Дорога Костей

Г

ЛАВА 15

— Остаётся только одно, — сказал Джонас. Он вынул из миски травяную мазь, дыша ртом, чтобы не чувствовать едкий запах, и бережно намазал её на опухшую челюсть матери.

Её затуманенные глаза были устремлены в потолочные балки длинного дома, и Джонас сомневался, способна ли она вообще говорить в таком состоянии. Окуная пальцы в липкую смесь, он взял ещё немного и осторожно размазал её под её глазом. На этот раз отец её отделал как следует. Сильнее, чем Джонас видел за последние месяцы.

— Ты должна уйти от него, — сказал он тихо, быстро оглядев комнату. Отец всё ещё был без сознания, развалившись за столом. Даже с этого расстояния Джонас чувствовал запах мочи и эля.

Мать приоткрыла рот, но тут же сомкнула губы. Джонас сузил глаза. Значит, она выбирает молчать.

— Если соседи подтвердят характер твоих травм, Собрание легко даст тебе развод. — В его груди разгорелась надежда. На новую жизнь. На свободу от постоянного насилия. Без отцовского гнева, без этой вечной осторожности, без страха, что любая мелочь может вызвать ярость.

Это мог быть даже смех над чем-то, что кажется отцу не смешным. Или то, что мать подала ему миску супа с меньшим количеством мяса. Или просто дождь за окном. Или проигранные в таверне десять соласов.

К десяти годам Джонас научился слышать изменения в голосе отца. Знал, когда нужно стать маленьким, исчезнуть в тени, спрятаться с Илиасом под вязом. Знал, как выдерживать звук ударов по телу матери.

Но этот план… Он должен был сработать. Сосед нашёл Джонаса и Илиаса под вязом. Бросил взгляд на длинный дом. И сказал слово, которое зажгло в них такую надежду.

«Развод».

Джонас держался за это слово несколько недель. Тихо собирал информацию. Он узнал, что если у женщины есть видимые следы побоев и честные уважаемые люди, готовы подтвердить их происхождение перед Собранием, то Законоговоритель обязан будет её освободить.

Губы матери треснули, когда она их разжала. Голос прозвучал едва слышно.

— Нет.

Надежда в груди сжалась и растеклась, оставив за собой лишь тяжесть.

— Но…

Её глаза встретились с его. Свет, который когда-то в них был, давно угас. Она облизнула губы и тихо сказала:

— Он мой муж. Я не могу.

Джонас слышал слова, которые она не произнесла.

Я его люблю.

Я люблю его и не оставлю.

Я люблю его и обреку вас с братом на эту жизнь.

Вот что такое любовь. Она делает человека эгоистичным. Она ослепляет. Она ведёт его к гибели. Джонас посмотрел на свою мать, и грудь его наполнилась ненавистью.

Любовь — это оружие, которое можно использовать против тебя. Безопаснее быть одному.

Сердце Джонаса окаменело, и он дал себе безмолвную клятву: Со мной такого никогда не будет.

Джонас резко проснулся, в животе завязался узел тошноты. Он сделал несколько поверхностных вдохов, затем сел. Сон, сказал он себе. Это был всего лишь сон. Закрыв глаза, он представил крепкий ствол старого вяза, раскидистые ветви. Золотые поля пшеницы, солнце, растворяющееся в пастельных красках, будто нарисованных самими богами.

Его пульс замедлился, дышать стало легче. Сны были и благословением, и проклятием. Они напоминали о прошлом. Но напоминали и о будущем.

В воздухе прозвучал незнакомый смех, и его желудок снова сжался. На мгновение он забыл, что теперь с ними есть ещё кто-то. Джонас протёр глаза.

День был хмурым, низкие тучи нависли над землёй, где-то в лесу каркал ворон. Трава вокруг него была влажной от росы, и Джонас знал — совсем скоро её сменит иней, а «Кровавой Секире» придётся вытаскивать из повозки шатры.

Справа, зарывшись в меха, спал Гуннар, его чёрные локоны выбивались наружу. Остальные постели уже были убраны. Джонас поискал взглядом Илиаса — того, кто всегда поднимался последним, — но вспомнил, что этой ночью он был на страже.

Запах приготовленной еды ударил ему в нос, и тут же прогнал остатки сна.

Он свернул подстилку, плеснул в лицо ледяной воды из ручья и натянул льебринью. Разгладив чешуйки брони на груди и плечах, Джонас бросил взгляд к костру. Силла сидела рядом с Илиасом, её спина сотрясалась от беззвучного смеха, пока тот что-то увлечённо рассказывал, его глаза сияли, несмотря на ночь без сна.

Джонас почувствовал знакомый тёплый укол привязанности… и лёгкую зависть к его умению располагать к себе людей. Конечно, женщины сами липли к Джонасу, но все это было поверхностно.

Как ты сам и хотел, напомнил он себе.

А вот Илиас… Тот умел очаровывать людей, выслушивать их истории. Даже после всего, что было, он не потерял своей искры. И Джонас надеялся, что не потеряет.

Его внимание привлекло звяканье металла. На краю поляны тренировались Рей и Гекла. Гекла резко присела, уходя от удара его длинного меча, её левый выпад оказался неожиданно сильным ответом. Но она оступилась, бросив вперёд протез, чтобы удержать равновесие. Пальцы согнулись не так, как нужно, и она рухнула на землю. Рей не дал ей передышки, и Гекла перекатилась в сторону, избегая его удара.

Джонас зевнул и неспешно двинулся к костру.

— Утра, — пробормотал он, голосом ещё сиплым после сна.

— Доброе утро, Джонас.

Силла протянула ему дымящуюся чашку пряного роа. Он долго и недоверчиво смотрел на него. Вчера она с готовностью взяла на себя готовку, а теперь встала раньше всех, чтобы снова разжечь костёр?

Дважды приготовленная пища не отменяют её хитрости, подумал он мрачно.

Их взгляды встретились — её улыбка была не менее натянутой, чем его.

— Любишь, когда в роа добавляют мед? — спросила она.

— Да, — выдавил он сквозь зубы.

Её щёки округлились, на правой появился ямочка.

— Как и я, — сказала она, оборачиваясь к его брату. — Видишь, Илиас? Ты должен попробовать!

Пока Силла размешивала ложку мёда в чашке, Джонас уловил новый запах. Пахло кашей, но… как-то иначе.

— Что это за аромат? — Он подошёл к огню и заглянул в котелок. Каша выглядела такой же как обычно готовила Сигрун, но запах…

— Она обжарила зёрна, — раздался голос Илиаса у него за спиной. — Представь. Обжарила.

Джонас сделал усилие, чтобы сохранить на лице каменное выражение, и повернулся к женщине с кудрями. Красный румянец проступил на её шее, когда она протянула ему миску.

— Это совсем несложно, правда. Тебя слишком легко впечатлить, Илиас.

Джонас сел у костра и заставил себя сосредоточиться на пище. Его глаза расширились после первой же ложки. Он даже не подозревал, что каша может быть такой. Должно быть, дело в этом самом обжаривании. Он представил, каково было бы есть так каждый день в пути. Это определённо сделало бы путешествие приятнее. Но это означало бы признать полезность этой женщины, а у «Кровавой Секиры» были более важные заботы.

Рей подошёл к костру, на лице его застыло недовольное выражение. Силла сунула ему чашку горячего роа.

— Доброе утро, Рей! — сказала она весело. — Уже закончил тренировку? Ты всегда занимаешься по утрам?

Рей нахмурился.

— Ты всегда так много говоришь?

— Да, — с улыбкой ответила она. Эта женщина была далеко не такой тихой, как казалось вначале. И уж точно не боялась Взора Секиры. Джонас снова посмотрел на её простенькое платье, застёгнутое до самого горла. Какие ещё секреты она скрывает? Сморщенные яйца Хаброка, подумал он хмурясь. Его сон до сих пор путал мысли.

Силла протянула Рею миску, и нельзя было не заметить, что порция у него вдвое больше, чем у остальных. Она уже поняла, что он всегда голоден.

Рей нахмурился ещё сильнее.

— Ненормально быть такой… радостной с утра.

Силла рассмеялась, но, увидев, что Рей говорит серьёзно, неловко захлебнулась звуком, сделав вид, что занята помешиванием каши. Джонас доел в тишине, мыслями возвращаясь к зарытым в тайниках соласам, к делу в Истре, к их земле. Пять долгих лет они с Илиасом боролись, чтобы её вернуть. Спали на голой земле. Проливали кровь. Платили своей собственной. Когда они вернут её, это будет потому, что они это заслужили. А не потому, что кто-то из жалости подал им руку.

Тем вечером они разбили лагерь на лесной поляне, окружённой густыми хвойными кронами, затеняющими облачное небо. Сигрун подстрелила ещё двух кроликов за день, и Силла зажарила их на вертеле, подав с последними кусками хлеба. Она знала, что это далеко не лучший ее ужин, но запасы были скудны. Однако воины из «Кровавой Секиры» съели все до крошки, не жалуясь. С грибами или хотя бы свежей зеленью она могла бы приготовить нечто во сто крат вкуснее. Настолько вкусное, что они сами не захотели бы расставаться с ней, даже дойдя до севера.

После ужина, сполоснув посуду, Силла украдкой оглядела лагерь. Огонь догорал, отбрасывая тёплые отблески. Илиас, Сигрун и Джонас склонились над игрой в кости — ни следа Рея, Геклы или Гуннара.

Весь вечер ей удавалось загонять мысли о покойном отце в дальние углы сознания. Но теперь, когда наступила ночь и всё стихло, они выползли из своей клетки, заполняя её болью и тоской.

Я любил тебя как родную.

Так почему же ты мне не доверял? Хотелось ей закричать. Почему не рассказал правду? Силла сжала пальцами стеклянный флакон на шее, и её мысли мгновенно переключились.

Листья, чтобы забыть о нем. Листья, чтобы стало легче.

Силла зажмурилась, пытаясь заглушить голос в голове. Она уже приняла положенную на ночь порцию шкульда, но её тело жаждало ещё. Всегда ещё один лист. Всегда ну и кому это вредит. Всегда ты заслуживаешь хоть немного счастья. Она достала их из флакона, разложила, пересчитала один раз, второй, третий.

Десять.

Десять листьев. Десять ночей. Десять спасений от боли прежде, чем она поглотит её целиком. Силла развернула карту и провела пальцем по крошечной точке — Сварти. Если они продолжат путь с той же скоростью, то доберутся туда до того, как листья закончатся. Она повторяла это себе снова и снова, но тревога жгла ей желудок.

Возьми ещё один.

— Мне нужно размяться, — пробормотала она, не в силах больше сидеть с этими мыслями.

Она посмотрела в сторону леса. Он был тихий. Неподвижный. Ничто не двигалось в темноте.

Пока никто не видел, Силла сунула в карман корки хлеба — оставить в подношение духам. Если ей удастся найти что-то съедобное, она добавит это в подношение и, возможно, загладит свою вину за то, что не сделала этого прошлой ночью.

Схватив пустой ящик из-под провизии, она приняла решение. Она не уйдёт далеко и быстро вернется. И с этими мыслями Силла скользнула в тени деревьев.

Лес пах сладковатой землёй, воздух был наполнен влажной прохладой. Под ногами тихо потрескивали хвоя и ветки. Через несколько минут она заметила знакомый изгиб листа щавеля у подножия берёзы. Наклоняясь, чтобы его рассмотреть, Силла резко замерла. Позади, в тишине, раздался хруст веток. Она медленно выпрямилась, задержав дыхание. Затем выдохнула, узнав фигуру, прислонившуюся к дереву.

Джонас.

Последние лучи солнца заиграли на бронзовых пряжках его доспехов и на отливающих золотом волосах, стянутых узлом на макушке. Он молчал, но его голубые глаза— изучали ее так пристально и глубоко, что казалось, он втягивает ее в себя.

Силла открыла рот… но не нашла, что сказать.

— Привет, Джонас, — наконец выдавила она. Его хмурый взгляд сбил её с толку. — Нам стоит перестать так встречаться. — Его брови нахмурились ещё сильнее.

— Тебе нельзя бродить одной по лесу. Здесь водятся волки.

Притяжение его глаз усилилось. Кожа Силлы покрылась мурашками.

— Тогда мне повезло, что ты рядом, воин.

Он сильнее нахмурил брови.

— Нет.

— Нет?

— Нет. Я пришёл забрать тебя в лагерь. У меня есть дела поважнее, чем нянчиться с упрямой девчонкой, которая собирает цветочки в лесу, полном чудовищ.

Силла сжала кулаки, удерживая его взгляд.

— Я не девчонка. Я видела двадцать зим. — А ему сколько? Она изучила его лицо. Двадцать пять? Двадцать шесть? — И я благодарна за твою заботу, но в няньках не нуждаюсь.

Уголки губ Джонаса чуть приподнялись. Он скрестил руки на груди.

— В этих лесах есть существа, которые сделают твои кошмары ещё страшнее.

— Уверена, они ничто по сравнению с тем, что мне уже снится. — Слова вырвались прежде, чем она успела их сдержать. Силла опустила взгляд на землю, погрузившись в воспоминания о своем кошмаре. Ей было неприятно, что он видел ее в момент уязвимости. Вздохнув, она покачала головой. — Почему ты пошёл за мной? Я думала, тебе бы понравилось, если бы какое-нибудь лесное чудовище разорвало меня в клочья?

Джонас отвернулся, его лицо скрылось в тени дерева.

— Ты этого не хочешь?

— Нет.

Охватившее её удивление было столь сильным, что Силла потеряла дар речи.

— Не придавай этому значения, Кудрявая. Это всего лишь мой глупый голос совести.

Её брови резко сошлись на переносице. Этот надменный, одержимый деньгами воин… беспокоился о ней? У него была совесть?

— Твоя совесть случайно не видела в этих лесах грибов?

Джонас взглянул на небо.

— Нет. Но моя совесть велит мне вернуть тебя в лагерь.

— Пять минут, — заявила она, снова наклоняясь к щавелю и срывая пучок листьев.

Джонас фыркнул.

— Всё никак не решу, смелая ты или просто дура.

— Конечно, смелая, — весело отозвалась Силла, пряча листья в деревянную корзину.

Выпрямившись, она двинулась дальше, пробегая взглядом по земле в поисках грибных шляпок.

— Я могу перекинуть тебя через плечо, — зарычал Джонас, не отставая. — Что ты тогда сделаешь?

К её ужасу, от этих слов по телу разлился жар. Силла сделала вид, что не слышала. Позади хрустнула ветка.

— Не испытывай моё терпение, Кудрявая.

— Оставь меня в покое, Джонас.

— Не могу, — раздражённо отозвался он.

— Почему? — спросила она, резко оборачиваясь. Почему ему вообще было не всё равно? Что за странный моральный кодекс у этого человека? Ее взгляд скользнул по шраму на его скуле.

— Я… я не могу сидеть на месте, — пробормотала она, отводя глаза. — Я не могу просто сидеть со своими мыслями. Мне нужно что-то делать. Нужно двигаться.

Джонас провёл рукой по волосам, потянув за узел на макушке.

— Пять минут, — тяжело выдохнул он.

Уголки её губ дрогнули, и она с трудом заставила себя не прыгать от радости.

— Твой желудок поблагодарит меня за завтрашний ужин, когда я добавлю грибы и травы в похлебку.

И когда духи леса не пошлют туман или не откроют ямы на полянах, чтобы споткнулись лошади, добавила она про себя.

Джонас что-то пробормотал, но она не расслышала. Они шли в молчании, и Силла напряжённо всматривалась в землю, надеясь отыскать что-нибудь съедобное. Но чем дольше ничего не находилось, тем сильнее опускалось её сердце. Придётся довольствоваться тем скудным пучком щавеля, который она уже собрала. Это было лучше, чем ничего.

— Ты действительно потеряла свою землю? — раздался вдруг голос Джонаса, вырывая её из мыслей.

Силла обернулась и моргнула, глядя на него. В выражении его лица мелькнуло что-то странное, неуловимое. Медленно, она кивнула.

— Мне жаль, — сказал он. Джонас приоткрыл рот, будто собирался что-то сказать… но передумал. Его взгляд ожесточился. — Но это не оправдывает того, что ты пробралась в нашу повозку.

— Поверь, если бы я знала, что это ваша повозка, я бы держалась от нее как можно дальше, — огрызнулась Силла. — Разве ты не понимаешь? Я была в отчаянии. У меня не было ни гроша. Я боялась, что люди моего дяди найдут меня и перережут мне горло. Что бы ты сделал на моём месте?

— Заработал бы себе дорогу, а не крал её.

— Ты ужасно упрямый, — выдохнула она, откинув с лица прядь волос. Этот человек был похож на тролля, окаменевшего на солнце.

— Я целеустремлённый, потому что знаю цену труду, — отозвался Джонас низким голосом. Он двинулся к ней, и Силла заставила себя не отступать. — В этом мире мне нет ничего, что досталось мне даром.

Силла не смогла сдержать смешок.

— Ты думаешь, что мне всё доста…

Он подошёл ближе, и слова застряли у неё в горле. Внезапно её сердце застучало сильнее.

— Эта работа — важна. За нее обещана самая крупная выплата, что мы когда-либо получали. Если ты всё испортишь…

Ярость вспыхнула в ней так резко, что подтолкнула к действию. Она отбросила ящик, схватила Джонаса за пряжки доспеха и резко прижала к дереву. Грудь вздымалась от дыхания, жар пульсировал в теле.

— Слушай, Волк, — прошипела она. — Я только что похоронила отца. Выжила среди гримвольфов и бандитов в Искривленном сосновом лесу. И мне не нужен воин переросток, жадный до денег, чтобы помыкать мной.

Джонас замер. Его голубые глаза вспыхнули, потемнели.

— Ты не мышь. И ты далеко не покорная.

Слова вызвали в ней странное, легкое головокружение, но она не успела осмыслить их. Руки Джонаса метнулись вверх и, прежде чем она успела отреагировать, он резко развернул их. Теперь уже она оказалась прижатой к дереву, а запястья зафиксированы у боков. Она глубоко вдохнула. Уставилась в его пронзительно голубые глаза. Он был так близко, что она чувствовала его запах — железо, кожа и тот аромат, который был присущ только ему.

Джонас наклонился, горячее дыхание коснулось ее челюсти.

— Мне не важно, что ты думаешь.

На какое-то мгновение, Силла потеряла дар речи. Но она не собиралась так просто сдаваться.

— О, но тебе важно, — выдохнула она, вглядываясь в него. — Тебе не все равно, что подумают окружающие, ведь так? Потому что это все, что у тебя есть. Лицо, на которое приятно смотреть. А под ним, уверена, ничего стоящего.

Она, должно быть, сошла с ума. Но что-то в ней получало странное, дикое удовольствие, поддевая этого человека — мужчину, который мог бы свернуть ей шею, даже не задумавшись. Но он последовал за ней в лес. Сказал, что не хочет ей зла. Каждое подергивание его челюсти, каждое резкое дыхание, соприкасающееся с ее кожей, наполняло ее новым, непонятным ощущением.

Больше. Она хотела большего.

Глаза Джонаса на мгновение метнулись к ее губам, а затем встретились с ее собственным испепеляющим взглядом.

— Тебе стоит следить за языком, Кудрявая.

— А иначе что?

Она облизнула губы, сердце заколотилось в груди. Она чувствовала, как гнев — чистый и необузданный — наполняет воздух между ними. Это должно было испугать ее, но только оживило и возбудило.

Его голубые глаза смотрели на нее.

— Ты — проблема, Силла. Но есть то, чему тебе стоит научиться.

Он наклонился ближе, и ее глаза сомкнулись. Голос его был низким, жестким.

— Не играй в игры, в которых не можешь победить.

Ее глаза распахнулись.

Его руки ослабили хватку и он отступил.

— Возвращайся в лагерь. Этот лес для тебя опасен. — Ее глупое тело пульсировало, жаждая его тепла. Но Джонас уже уходил, как волк, которым он и был.

На одно головокружительное мгновение она подумала о том, чтобы погнаться за ним. Но после нескольких глубоких вдохов лесного воздуха к Силле вернулись чувства. Взяв выброшенный ящик и вытащив из него немного щавеля, она собрала у основания дерева небольшой алтарь для духов. Добавив дрожащими руками хлебные корки, она прошептала:

— У меня нет медовухи, но, надеюсь, этого будет достаточно.

И с этими словами она направилась обратно в лагерь, ее кожа горела от раздражения… от гнева. Но когда в поле зрения появилось пламя костра, ей пришла в голову одна мысль.

За последние двадцать минут она ни разу не вспомнила о листьях… и о своем отце.