— Нет, — попросил я, — не надо секса. Мужчины преувеличивают собственные способности к эмпатии всегда, особенно во время секса. Это ничего не даст.
В мыслях Харона вспыхнуло мимолетное смущение, но тут же погасло. Он, как бесстрастный компьютер, выдавал перечень эмоциональных схем. Я, как ворона, копался в мусорном контейнере. Что-то блеснуло, и я вцепился в это, повертел, ощупал.
Слов не было, только обрывочные картинки. Я увидел лицо жены Харона, тонкие черты, слезы, бегущие по щекам. Кажется, она сидела на стуле или диване, а он стоял на коленях перед ней. Ну и что это? Предложение руки и сердца? Нет, не похоже. Она пережила какой-то негативный опыт, и он ее утешал. Вновь и вновь повторял, что у нее получится, если она попробует еще раз. А она все глубже погружалась в уныние, и Харон это видел.
«Знаешь, что? — услышал я его. — Да пошли они! Обойдемся. Я и один неплохо зарабатываю».
Она улыбнулась. Видно, что не просто так, для нее много значили эти слова. Я бережно скрутил воспоминание в веревку и забросил туда, к остальным, в то, что принято называть небытием.
— Есть, — сказал я. — Груз уменьшился.
Понимал ли меня в тот миг кто-нибудь? Не важно. Сам я, скованный возможностями разума Бориса, представлял себя рыбаком, стоящим на берегу океана. В сеть попалось много рыбы, а нужна одна. И тут метафора теряла логику. Я добавлял новые нити к сети, а сеть от этого становилась меньше, и уменьшалось количество рыбы. Теперь в ней билось рыбин двадцать-тридцать.
Я заставил себя отвлечься. Вели́к соблазн протащить воспоминания по очереди через голову Маши, но это лишит ее разума. Дима мне такого не простит, Борис тем более. Что за нежные чувства к Маше он испытывает? Точно не любовь, скорее какая-то идиотская благодарность за ту нелепую ночь, что я подарил им шестнадцать лет назад. Даже половину ночи, если быть честным. Маша — чье-то самое сильное эротическое переживание, с ума сойти. Сказать ей об этом? Не сто́ит…
В мыслях Харона ничего нового. Он в растерянности. Какой стимул дать ему?
— Вспомни, как она умерла.
Воспоминания отделились черной стеной. Я посмотрел на Харона. Взгляд такой же непроницаемый, но теперь он не мог меня напугать. Я держал в сети его жену, и он это чувствовал.
— Я не виноват, что вы прожили такую скучную и безэмоциональную жизнь. Я не виноват, что ты позволил жене отгородиться от тебя и боялся шагнуть ей навстречу, из-за чего теперь мы с таким трудом добываем ее истинные переживания. Если она покончила с собой, то явно думала об этом заранее. Вспомни что-то сильное из ее последнего дня. Подбери сопли, мы делаем дело.
Я закрыл глаза. Медленно и неохотно растворилась тьма. Я нырнул вглубь, схватил робкое воспоминание. Оно за что-то зацепилось. Пришлось рвануть сильнее, и у меня в руках очутилось нечто настолько яркое и самобытное, что сеть будто опустела. Там осталась одна рыбешка. Тихая и безвольная — пока.
«Анечка, не сходи с ума. — Это проговорил Харон. — Она школьница, она просто глупая девочка, которая несет чушь».
«Откуда она знает, что происходит у нас дома? — Женщина сорвалась на визг. Передо мной мелькнул лист бумаги, исписанный синей ручкой. — Откуда она знает про мои лекарства?»
«Она приходила ко мне, как к репетитору. Несколько раз. Однажды попыталась перейти черту, и я все прекратил, тут же».
«И ничего мне не сказал?»
«Я не хотел тебя волновать, ведь ничего…»
«Потому что я — психичка, да? Так она пишет: „Вы — психичка, и вы его не достойны“».
Хватит. Я достаточно наелся человеческого материала в этот визит. Сети вытащены, метафоре конец. То, что я держу, теперь представляется сгустком света. Я направляю свет в Машу. Начинается самое опасное.