничего. Я вновь натолкнулся на тьму и, прервав попытку, непроизвольно дернул головой. Плохо…

— Это все? — Голос прозвучал тихо, но веско. Сильный голос, который приходится сдерживать.

Не дожидаясь ответа, Харон развернулся и пошел к дверям ресторана. Я, не веря глазам, шагнул следом:

— Эй! Куда ты пошел? Стой!

Последнее слово я прокричал. Мерзким, визгливым голосом Бориса Брика, который в спокойном-то состоянии штопором вгрызался в уши.

Харон остановился. Плечи задрожали. Смеется, что ли? И тут я услышал самый настоящий смешок, но не от Харона. Звук шел сзади. Обернувшись, я увидел Элеонору, сидящую на капоте «Пежо». Она показала мне большой палец и тут же ударила кулаком в ладонь, скорчив серьезную мину.

Харон повернулся ко мне. Он справился со смехом, взгляд сделался спокойным, доброжелательным. Как у хорошего школьного учителя, наверное. У Димы нет такого взгляда, он не признает самоценности человека, будет хвалить только за усилия. Поэтому его никто не любит. А этого — этого бы любили.

— Перейдем сразу к делу, — заговорил Харон. — Не возражаете? Я иду завтракать. Если у вас в планах есть меня арестовать или убить — вы можете начинать в любое время, когда вам будет удобно. Чем еще могу быть полезен?

Он терпеливо ждал, пока я собирался с мыслями. А мне было с чем собраться. Впервые в жизни я встретил человека, который меня игнорировал. Это хуже беседы с психиатром, хуже родителей Кати. Перед Хароном я ощущал себя капризничающим ребенком. И, не в силах сдержаться, по-детски «затопал ногами»:

— Мне нужна Юля. Ты понял? Если она погибнет, последствий ты вообразить не сумеешь, жалкий червяк. Думаешь, я из полиции? Думаешь, буду тебя арестовывать? Нет, не буду. Я буду тебя пытать до тех пор, пока ты не скажешь, где…

Он расстегнул пуговицы пиджака. Я осекся. Взгляд Харона оставался прямым и доброжелательным, но руки двигались нервными рывками. Он сорвал пиджак, бросил на крышу «Крайслера», и сзади послышался сдавленный возглас Элеоноры. «Псих гребаный!» — долетела до меня ее мысль.

— Пожалуйста, начинайте, — сказал Харон. — Я жду пыток.

Рубашка с коротким рукавом открывала руки. Изрезанные вдоль и поперек, со следами ожогов, с гноящимися старыми ранами и кровоточащими — новыми. Взгляд Харона изменился, стал жестким, тяжелым. И он повысил голос, загрохотал им, заставляя оборачиваться редких прохожих:

— Что? Вы, кажется, хотели меня напугать? Простите, я нарушил ваши планы. Не стесняйтесь, приступайте к пыткам! Расскажите мне что-нибудь новое о боли и смерти, пока ваша драгоценная девочка летит навстречу асфальту.

Сила выплеснулась наружу. Я подхватил «Крайслер» и занес его над головой Харона. Что-то заскрипело в конструкции автомобиля, посыпалась засохшая грязь, соскользнул и спланировал на асфальт пиджак. Краем уха я услышал возгласы прохожих, на которых давно перестал обращать внимание. «Здесь ничего нет», — внушил я им, и мы с Хароном сделались невидимками.

Харон поднял голову, улыбнулся:

— Решили управиться по-быстрому? Это ваш выбор.

Когда «Крайслер» рухнул на четыре колеса, чуть не задев Харона, он даже не вздрогнул. Он поднимал пиджак.

— Ублюдок, — сказал я, воспринимая собственный голос, как писк придушенной крысы. — Неужели тебе непонятно, что ты вмешался в сферы, о которых не дано знать простым смертным?

Я заставил глаза вспыхнуть синим — это, помнится, впечатлило психиатра Тихонова. Но Харон едва ли вообще обратил на меня внимание. Он отряхнул и надел пиджак, застегнул пуговицы. И сделал шаг мне навстречу.

— Вам в жизни все очень легко дается. Вы не привыкли получать отказы и не привыкли к лишениям.

Поскольку я не видел его мыслей, удар оказался полнейшей неожиданностью. Кулак врезался в скулу, и я, взмахнув руками, упал. В голове сверкнуло что-то наподобие бенгальского огня. А когда я вернул способность адекватно оценивать реальность, передо мной оказался асфальт, а правую руку, заломленную за спину, терзала боль, заставлявшая скулить и выгибаться.

— Мне кажется, в школе вас нередко били, — прожурчал над ухом голос Харона. — И вы подумали, что это вовсе нестрашно, позволили страху умереть. Однако иногда сама жизнь бьет лицом об асфальт. И к этому вы не готовы.

Он сгреб мои волосы на затылке рукой и толкнул вперед. Я успел повернуть голову, чтобы спасти от перелома нос. Еще одна вспышка в голове, кожа на щеке содралась. Мысленно я потянулся к усевшемуся у меня на спине человеку. Это ведь просто — отшвырнуть, приподнять, отодвинуть — хоть что-то! Но я будто ловил угря мыльными руками в темноте.

Борис смеялся надо мной, чувствуя то же самое. Но он выдержал пятнадцать лет в психиатрической клинике, где каждый миг жизни был пропитан безысходностью, где в каждом звуке, скрипе койки, дуновении ветра за окном слышалась фраза: «Твоя жизнь закончилась». Этот слабак сейчас был сильнее меня.

— Представьте, что все свершилось, — сказал Харон. — Что девочка мертва. Знаете, как мне говорили в ритуальном агентстве? Все ритуалы предназначены для того, чтобы справиться с болью, создать новые воспоминания, принять факты. Я дам адрес — они действительно профессиональные ребята. У них вы можете купить гроб по размеру, или заказать изготовление, договориться о панихиде, осмотреть зал для прощаний. Постепенно у вас сложится впечатление, будто все, что происходит, — правильно, раз здесь оно поставлено на конвейер. Смиритесь. Вы вторглись во владения бога смерти, и попытались смертью ему угрожать. Простите, что вы сказали?

— Харон, — просипел я, — не бог смерти.

Он вздохнул:

— Беда с этим образованием. Все запоминают ярлыки, а не знания. Ищут абсолютных истин, ответов «да» или «нет» на вопрос «В чем смысл жизни?» Вы утомили меня. Я больше не хочу вас видеть. Если вы меня поняли — лизните, пожалуйста, асфальт, чтобы я увидел на нем след от слюны.

— Да пошел ты! — крикнул я, но Харон надавил на руку. Казалось, в суставе сейчас что-то необратимо порвется. Боль застила глаза, и я сам не заметил, как коснулся языком асфальта. Возможно, это сделал, сжалившись надо мной, Борис.

Потом пришло облегчение. Удалялись шаги Харона, хлопнула тяжелая дверь.

Стараясь не тревожить онемевшую, будто чужую руку, я сел, прислонился спиной к бамперу «Крайслера». И только тут обратил внимание на этот звук, боль от которого перевесила все пережитые страдания и унижения. Элеонора смеялась. Смотрела на меня, избитого и уничтоженного, и хохотала, как ребенок.

— Ты что? — Смех прервался, в глазах сверкнуло любопытство. — Ты что, плачешь?!

«Уйди!» — мысленно я толкнул ее. Хотел заставить сесть в машину или хотя бы отвернуться, но не сумел. Силы окончательно мне изменили, и я отвернулся сам, уставился на черное колесо «Крайслера».

Элеонора спрыгнула с капота, сделала несколько шагов в мою сторону. Будет утешать? Я содрогнулся от этой мысли, наполнившей отвращением к самому себе. Содрогнулся и замер в постыдной надежде, что так и будет.

Она остановилась и, судя по шуршанию, сложила руки на груди.

— Всему вас, гребаных инопланетян, учить надо! Запомни: когда назаровский пацан наполучал звездюлей, он не плачет. Назаровский пацан отбегает на безопасное расстояние, поворачивается и орет: «Слышь, ты, сука, я тебя найду с пацанами — мы тебя похороним!» Теперь, когда ты знаешь первое правило кодекса назаровского пацана, садись в машину. Поехали.

Я рукавом осушил глаза. Искоса посмотрел на Элеонору:

— Куда?

Единственный человек, знающий, как найти Юлю, — здесь. И все, что я мог, — не терять его из виду.

— Что значит, «куда»? — удивилась Эля. — К «пацанам». Точнее, к пацану. Единственному, который за тебя впишется, если сразу не убьет.

— Да что он-то может? — Я не сдержал презрительной гримасы.

— «Идти один», блин. В отличие от некоторых. Лезь в болид, короче, я ждать не буду.

Элеонора развернулась и пошла к машине. Я, поднявшись, заковылял следом.