С чистого листа главы 100-165

Глава 132. Октябрьский сюрприз

Воскресенье, десятое сентября 2000-го года.

Первое, что нам нужно было сделать – выбраться из отеля. Все наши телефоны просто разрывались от звонков, и через пару минут еще и раздался стук в дверь. Фрэнк открыл ее и увидел там управляющего отелем. В приемной и у переднего входа было целое столпотворение, и ему было весьма нелегко сдерживать репортеров, которые так и пытались проскользнуть дальше. Я кивнул.

Я повернулся ко всем остальным и сказал:

– Народ! У нас есть пять минут! Все по комнатам и пакуйте свои вещи, живо! – затем я повернулся к управляющему. – Мне нужно два грузовика или фургона, чтобы вывезти нас и весь наш багаж. Вы сможете это устроить?

Он подумал с секунду и ответил:

– Думаю, что да. Они будут не самые симпатичные, и они мне еще будут нужны.

Я достал свой кошелек и всучил ему в руку стодолларовую купюру:

– Нам не красота нужна, а покой. Вы сможете это устроить?

Его рука отправилась в карман.

– Сейчас сделаю, – и он направился к двери.

Я схватил его за руку:

– Подождите! – затем я повернулся к Фрэнку, – Прикажи, чтобы к переднему входу, где все и собрались, подогнали лимузины. Скажем им, что мы уезжаем через пятнадцать минут.

Менеджеру же я сказал:

– Фургоны подгоните к черному входу через десять минут. Вперед!

Через десять минут управляющий провел нас к черному входу к паре лимузинов, похожих на очень большие фургоны вроде тех, на которых ездят в аэропортах. Я дал ему еще пачку наличных и мы выехали через боковой вход и через парковку в переулок. За нами никто не ехал.

Выехав, мы направились в сторону Вашингтона. По пути мы все прочли и перечитали единственную доступную нам статью, изданную New York Times, и перепечатанную Assiciated Press. Это была сильно исковерканная статья о вооруженном вторжении американской армии в Никарагуа под руководством двинутого капитана Бакмэна. К концу статьи я задумался, а не отправился ли уже Мартин Шин, чтобы убить полковника Куртца, или, в данном случае – меня.

Остаток поездки я размышлял о том, сколько об этом разузнало Times, и кто дал им эту информацию. Эта история была захоронена почти целых девятнадцать лет. Я почти не светил своей Бронзовой Звездой, и никогда, ни при каких обстоятельствах не озвучивал на публику, как я ее получил. Я только списывал все на аспект с грифом «Совершенно Секретно», и говорил, что я дал клятву не разглашать, и не сходил с этой точки. Исходя из того, что я разузнал за годы, армия запрятала это дело в самом глубоком архиве, какой только смогли сыскать; это было явно не лучшим моментом в истории американской армии. Да и кто, кроме командования, мог знать об этом?

В армии было около тысячи солдат и офицеров из батальонной спецгруппы, кто знал что-то о той миссии, но хоть они и точно это обсуждали между собой, они бы наверняка не стали бы ничего сообщать репортерам, и не знали бы ничего особенно критичного. Тех, кто действительно знал очень грязные детали тех времен, было всего пара десятков человек, и им было приказано держать рты на замке, и у начальника военной полиции и его сотрудников не было причин болтать; они уже жили дальше своими жизнями, и им явно было не нужно, чтобы газеты в их городах писали истории о том, как они арестовали и избивали раненого офицера. Других офицеров, которые уже ушли в отставку, это бы тоже не порадовало.

В политических кругах в 92-м году об этом знали всего полдюжины человек, когда это всплыло в те дни, когда проходили слушания по Хоукинсу. Тогда тоже ничего не было сказано, и Хоукинс покинул Вашингтон, объявив, что от дальнейшей службы обществу его удерживают вопросы здоровья. После этого я не слышал, чтобы кто-нибудь поднимал эту тему, но я решил, что все концы ведут именно к тому периоду. Об этом не забыли и не стали умалчивать. Кто-то проболтался Биллу Клинтону. А теперь настало время расплаты!

Я не мог больше ничего сделать до тех пор, пока мы не приземлились, и нам было недостаточно информации только из одного доклада. Мы собирались оказаться в Вашингтоне днем, взять номер Times и возможно, посмотреть новости. После этого я смог бы встретиться с губернатором Бушем и понять, что будет в будущем происходить. Это был идеальный пример того, что от вице-президента могло быть больше проблем, чем толка. В некоторых странах это назначаемая позиция. И это всерьез заставляло меня задумываться о нашей политической системе.

Мы приземлились в Национальном аэропорту поздним днем и ухватили один номер New York Times, пока проходили через терминал. Пока что об этом писали только они, но уже завтра это бы изменилось. Все вело к тому, что это станет главной темой сегодняшних вечерних новостей вместе с весьма предсказуемым ответом. «Губернатор Буш полностью уверен в конгрессмене Бакмэне, и с нетерпением ожидает возможности обсудить это с ним». Он бы с таким же нетерпением точил бы мачете, чтобы легче было изрубить меня на мелкие кусочки. Стандартной реакцией на это стал бы мой «добровольный» уход с позиции, чтобы я мог «сконцентрировать все свои силы на борьбе с ложью и сплетнями». И смотреть, чтобы меня на выходе дверью не пришибло, кстати.

Я прочел статью дважды по дороге в отель. Статья в Times была куда подробнее, чем у Associated Press. Они писали, что во время международных учений в Гондурасе наш отряд ошибочно высадили в соседней Никарагуа. Несмотря на приказ сдаться властям Никарагуа, я не подчинился и захватил взлетную полосу. Затем, когда начали появляться вертолеты, чтобы спасти моих людей и арестовать меня, я одновременно казнил всех пленных и пригрозил сделать то же самое со своими солдатами, если они проболтаются о том, чего я только что натворил. Уже потом, в Гондурасе, меня арестовали и предъявили обвинения в мятеже, неподчинении приказу и убийстве, но потом отпустили вместо того, чтобы на трибунале всплыла вся правда, по причинам национальной безопасности.

Там было достаточной доли правды, чтобы понять, что кто-то, должно быть, слил им часть официальной документации. Даты и места были указаны абсолютно точно. Единственные уточнения по источнику были даны как «анонимный источник, тесно связанный с сокрытием данных». Это была самая интересная часть. Пока что это был всего лишь дым без огня, но это очень быстро бы изменилось. Теперь же, когда все это стало открыто, другие люди могли бы и заговорить. Всем, кто хотя бы рядом был с Тегусипальпой той осенью, тыкали бы в лицо микрофоном и кто-нибудь бы точно проговорился.

Когда мы прибыли в отель, агент Секретной Службы уже ждал меня и проводил прямо в номер губернатора. Я не удивился, увидев, что там меня ждали и Дик Чейни с Карлом Роувом. Никто из них не улыбался.

– Ну, кажется, я знаю, почему мы все здесь, – сказал я, помахивая газетой.

– Я очень надеюсь, что это не попытка показаться смешным, Карл, – ответил Джордж.

Он жестом пригласил нас к креслам и мы сели.

– Очень навряд ли.

– Это правда? – спросил он, переходя сразу к делу.

– Не совсем, но там достаточно правды, чтобы навлечь проблем, – ответил я.

– Не строй из себя милашку, Бакмэн! – вскричал Чейни, – Мы спрашивали тебя об этом во время проверки, и ты солгал нам!

– Вот уж черта с два, Дик! Я сказал вам, что это засекречено, и я не мог об этом говорить. Не говорить об этом уж сильно отличается от того, чтобы лгать, и не забывай об этом!

– Пошел ты, Бакмэн. Я знал, что от тебя будут проблемы.

Джордж решил успокоить атмосферу и просто сказал:

– Забудь о грифе секретности. Это уже позади. Все равно все теперь всплывет на поверхность. Тебе стоит рассказать нам, что тогда произошло. Все.

Я кивнул.

– Хорошо. Раз уж кто-то решил слить засекреченную информацию, то тогда с меня тоже взятки гладки, – и потом я пятнадцать минут рассказывал о том, что тогда произошло, и еще десять минут указывал на расхождения между тем, что произошло на самом деле, и тем, о чем написали в Times. Я не признал, что убил кого-либо из пленных, а просто повторил свою старую цитату об их освобождении.

– Это уже не важно. Они наложили лапы на что-то. К концу недели люди уже будут уверять, что ты убивал пленных голыми руками, – сказал Роув.

– Карл, ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Из всех тех, кто совершил тот прыжок – только один начал жаловаться и возмущаться, и он все это сочинил. Он ничего не видел вообще. Он лгал тогда, и если за всем этим стоит он, то он все еще лжет, – сказал я ему.

– И что? Пакуй вещи и езжай домой. Ты сразу же слетаешь с позиции, – сказал он мне.

Дик Чейни взглянул на губернатора:

– Ну, тогда нам стоит сделать то, что мы должны были сделать еще два месяца назад. Завтра ты объявишь, что этот мудила уходит, а ты назначаешь меня на его место. И понадеемся, что мы сможем все снова собрать воедино после этой заварухи!

– Знаешь, Дик, для парня с шестью отсрочками, ты чертовски несдержан в разговоре с кем-то, кто, цитата, решает свои проблемы безжалостным насилием, конец цитаты, – последнюю часть я вычитал из статьи. – Если я виновен в чем-либо из описанного, то тогда я уже убил пятерых, и что тогда изменит еще один труп?

Они с Роувом широко выпучили на это глаза. Я не обратил на это никакого внимания и сказал:

– А теперь вы оба можете идти. Мне нужно обсудить эту ситуацию с губернатором.

– Карл, не вижу смысла это растягивать, – отметил Джордж Буш.

Я обратил свой взор на него:

– О, но я вынужден не согласиться. Я бы хотел обсудить с тобой вопрос вовлеченности, Джордж. Ну, ты знаешь, разницу между вовлеченностью и участие. Наедине, – и я снова повернулся к остальным двоим. – Вы двое свободны.

Они уставились на меня, а потом и на Буша, когда он сказал:

– Почему бы вам двоим не выйти ненадолго и не выпить? Мы закончим через пару минут.

Мы с губернатором дождались, пока двери не закрылись, и затем он с серьезным лицом повернулся ко мне:

– Мне все равно, что ты думаешь. Ни в коем случае ты не останешься в кампании после такого!

Я улыбнулся:

– Джордж, помнишь, когда ты мне предложил эту позицию, мы обсуждали разницу между курицей и поросенком, и то, что ты искал кого-то, кто будет вовлечен так же, как и поросенок? Ты помнишь, как мы обсуждали ту вовлеченность, один на один? Ты помнишь этот разговор?

– Это вообще все меняет, Карл! Я не могу придерживаться той же позиции, когда я знаю всё.

– Значит, тот разговор ты помнишь. Отлично! Ну, я уже вовлек десять миллионов. И я сказал тебе, что мое слово и мои сделки очень, очень для меня важны. Разве ты мне не поверил? – спросил я.

Он вспыхнул:

– Это никакого отношения к делу не имеет!

– Джордж, разве ты хотя бы на секунду допускал мысль о том, что я позволю тебе слинять с моими десятью миллионами долларов?

– Ты с этим ничего не можешь поделать!

Я рассмеялся.

– Джордж, сейчас ты думаешь, что если я расскажу кому-нибудь, что я тебя подкупил – мне никто не поверит. Это будут сумасшедшие бормотания отчаявшегося, да? – я мог видеть это в его глазах. – Только есть маленькая проблема. Джордж. У меня есть номера счетов, куда я переводил деньги, и у меня есть все квитанции с твоими номерами счетов и твоими отпечатками с частицами ДНК на них. Они спрятаны в самом глубоком хранилище. Если я покину эту комнату в качестве кого-либо иного, кроме как твоего действующего номинанта в вице-президенты – то я направлюсь прямиком в министерство юстиции и проверю, понимают ли они, что такое вовлеченность.

– Ты не посмеешь! – прошипел он.

– Как думаешь, как много времени им потребуется, чтобы отследить все эти деньги, особенно если я дам им счет, с которого я проводил переводы?

– Тебя за это арестуют!

Я погрозил ему пальцем.

– Они арестуют НАС, Джордж. Они арестуют обоих! Думаешь, кому-нибудь будет интересно произошедшее в Никарагуа после того, как тебя сфотографируют во время позорного шествия в наручниках? И не думаю, что твой папочка сможет подать прошение о помиловании задним числом.

– Ты тоже окажешься в наручниках.

Я пожал плечами:

– Да, окажусь. Моя жизнь будет кончена. Мне придется покинуть свой пост в Палате. Мое имя обольют грязью. Меня обвинят во всех возможных грехах. Мне придется нанимать лучших юристов страны, чтобы меня вытащили из тюрьмы, и мне наверняка придется заплатить миллионы, а может, даже и миллиард долларов. И что важнее всего – мне придется свидетельствовать против тебя! Единственное, чего я не буду делать – так это проводить время в тюрьме. А ты же, с другой стороны, станешь банкротом, и еще и отца разоришь, пока будете бороться с этим, и ты точно побываешь в тюрьме. Не думаю, что ты там отлично справишься, Джордж. А что до меня, ну… – я слегка помахал газетой. – Я безжалостный убийца. Я легко со всем справлюсь, если окажусь там.

Джордж Буш выглядел так, будто его сейчас стошнит. Спустя пару минут молчания он выдал:

– Вот ты сукин сын!

– Я уже говорил тебе, Джордж, я вовлечен. Это палка о двух концах, не так ли?

– Да, черт тебя побери! – сдался он.

– Так почему бы тебе не умыться и не пригласить Дика и Карла обратно, чтобы сообщить им хорошие новости?

– Не зарывайся, подонок!

Я сидел молча, а он собрался с духом и направился к двери. Через пару минут вошли Чейни и Роув. Они увидели, как мы сидели рядом на диване, и по-дружески общались. Буш жестом пригласил их сесть и затем сказал:

– Карл убедил меня, что эту ситуацию возможно разрешить, и разрешить позитивно.

– Вы, должно быть, шутите! – воскликнул Роув.

Чейни же просто уставился на нас так, как будто мы отрастили себе еще по голове.

– Нет, совсем нет. Давайте признаем; Томас Иглтон показал нам опасность смены номинантов. Губернатора прихлопнут за то, что он меня выставит и бросит на мороз. Нет, ему это сильно повредит. Единственное, что мы можем – это бороться с этим, – ответил я.

Роув повернулся ко мне и сказал:

– И как же мы это сделаем? Это чертова катастрофа!

– Тут две части. Первое – губернатор целиком и полностью меня поддерживает и знает, что я невиновен. Он стоит на своих принципах. Это все политика, а Билл Клинтон сдает засекреченную информацию в политических целях. Бла, бла, бла. Второе – это уже я сам. Я разберусь с этим, – сказал я им, подняв газету.

– Как же? – недоверчиво спросил Роув.

– Начнем с начала. Позвоните в CBS и отправьте меня на «Шестьдесят минут» с Майком Уоллесом, чтобы дать интервью. Позвоните сразу же, как только я уйду. Я хочу дать это интервью как можно скорее, – сказал я.

Чейни сказал:

– Ты с ума сошел!

Я швырнул газету на кофейный столик:

– Я был солдатом, и чертовски хорошим. Думаю, настало время некоторым людям в стране узнать, что это значит! Отойдите с дороги, господа, и просто смотрите! Я отправляюсь на войну!

Я оставил их в ошеломленном молчании, и спустился к машине, которая меня ожидала. Я отправился к дому на Тридцатой улице, где уже разместилось несколько журналистов, хотя никто не осмеливался сунуться через мою охрану. Я вошел внутрь, не обращая внимания на вопросы, которые они выкрикивали, и отправился в свой кабинет. Я был измучен, но сперва нужно было кое-что проработать. Первой я позвонил Мэрилин, которую донимали репортеры. Я сказал ей, что все будет в порядке, и что я все еще номинант. Затем я сказал ей, что я останусь в Вашингтоне до тех пор, пока все не уляжется, и передал девочкам не переживать. Потом я сделал себе коктейль и начал царапать заметки в блокноте.

Единственное, чего я не очень понимал – так это грубости подхода этой нападки. Скользкий Вилли был мастером манипуляции. Он мог вскрыть мне глотку куда более простым путем, начав с распускания слухов в Сенате и в комитетах по разведке и вооруженным силам. Затем начать расследование о заведомо фальшивых утверждений о наградах среди конгрессменов и сенаторов, нечто такое, что потребовало бы очень тихого рассмотрения засекреченной информации. А потом уже слить результаты расследования в Times, но без имен. Пускай бы СМИ сами начали выяснять, у кого из политиков есть медали. А затем провести закрытые и тихие слушания, и восстановить репутацию большинства, но не всех. И потом в какой-нибудь момент выдать информацию о том, что конгрессмен Бакмэн не прошел проверку, но никто ничего не смог сделать. От этого я бы дергался от всевозможных слухов и догадок.

Нужно скормить волкам кого-то из Демократов. И в то же время нужно быть двухпартийным. Кем же пожертвовать? Это должен быть кто-то из округа, который останется демократическим. Что насчет Джона Керри из Массачусетса? Будет очень легко найти кого-то, чтобы его очернить, поскольку он потом стал бы против войны. Он бы даже не пытался переизбираться до 2002-го года, так что к тому времени он «реабилитируется», и могут быть найдены доказательства, что он свои медали все-таки заслужил.

Кампания такого рода может отлично сработать, но это займет приличное количество времени. Это с легкостью может занять месяц хождения слухов, чтобы Джордж Буш от меня избавился. А они не догадались, что у них есть достаточно времени? Повлиял ли выбор Керри Элом Гором на идею уничтожить героя? Я знал, что у Эла и Билла были нестыковки, но ведь они же даже не разговаривали, или же Эл отказался от этой идеи, а Билл все равно ее протолкнул? Слишком много вопросов…

В конце концов, я перебрал на стакан или два и очнулся где-то в четыре утра в своем кресле, и мой блокнот все еще лежал у меня на коленях. Я встряхнулся и поднялся наверх. Все-таки нужно было это доработать. Я передал охране, чтобы мне подогнали машину, принял душ, побрился и затем оделся. Вместо завтрака я похлебал сока и закусил таблетками, и потом выглянул в окно. Там зашевелилась парочка репортеров, увидев включенный свет в моем доме. Я сказал Джерри:

– Поехали.

Мы оставили свет включенным и вышли через заднюю дверь на задний двор в сторону небольшого прохода в заборе. Затем пару десятков метров мы шли через кусты к улице и забрались в машину. Уезжая, я выглянул наружу и увидел, как репортеры все еще стоят там в прохладе раннего утра.

Мы прошли в здание Рэйберна через гараж. Единственными людьми в такое время там были только некоторые работники-ранние пташки и еще парочка репортеров, которых назначили болтаться у моего офиса. Мы прошли через них, не обращая внимания на их выкрики и закрыли за собой дверь.

– Джерри, не хочешь позвонить и оформить нам чего-нибудь поесть? МакДональдс тоже сойдет. Что-нибудь, – попросил его я.

Он взял в руку свой телефон и спросил:

– Чего-нибудь конкретного?

Я пожал плечами:

– Чего-нибудь из главных групп еды, ну, знаешь – соль, холестерин, кофеин и сахар.

Он расхохотался на это:

– Тогда закажу какие-нибудь булочки и плавленый сыр.

– Сойдет. Спасибо.

Пока Джерри всем этим занимался, я достал листы, ранее вырванные из моего блокнота и разложил на столе. Мне предстояло совершить кучу телефонных звонков, и возможно, я даже кого-то разбужу, но если я хотел достичь какого-нибудь результата, мне нужно было начинать сразу же. Как минимум мне нужно было выяснить, сколько информации Клинтон слил Times. Армия буквально плавает в море документов, хоть они и засекречены. Должны еще были быть доклады о результатах выполнения задания, следствия и расследования военно-юридической службы и документы, где излагались приказы, которые мы исполняли. Из этого была слита только часть. Единственным для меня способом противостоять этому было полностью раскрыть все дело и технически нарушить свою клятву о неразглашении. Я нашел это для себя немного унизительным, но только немного. Кто-то уже вынес это наружу, так что мое молчание стало бы уже бессмысленным.

Также стало бы бессмысленным и молчание кого-либо другого. У меня все еще были связи в Пентагоне с тех времен, как я был в комитетах по вооруженным силам и по делам ветеранов. Теперь же мне были нужны имена людей, которые могли дать показания о том, что тогда произошло. Прошло уже девятнадцать лет. К настоящему времени большая часть из них уже покинула службу, даже те, кто пожизненно там вместе с двадцатилетками. Там могла оставаться всего пара человек. Только из-за течения времени кто-то мог умереть, а кто-то мог переехать и затеряться. И все же были шансы, что несколько человек, которые были в третьей роте, были досягаемы, и доверял я им больше, чем Биллу Клинтону. Клинтон тоже наверняка знал, что ему нужно нечто большее, чем просто доклад девятнадцатилетней давности, чтобы меня заложить. Должно быть, у него был под рукой кто-то, кто выступал в качестве неназванного источника. Кто же? Это должен быть кто-нибудь из плохих парней. Мстил ли мне Хоукинс за 92-й год? Или это тот говнюк-начальник военной полиции, или его Джоны-дубины, или как там их звали? Мне нужно было добыть копии тех записей, чтобы самому их изучить.

Когда прибыли мои работники, я поприветствовал их и кратко описал им ситуацию. Нет, я не был серийным убийцей. Да, меня подставил президент. Да, мне нужна была их помощь, и чем больше – тем лучше. Нет, ничего прессе не говорим. Мне передали копии Times и Washington Post, и я нашел, что слито было куда больше информации. Подвал Пентагона превратился в сито. То, что было издано в воскресенье – всего лишь затравка. Теперь же проскакивали намеки на то, что я умудрился, сговорившись с высшими чинами, воспрепятствовать расследованию военно-юридической службы в 1981-м. Как ебаный капитан мог такое провернуть – оставалось без ответа. Теперь же было указано еще два неизвестных источника, и ожидалось, что их будет еще больше. До этого же, как было описано, они боялись моего возмездия. Веселье, да и только!

Я также вырезал из Washington Post карикатуру. Это была уже не первая карикатура на меня. Их начали рисовать сразу же, как меня выбрали кандидатом в вице-президенты к Бушу. Обычно меня рисовали высоким и тощим, нечто вроде немного урезанного Карла Мальдена, лысеющего и с заметно вздернутым носом. С тех пор, как я спас Шторми, она тоже появлялась в некоторых карикатурах в виде сенбернара с бочонком, подписанным как «голоса». В этот раз я был изображен в бандане, повязанной на моем лбу, в моих руках красовался автомат, и мой обнаженный торс перекрещивали две патронные ленты. Приписка? «Рэмбакмэн»!

Я сколотил команду быстрого реагирования из Марти, Фрэнка, Картера и Минди, моей давней секретарши. Картер Брэкстон нервничал, когда заходил, но он поблагодарил меня за то, что я вступился за него и сказал, что в ответ будет делать то же самое. Я поблагодарил его и дал ему указания. Я приказал всем обзванивать Пентагон и совет по делам ветеранов, чтобы найти людей. Мне нужен был список имен из третьей роты и батареи Браво. Даже если у Пентагона и не было актуальных адресов, чеки с пенсионными выплатами все еще должны были куда-то направляться.

Пока все прочесывали бюрократов в поисках информации, я взял немного другой курс. Я позвонил Ньюту Гингричу домой в МакЛине, штат Вирджиния, в одном из милых пригородов Вашингтона. Я ухитрился поймать его до того, как он поехал в свой аналитический центр. Я не был уверен, что он примет мой призыв, но если потребуется – я пойду к нему с протянутой рукой. Мне нужно поговорить с ним.

– Ньют, это Карл Бакмэн. У тебя есть пара минут?

Он на секунду заколебался.

– Карл? Да провалиться мне под землю! Сколько уже прошло, два года?

Спасибо что напомнил, Ньют. Да, два года назад я помог спихнуть тебя с поста спикера и из Палаты. Поможешь ли ты мне или прирежешь? Кого ты ненавидишь больше – меня или Билла Клинтона?

– Не совсем два. Года полтора, наверное. У тебя есть пара минут?

– Сожалеешь, что остановил импичмент, да? – спросил он.

Да, злорадствуй, жирный ублюдок! Если Ньют Гингрич хотел, чтобы я поел говна, то мне пришлось бы натянуть улыбку и есть.

– Я начинаю об этом задумываться, должен признать. Да, я начинаю задумываться.

– Ну, уверен, что ты не стал бы мне звонить только для того, чтобы я сказал: «Я же тебе говорил». Что ты задумал, Карл?

– Ньют, мне нужна помощь, и если за это мне придется слушать твои нравоучения, я согласен. Можешь потом мою могилу забросать грязью, потому что Бог знает, сколько на это людей перед тобой в очереди, – признался я.

– Что тебе нужно, Карл?

– Ну, мою проблему ты знаешь. А тогда в 92-м, когда Клинтон попытался посадить того генерала-мудака в штат, ты был одним из тех людей, которые достучались до Пентагона, чтобы подтвердить мою историю. Это были ты и Борен. Мне нужно знать, с кем ты говорил и как ты подтверждал все, – сказал ему я.

– Пытаешься понять, что именно было слито, так?

– В любом случае это начальная точка.

– Тебе нужен будет полный документ. Я не уверен, кто заправляет этим отделом сейчас, но тебе нужно поговорить с…

Он назвал мне пару имен и офисов. Номера телефонов мне нужно было найти самому. Убедить их выдать мне документ – это тоже мои проблемы.

– Ньют, премного благодарен. Когда все это закончится, ты просто обязан приехать на ужин. Мэрилин будет меня держать, пока ты будешь отвешивать мне пинка.

– Ловлю на слове! Приятно было пообщаться, Рэмбакмэн!

Потрясающе! Если бы ситуация не была таким бардаком, я бы тоже рассмеялся. Он повесил трубку, и я начал отслеживать документ по этой истории.

Засекречиваются и классифицируются разнообразные документы, и не все классификации одинаковы. Вверху списка находятся закодированные материалы. У вас может быть доступ к «Совершенно Секретным», но сам документ может быть классифицирован как «Совершенно Секретно – Пембрук», что означало, что даже если у вас и есть доступ к совершенно секретным документам, до тех пор, пока у вас не было уровня «Пембрук» – вам не позволяется знать о том, что это вообще за «Пембрук» такой. Точно так же люди с уровнем «Пембрук» не могли увидеть документов под грифом «Совершенно Секретно – Брукфилд» без уровня «Брукфилд». Этот уровень доступа отвечал за очень важные штуки, такие, как коды запуска ядерных ракет и имена шпионов.

Дальше по списку идет то, что является тайной, но рано или поздно всплывет, нечто вроде того, куда направлялся авианосец или как быстро может лететь бомбардировщик. Не очень хочется, чтобы плохие парни это разузнали, но рано или поздно они это выяснят, обычно, когда появится сам авианосец или пролетит тот самый бомбардировщик. У этих данных есть разные степени важности, и все это серьезно, но это не закодировано. Например, если местоположение авианосца сегодня может быть «Совершенно Секретно», то через девятнадцать лет всем будет плевать.

На самом нижнем же уровне есть целое море дерьма, которое люди просто не хотят видеть в новостях. Государственный департамент не хотел бы, чтобы на заголовки попало то, что они сообщали иранцам через швейцарских посредников, по крайней мере, до тех пор, пока сделка не заключена. Большая часть всего этого просто постыдна для кого-то, куда и попала вылазка в Никарагуа. Это было чревато международными стычками, и это было позорно для армии, что они умудрились потерять одну из своих рот, и в процессе еще и убить пару солдат. Ну, настало время стыдиться.

В середине дня мне позвонил Карл Роув. Мне нужно было быть как штык в девять утра в студии CBS в Нью-Йорке. Затем он сказал мне, что он не знает, какое влияние я оказываю на губернатора, но он бы предпочел видеть меня мертвым и закопанным, прежде чем все это закончится. Я поблагодарил его за поддержку и повесил трубку.

Кто-то в Пентагоне, должно быть, проникся моей ситуацией, потому что мне удалось добыть кучу данных. Если они не хотят, чтобы вы что-то узнали, они могут сделать это практически невозможным, по крайней мере, за короткий срок. Я предположил, что то, что пытался выкинуть Клинтон, кого-то сильно разозлило. Он никогда не выказывал должного уважения к военным, и это было взаимно, и таким образом это проявлялось. Его предшественника, Буша-старшего, широко уважали за его звание заслуженного героя Второй Мировой. У Клинтона же была репутация уклониста и курящего травку хиппи, отсиживающегося в Англии, пока шла война во Вьетнаме. Ближе к вечеру я получил несколько плотных конвертов. Я просмотрел их и нашел множество полезной информации. Не все, и этого было недостаточно, но это уже было хоть что-то. Я сделал копии всего и отправился домой.

Я позвонил Мэрилин тем вечером и поговорил с ней и с близняшками. Я пытался разрядить обстановку, но не думаю, что это сработало. Мэрилин в целом знала ту историю, но для девочек это стало новостью. Они знали, что у их старика есть медаль, но я особо не говорил об этом, а теперь в газетах меня называли кровожадным мясником. Они боялись, но не меня, а того, что может со мной случиться. New York Post призывали меня арестовать. Я же только сказал им не беспокоиться, и что с их стариком все будет в порядке. На выходные я приехал бы домой.

Во вторник утром я поднялся очень рано, и мы с Фрэнком полетели в Нью-Йорк. Впервые за долгое время я не стал с собой брать огромную свиту. Мы сели на Long Ranger и приземлились на вертолетной площадке на Западной Тридцатой в Нью-Йорке, ближайшей площадке к студии CBS на Западной Пятьдесят Седьмой. В студию нас отвезла машина, а вертолет полетел в аэропорт Кеннеди, чтобы заправиться и ждать нас. К студии мы приехали к половине девятого.

Это было интересно тем, что я никогда еще не бывал на «Шестидесяти минутах». До этого я бывал на воскресных утренних ток-шоу, но не на «Шестидесяти минутах». От всего этого возникало ощущение, будто мы попали в логово льва. Я встретил Майка Уоллеса с его продюсером и поздоровался с ними, и затем меня увели в гримерку. После грима меня проводили в студию с парочкой кресел и несколькими камерами. Камеры были расставлены и повернуты так, что на каждого из нас было направлено по одной камере, а третья должна была снимать нас лицом друг к другу. Чего я никому не сказал, так это того, что у меня в кармане пиджака был очень дорогой диктофон, который был включен, батарея держала полный заряд, а пленки было достаточно. Не то, чтобы я не доверял им, но лучше позаботиться о том, чтобы монтаж не обрезал все.

Так или иначе, через пару недель все это закончилось бы. Передачу показали бы в это воскресенье вечером, и тогда началась бы моя контратака. За неделю я бы понял, сработала ли она или нет. Если нет, то я бы собрался, поехал домой и вышел бы из политической игры. Если это сработает, то я похороню Билла Клинтона, предварительно вогнав ему кол в сердце. Все больше и больше я убеждался в том, что это все Клинтон мстил мне за всю кучу трудностей, самой последней из которых стала цензура. Эл Гор был близок с Клинтонами, но интрижка с Левински развалила их отношения. Билл сказал Элу на их личной встрече, что он не изменял своей жене, а Эл был добропорядочным. Он ощутил себя преданным, и не слишком прислушался к советам лучшего политика нашего века. Теперь же Клинтон не только мстил мне, но также и доказывал Гору, что он стоящий человек и попутно страховался на будущее. С другой стороны, если я смогу это побороть, то я тогда насолю Клинтону, но и Эл Гор тогда тоже будет казаться ебаным недоумком.

Через четверть часа вышел Уоллес, сел в свое кресло, и после пары минут проверки звука и прочего технического дерьма мы смогли начать интервью.

Уоллес: Конгрессмен Бакмэн, спасибо вам, что пришли на нашу передачу.

Я: Спасибо вам за приглашение. Это очень смахивает на старый анекдот про плохую и хорошую новость. «Хорошая новость в том, что вас пригласили на интервью на " Шестьдесят минут". А плохая – мы направили Майка Уоллеса»

Уоллес: Господин конгрессмен, как я понимаю, это вы попросили о встрече со мной, а не наоборот. Почему же?

Я: Это правда. Я действительно попросил о встрече, чтобы американцы знали, что то, что я скажу им – правда.

Уоллес: Как же так?

Я: Одно время Уолтер Кронкайт был известен как самый доверенный журналист Америки. А у вас репутация самого пугающего журналиста. Вы самый крутой интервьюер.

Уоллес: Так что вы думаете, что если сможете проскочить мимо меня, то будете целы.

Я: Нет, потому что не думаю, что смогу проскочить мимо вас. Когда это интервью покажут, американцы подумают, что вы дали хорошее выступление. Если я переживу это, то может, я все-таки окажусь не кровожадным маньяком.

В этот момент Уоллес дал краткую сводку того, в чем меня обвиняли в прессе. Этим утром назвали одного из моих обвинителей, и это оказался сам генерал Хоукинс. Во время этой сводки я молчал.

Уоллес: Это обобщенная версия истории, которую сообщили New York Times. Это правда?

Я: Это обобщение из того, что сообщили Times, но это явно не точное обобщение того, что на самом деле произошло.

Уоллес: То есть ваши воспоминания о тех событиях совсем иные.

Я: Стоить проверить не только мои воспоминания.

Сказав это, я взял дипломат, стоящий рядом с моим креслом, положил его к себе на колени, раскрыл и достал несколько толстых конвертов. Это пытались оставить за кадром, но я настоял, чтобы это снимали.

Я: До этого я никогда не говорил об этом на публику, потому что те события были классифицированы «Совершенно Секретно». Ввиду того, что, похоже, что Белый Дом деклассифицировал эти данные, теперь я могу говорить. У меня было всего около дня, чтобы собрать всю информацию, которую я вам сейчас предоставлю, но я уверен, что это даст вам толчок к проведению собственного расследования. В этих конвертах находятся данные, которые как минимум частично описывают то, что произошло в Гондурасе и Никарагуа. Мне также удалось раздобыть как минимум пару имен служащих, которые были на той миссии, равно как и имена тех, кто был в связанных отрядах.

Он бросил быстрый взгляд на конверты.

Уоллес: Вы говорите, что это только часть данных и имен.

Я: Верно. Это все всплыло только в воскресенье, и у меня был только вчерашний день, чтобы начать собирать все по крупицам. Некоторые из документов, например, последний отчет о расследовании от военного прокурора, были просто для меня недоступны. Они хранились не в Пентагоне, а в штабе военно-юридической службы. Что касается имен служащих, то уже прошло почти двадцать лет. Большая часть из них покинула службу и разбежались по всей стране. Я приложил все усилия, но уверен, что кто-то из них мог умереть, а кто-то не оставил новых адресов.

В этот момент продюсер закричал: «Снято!».

Они с Уоллесом посовещались, затем конверты были изучены и переданы каким-то помощникам, вероятно, чтобы их рассмотрели для того, чтобы либо опровергнуть то, что я говорю, либо чтобы убедиться в моих словах. Я же надеялся, что мне удастся достучаться до кого-нибудь из ребят, которые тогда прыгнули, и чтобы они подтвердили, что напечатанная история – чушь собачья. Но опять же, с моей удачей, единственного парня, которого смогут найти – это того мудилу-лейтенанта, который и закинул меня в эту заварушку.

Через пару минут после того, как меня расспросили об этих документах и убрали их с площадки, мы вернулись к интервью.

Уоллес: Итак, вы говорите, что то, о чем сообщают – совсем не то, что произошло на самом деле. Можете ли вы рассказать нам, как все было?

Я: Конечно.

Затем я примерно около получаса вспоминал о той миссии в Гондурасе, и о том, что мы должны были там делать, тот судьбоносный ебаный прыжок и бойню по дороге домой. Затем я поведал об аресте уже на базе, теплом приеме со стороны военной полиции и о том, как очнулся в больнице в заключении. Я знал, что около девяноста процентов всего вырежут, но это была их работа. Мой спрятанный диктофон был включен на случай, если ко мне попытаются придраться.

Уоллес: По вашим словам, генерал Хоукинс отказался отправлять за вами вертолет до тех пор, пока вы шантажом не вынудили его это сделать. Почему он так поступил? Мне кажется, что забрать вас быстрее домой уменьшило бы вероятность того, что вас захватят в плен.

Я: Я уже много лет об этом думаю. Единственное, что я могу предположить, так это то, что Хоукинс был больше политиком, нежели генералом. Исходя из того, что я знаю из отчетов о нем, он никогда не участвовал в боях и даже близко с ними не находился. Его опыт войны во Вьетнаме был ограничен службой в штабе в Сайгоне. Да и независимо от этого я думаю, что ему было все равно до тех пор, пока это не вредило его карьере. Единственное, что его волновало – это чтобы его личное дело выглядело хорошо. Если бы нас захватили из-за моих просчетов, ну, виной бы стала моя слабая подготовка, оценка ситуации и виновата бы была 82-я Воздушная, которая разрешила мне командовать. Но если бы он отправил вертолеты, чтобы спасти нас, он бы взял на себя полную ответственность, и если что-нибудь случилось бы, то это было бы уже на его совести.

Уоллес: Это поразительно! И после всего этого вы утверждаете, что он отдал приказ о вашем аресте и последующей пытке, чтобы выбить признание?

Я: Думаю, было бы преувеличением называть это пыткой. Хоть мне и неплохо намяли бока, и тот парень, который это делал, слега увлекся, но пыткой я бы это не назвал.

Уоллес: Но вы утверждаете, что он приказал избивать американского офицера до потери сознания.

Я: Как я это понимаю, он приказал, чтобы начальник военной полиции предложил мне щедрые условия, если я дам признание, и настоятельно призывал, чтобы я был убежден в своих ошибках, а сам начальник военной полиции утверждает, что ответственен излишне усердный военный полицейский. Можете верить тому, чему хотите.

Уоллес: И что произошло после того, как вы очнулись в больнице?

Я: Я очнулся в больнице в Гуантанамо на базе морского флота, куда меня отвезли, пока я был без сознания. Я был в изоляторе. Будучи там, я разговаривал с адвокатом военно-юридической службы, который потом озвучил мне последние распоряжения по расследованию. В первую очередь все о том прыжке было под грифом «Совершенно Секретно». Практически каждого офицера, который был связан с этим, сняли с командования и уволили, включая меня самого. Я получил Бронзовую Звезду за то, что довел парней домой, но моей военной карьере настал конец. И если я хотел еще хотя бы раз увидеть свою жену с семьей, то мне нужно было держать рот на замке и плыть по течению.

Уоллес: Что произошло с генералом Хоукинсом?

Я: Вскоре после этого его повысили до генерала-майора, и разместили в штабе НАТО. Со временем, прежде чем он ушел в отставку, его повысили еще и до генерала-лейтенанта.

Уоллес: Его повысили?

Я: Да.

В этот момент Уоллес начал разбирать детали моей истории. Почему я был там? Почему я взял командование? Почему у нас было так много жертв? Самым большим вопросом, конечно же, стали заложники, которых мы взяли на аэродроме.

Уоллес: Почему вы взяли заложников? Для какой цели они служили?

Я: Какой-то определенной цели у нас не было. Но важно понимать, что нам было приказано дожидаться эвакуации на том месте, и нам нужно было обеспечить безопасность. Там была вооруженная охрана, и оставить их на месте означало бы, что я прямо призывал безоружные вертолеты сесть в горячей точке. Ни в коем случае я этого допустить не мог! Мы захватили аэродром, взяли охрану в заложники и связали их. Мы бы отпустили их прямо перед эвакуацией.

Уоллес: Но вы не отпустили их. Вы их убили. По крайней мере, в этом вас обвиняют.

Я: Это обвинение было сделано младшим лейтенантом Фэйрфаксом, и это единственный человек, который мог выдвинуть такое обвинение. Младший лейтенант Фэйрфакс не видел того, как я отпускаю заложников. По факту, он был как минимум на расстоянии пятидесяти метров от нас с другой стороны аэродрома, когда я их отпускал. Если вы спросите любого другого солдата, который был там, они бы сообщили, что он не мог на самом деле видеть того, о чем докладывал. Было темно. Все, что кто-либо мог тогда увидеть – это как я стреляю в воздух, чтобы они скорее покинули аэродром.

Уоллес: Тогда зачем ему вас обвинять в том, что вы их убили?

Я: Это вам стоит спросить у него самого, и затем спросить у остальных, кто был там, видели ли они, как я убиваю заложников. Думаю, это просто его месть за то, что я снял с него командование и выставил не в лучшем свете. Он также обвинил меня в мятеже, уничтожении собственности армии, ослушании приказу и много чем еще, чего только смог придумать, и все эти обвинения были отклонены.

Уоллес: И даже утверждение, что вас отпустили по политическим причинам?

Я: Во-первых, насколько все тогда знали, я был всего лишь еще одним капитаном без каких-либо рычагов давления. К тому же, даже если предположить, что меня отпустили по причинам национальной безопасности, зачем давать мне медаль? Это же получается полная бессмыслица.

Уоллес: Никто из заложников никогда не подавал жалоб. Это еще один пример того, что мертвецы не болтают?

Я: Тот факт, что четверо перевозчиков наркотиков никогда не подавали жалоб – не аргумент! Когда мы улетали, мы взорвали почти полтонны кокаина, который бы направился в Америку. По моей команде было уничтожено кокаина на несколько миллионов долларов. Что более вероятно: что я хладнокровно и при свидетелях убил четверых перевозчиков наркоты, или что их боссы закопали их где-нибудь в джунглях?

Уоллес: Почему вы уничтожили наркотики? Вы на самом деле проводили облаву наркоторговцев?

Я: Мы не проводили никакой облавы. Мы просто оказались там, потому что нас сбросил потерявшийся пилот. Вы бы хотели, чтобы весь этот кокаин оказался в Америке? Нет, мы полили все это керосином и подорвали.

Он также спросил меня о моем возвращении в Штаты, когда все закончилось.

Уоллес: Вы говорите, что после этого всех причастных офицеров отстранили от службы в армии. Включая вас?

Я: Да. В некоторых случаях им было разрешено уйти раньше в отставку. В остальных же было просто сказано, что они могут даже не пытаться остаться в армии. В моем случае мне сказали, что меня уволят по состоянию здоровья. После того, как меня выпустили из больницы, я приехал домой и обнаружил, что кто-то уже собрал мои вещи из моего кабинета и привез их. Мне даже вещи самому собрать не дали. С тех пор я был на базе всего два раза: когда проходил физиотерапию в больнице, и когда получил медаль и покинул армию.

Со временем у него закончились вопросы, которые он мог мне задать. Я не знал, что будет во время монтажа, и собирается ли он вообще сверяться с кем-то из других, кто тогда прыгал. Если бы он захотел, он мог бы отредактировать все так, будто бы я являюсь командиром в концлагере. Затем мы подошли к итогам:

Уоллес: Вы когда-нибудь снова вспоминали тот день?

Я: Я вспоминаю о нем постоянно. Каждый раз, когда я беру в руки трость, я вспоминаю о той цене, которую заплатили другие, чтобы генерал выглядел в лучшем свете. Иногда я задумываюсь, что бы произошло, если бы я просто сказал «НЕТ», когда нам приказали лезть в самолеты.

Уоллес: Думаете, это бы изменило ситуацию?

Я: Я не знаю. Может быть. Может быть, меня бы арестовали и отдали бы под трибунал, но с этим я бы справился. Может быть, кто-нибудь еще сказал бы «нет». Если бы отказавшихся было достаточно, может, он бы отменил приказ. Я просто не знаю. Вместо этого мы подчинились, и случилась катастрофа. Если хотите меня в чем-то обвинить, то обвините меня в том, что я позволил личной отваге и чувству долга перекрыть мои обязанности перед теми, кто меня окружал. Вот в чем я на самом деле виновен.

После этого я ушел и полетел домой. Дальше это уже было не в моей власти.