Последний звонок. Том 1

Глава 58 Жанна

«Петя» припарковал машину возле длинного, изломанного по фасаду дома. Жилье неведомого Харона, очевидно, располагалось тут. Мы вошли в подъезд и поднялись на этаж.

— Хто там? — раздался дребезжащий старушечий голос из-за двери, отгораживающей лестничную клетку. Звонка этак после пятого.

— Мы к Павлу Аркадьевичу Харитонову, — сообщил «Петя». — Из полиции.

— Документ покажь, — потребовал голос.

«Петя» вытащил из кармана пластиковую карточку — электронный пропуск в офис. Поднес на уровень замка:

— Пожалуйста.

Не знаю, что ухитрилась увидеть старушонка на белой, без единой буквы, карточке, но дверь открыла.

— Сразу бы так. А то ходют, ходют. То картошку предлагают, то домофон менять. А Харитоновых дома нету — ни его, ни ея.

— А вы кто? — удивилась я.

— Я — соседка, — встречно удивилась бабка. И правда, подумаешь — звонят не мне, но я открою. А то вдруг что интересное пропущу. — Чего Пашка-то натворил? Проворовался, поди?

Мне стало жаль неведомого Харона. Во ему веселуха, с такими-то соседями.

— Мы разыскиваем господина Харитонова, как свидетеля ДТП. — Не зря ж детективные сериалы иногда смотрю.

Интерес в выцветших любопытных глазках потух.

— Вона, ждите тогда, — кивнули нам в сторону лифта. — Говорено вам, нету никого. — И приготовились захлопнуть дверь.

«Петя» не позволил, сунул ногу в проем.

— У вас есть ключи от квартиры Харитоновых. — Это было не вопросом, а утверждением.

— Нет у меня ника… — Бабка не договорила — судорожно завздыхала.

Потом развернулась и скрылась за приоткрытой дверью одной из трех квартир. Вышла с ключами. Двигаясь деревянно, до ужаса напомнив Элеонору, заскрежетала ключами в замке другой двери. Навалилась, открыла — явно не в первый раз. Вложила ключи в «Петину» ладонь и скрылась за своей дверью.

В квартире Харона стоял густой, застоявшийся запах — в церквях так пахнет, свечным нагаром и благовониями. Над головой, потревоженная, мелодично звякнула подвеска с колокольчиками. Прямо из прихожей — закрытая дверь в комнату. Налево еще одна, открытая, дверь. Кухонной двери нет, в узкий проем втиснули арку и завесили бахромой из деревянных колечек. У моей бабушки такие висят, терпеть их не могу. Чуть дунь — звякают.

В открытую дверь «Петя» не пошел. На кухню тоже. Уверенно остановился перед запертой на ключ дверью. Интересно они тут живут.

— У твоего Харона с супругой — раздельные спальни? — Я кивнула на открытую дверь.

«Петя» неопределенно качнул головой. Отношения Харона с женой его не интересовали. Положил руку на запертый замок. С усилием повернул ладонь влево. Замок, квакнув, открылся.

Я вздрогнула — почудилось, что в глубине затемненной комнаты кто-то стоит. Невольно сместилась ближе к «Пете». И тут же поняла, что ошиблась: это не живой человек.

— Фотография, — проскрежетал «Петя».

Я нащупала на стене выключатель. Не сказать, чтобы стало намного светлее — люстры в комнате не было, только два неярких бра по бокам низкого дивана — но получилось разглядеть висящую на стене фотографию. Портрет в полный рост — худой, будто изломанной девушки со вскинутыми руками.

Длинное черное, с закрытым горлом, платье, длинные черные волосы, тонкий, с горбинкой, нос. Белые обнаженные руки застыли во всплеске — как у ведьмы над котлом. Снято на фоне обшарпанной стены. Одно время гуляла по сети такая мода — фоткать «прекрасное на безобразном». Чтобы оттеняло, типа. Куда эти дуры ни забирались: чердаки, подвалы и заброшенные стройки… И глаза девушки мне не понравились. У нас в общаге у одной похожий взгляд был, мы поступали вместе. Учились-учились, а в зимнюю сессию она ушла гулять и не вернулась. Через неделю нашли — повесилась в парке. То ли парень бросил, то ли сессию завалила — неизвестно, записки не оставила. Вот и девушка с портрета такими же безумными глазами смотрела.

У ног девушки лежали цветы. Не сфотографированные, настоящие. И тлела лампадка — вот откуда в квартире «церковный» запах.

— Темно, — объявил «Петя».

Подошел к окну и раздернул плотные шторы. Поднял жалюзи.

Погода за окном портилась — небо затягивало тучами, но хлынувший в комнату свет показался ярким. А портрет на стене, наоборот, будто поблек. И странный алтарь у ног девушки потерял загадочность. Стало видно, что цветы — искусственные, а лампадку надо бы почистить. Теперь я разглядела под лампадкой открытку с типографской виньеткой «Тебе, любимая!» Под виньеткой выведена от руки твердым чертежным почерком цифра «5». И слово «Юля».

«Он знает, где Юля», — вспомнила я. Похоже, действительно знает.

«Петя» вытащил открытку. Развернул. Пусто.

— Следствие зашло в тупик? — съехидничала я.

«Петя» промолчал.

— И что ты дальше делать собираешься?

— Ждать Харона. — «Петя» бросил открытку на стол. Включил стоящий на столе компьютер, по-хозяйски расположился в офисном кресле.

Я оглядела комнату. Пустой — ничего, кроме компьютера и подставки с карандашами и ручками, — стол. Голые — ни картин, ни фотографий — стены. Стеллаж с книгами возле портрета. Взгляд не задержался ни на одном из корешков. «Математика», «Педагогика», «Методика преподавания»…

Хм, а это что? На одной из полок, загораживая серию «поэты Серебряного Века», стояли в ряд открытки. Похожие на ту, которую бросил на стол Петя. Та же виньетка: «Тебе, любимая!» А написанные от руки цифры — разные. И имена разные.

1 — Алена

2 — Оля

3 — Настя

4 — Мирослава,

— прочитала я. И «5» — вот, на столе.

Юля. Тебе, любимая…

Мне не нравились эти открытки. При всем скептицизме по части предчувствий, знамений и прочей женской интуиции. Вот не нравились — и всё! И портрет на стене не нравился. И цветы с лампадкой перед ним — как будто жертвенник. И взгляд у девушки безумный. И вообще…

— Смотри. — Я указала на открытки «Пете».

Он оторвался от мельканий в мониторе — изображения сменяли друг друга с бешеной скоростью. Обернулся, скользнул пустым взглядом по открыткам.

— Все правильно. — И снова отвернулся.

— Что «правильно»? — Я подошла ближе. — Что это за имена?

— Имена девушек, покончивших с собой, — прежним скучным голосом поведал «Петя». — Год назад, два года назад, три и так далее. В один и тот же день. Сегодняшний.

Наверное, за последние сутки произошло слишком многое. Иначе я бы сейчас такой дурой не выглядела. Вспомнила бы те обрывки разговоров Брика с Димой, к которым старалась не прислушиваться.

— Он сам… Эти девушки… Харон — это ведь проводник в царство тьмы, так? Это он их заставлял?!

— Скорее завлекал. Решение каждая принимала добровольно.

Алена… Оля… Настя… Мирослава… Ослабли ноги, я опустилась на диван. Вспомнила истерику, которую закатила Диме перед его отъездом, и сама себе захотела врезать. Тогда все эти «суицидности» казались чем-то далеким и надуманным, но теперь…

— Так нельзя. Надо что-то делать.

— Гениально, — не оборачиваясь от монитора, проскрипел «Петя». — Я несколько часов пытаюсь донести до тебя эту информацию. Но вашему виду, чтобы в чем-то убедиться, непременно нужно потрогать это «что-то» руками.

— Где Юля? Ты выяснил?

— Если бы выяснил, мы бы здесь не сидели. Юля «на тропе»: Харон называет это так. Он зажигает светильник, — «Петин» указательный палец ткнул в лампадку под портретом, — в момент, когда жертва встает «на тропу» — начинает бессмысленные кружения по городу, подчиняясь командам. В итоге эти кружения выведут ее к месту совершения суицида.

— Где это место?

— Повторяю: не знаю. Локации меняются, способы самоубийства тоже. Алена вскрыла вены дома. Оля повесилась в школьном спортзале. Настя ввела смертельную дозу наркотиков на концерте рок-звезды. Мирослава…

— Хватит! — Я вскочила. — Ты понимаешь, что он псих, этот Харон? Его надо остановить! — Выведенные чертежным почерком имена смотрели с открыток, будто бы прямо на меня. Я сгребла открытки с полки. Ткнула «Пете» в лицо, словно доказательство: — Это… это надо прекратить! Давай звонить в полицию.

— Нет, — отрезал «Петя». — Ты не будешь никому звонить. — Наклонил голову, посмотрел на открытки.

Рука ныла до сих пор. Я опустила глаза.

— Звонить в полицию бессмысленно, — повторил «Петя». — Даже если они поверят, что в смертях предыдущих девушек виноват Харон, пройдет время. А времени осталось мало. — Он бросил взгляд на монитор — там по-прежнему бешеным калейдоскопом мелькали статьи и картинки. — Пять часов и сорок семь минут.