С чистого листа главы 100-165

Глава 120. Мистер Совершенство

Я не помню точно, что именно случилось на моей первой жизни, но я знал, что было плохо, когда Ньют с Биллом закрыли правительство на большую часть зимы. В этот раз было так же. С четырнадцатого ноября по двадцать второе декабря, на протяжении тридцати девяти дней, они скрипели и рычали друг на друга. Все происходило примерно так же, как я и предсказывал, обе стороны потеряли уважение, но Республиканская Партия потеряла куда больше, чем президент. И затем все стало паршиво.

К концу ноября также всплыло, что Гингрич и Клинтон снова сцепились, когда полетели в Израиль на похороны Ицхака Рабина в начале месяца. Гингрич пожаловался журналисту, как его заставили сходить с «Борта номер Один» через задний выход.

Когда президент летает куда-либо на самолете, все камеры нацелены на переднюю дверь, из которой он выходит, махая всем рукой, и встречаясь с важными людьми. Все остальные же – и я подразумеваю всех! – жена, дети, друзья, журналисты, работники – все они выходят через заднюю дверь, и по телевидению их никто не видит. Ньют же решил, что он заслуживает того, чтобы выходить через переднюю дверь вместе с президентом! Его заткнули и выставили вон. Daily News в Нью-Йорке на первой странице опубликовали карикатуру, на которой Ньют в подгузнике кричит и заливается слезами, что попало в заголовки национальных изданий. От этого с Ньютом стало еще сложнее работать.

Я старался его избегать как можно больше. Ходили слухи, что он отзывался о моем «вероломстве», что я не согласился с ним, хоть и голосовали мы вместе. Услышал я это от Джона Бейнера и Джима Нассла. Я только пожал плечами, впрочем, как и они сами. Они были умными людьми и могли видеть, какой был нанесен ущерб, даже если сам Ньют и не замечал этого. Даже начали раздаваться бурчания о том, а было ли вообще мудрым решением ставить Ньюта на пост спикера Палаты.

За три дня до Рождества Ньют уступил и перестал связывать решение о продлении условий бюджета и лимит на погашение долга. Клинтон сразу же предложил небольшие урезания расходов и поднятие налогов, чтобы мы могли принять бюджет в январе. Это бы его не выравняло, но сократило бы дефицит средств.

В каком-то смысле мне было плевать. У меня была рыба на ловлю покрупнее, чем Ньютон Лерой Гингрич. Демократы начали себя ощущать куда более резво, и поскольку население начало задумываться о своем решении прогнать всех жуликов-Демократов два года назад, новая волна Демократов начала проталкивать идею выставить вон жуликов-Республиканцев. Мои последние два переизбрания были довольно легкими. В 92-м году я соперничал с оглушенным и полупобитым кандидатом после грязного сезона праймериз. В 94-м меня одарили соперником, который больше поливал грязью Демократов, чем боролся со мной. Демократическая Партия надеялась, что в третий раз им повезет, и в этот раз я уже побаивался, что так и будет!

Моим оппонентом стал помощник государственного прокурора штата Балтимор Стив Раймарк. Ему было тридцать шесть лет, он был моложе меня на четыре года. Он был высокий, стройный и подтянутый, бегал марафоны. У него были густые светлые волосы. Его жена Донна заняла второе место на конкурсе «Мисс Мэриленд», она была высокой блондинкой с длинными ногами. Оба они обладали идеальными белоснежными улыбками на миллион, которыми они беспрестанно всех одаривали. У них было двое очаровательных детей, оба со светлыми волосами и с ямочками на щечках. Донна была на втором месяце беременности, когда Стив объявил о своем участии против меня. Они жили в Кокисвилле, буквально через дорогу от границы округа. Они были самой красивой и восхитительной семьей на планете!

Дальше становилось только лучше. Он сделал себе имя, отправив за решетку парочку Республиканских комиссаров округа за взятки, и затем продолжил в том же духе осенью, вынеся обвинительный приговор убийце полицейского (туда-то и ушли голоса сторонников закона и порядка!). Она же только написала детскую книгу с иллюстрациями о счастливой драконьей семье, обзор которой дала New York Times (прощайте, голоса сторонников семейных ценностей тоже!).

Если бы я не баллотировался, сам бы за него проголосовал!

Когда Мэрилин посмотрела на их фотографию в газете, она только произнесла:

– А он миленький!

– Отлично поддержала, дорогая! – сказал ей я, на что она в ответ цокнула языком.

Чарли тоже взглянул на фотографию Стива и его жены, стоящей рядом, и воскликнул:

– Вау! А она жгучая!

Может, от Мэрилин бы я и стерпел это, но не от Чарли. Я хлопнул его газетой и он со смехом умчался.

Я пользовался услугами Джона Томаса в качестве руководителя моей кампании, и мы провели предварительный опрос через две недели после объявления Раймарка об участии. Результаты были обескураживающими, по меньшей мере. До этого я побеждал на выборах трижды с разницей от пятнадцати до двадцати пяти очков. Сейчас же я отставал на несколько единиц. Мы с Джоном переглянулись и решили собрать всех, кого только знаем, в следующую пятницу. Я добрался до телефона, набрал Брюстеру МакРайли и сказал ему тащить свою задницу в Вестминстер; в этот раз нам бы потребовалась вся наша тяжелая артиллерия. Мы также вызвали Марти и нескольких глав Республиканских комитетов по трем округам, которые я представлял. Для пущего аромата мы также вызвали Мэрилин и Шерил Дедрик, моего местного представителя. Если кто и мог лучше всего чувствовать настроение Девятого Округа Мэриленда, так это та, кто большую часть времени разбиралась с вопросами местных жителей. Теоретически она должна была уделять отдельную часть времени на кампанию, как и Марти, как государственные служащие. С другой стороны, если я проиграю и вместо меня будет Стив Раймарк, то они госслужащими долго не пробудут. Им тоже было, зачем это делать.

Мы сошлись на том, что нам нужно заниматься уже обычными вещами, как изучение оппозиции и расширенные опросы, вкупе с выяснением мнения избирателей обо мне. На этот счет у Шерил была пара комментариев, не слишком приятных, но нельзя сказать, что неожиданных.

– Мы в своем офисе получаем письма, в которых все в целом довольны тем, как мы справляемся с обыденными вопросами, но они не слишком довольны вашей политической позицией. Вас крепко связывают с Ньютом Гингричем, и здесь это играет не в вашу пользу. У нас была масса писем и звонков о том, что госслужбы закрываются. Есть также звонки от ветеранов, которые жалуются, что не получают никакого ответа от службы помощи ветеранам, онкологическое отделение имени Джона Хопкинса жалуется, что закрылись Национальные Институты Здравоохранения… этот список бесконечен, – и она достала таблицу с обобщенным количеством жалоб и закрытых отделений. – Как бы все ни ненавидели правительство и ни хотели бы его закрыть, когда такое действительно происходит – их это тоже не устраивает.

Марти кивнул и тоже выложил пачку записей телефонных разговоров на стол.

– То же наблюдаем и в Вашингтоне. Все хотят закрыть правительство, кроме тех частей, которые им нравятся, а в конце концов это все все равно связано между собой. Вас с Гингричем и Бандой Восьмерых во многом считают причиной всего этого бардака.

Я, вздохнув, кивнул.

– Банды Восьмерых больше нет. Мы были просто группой лиц, которые были в хороших отношениях и могли вместе с Ньютом работать над тем, чтобы повалить Демократов и протолкнуть «Контракт с Америкой». Нас уже даже не восемь; Рик Санторум теперь сенатор и выше всей это мелочности. Кстати, Ньют со мной сейчас тоже не разговаривает.

Кто-то в помещении фыркнул, и рассмеялся. Очень здорово все описал Джек Нерштейн:

– Хуже, чем быть неправым – это быть правым, если это означает несогласие с другим.

Я усмехнулся ему, указал на него пальцем и кивнул.

– То есть на его помощь рассчитывать мы не можем? – отметила Милли Дестрир.

– Тебе бы и не захотелось никакой помощи от Гингрича, – вставил Брюстер, который до этого только слушал.

С тех пор, как я познакомился с МакРайли, уже прошло чуть больше шести лет, и он уже не был тем нахальным юнцом. Он уже руководил или же следил за семью выборами в Конгресс и в Сенат, и выиграл шесть из них. Единственный проигравший был застукан в постели с проституткой, и его жена развелась с ним, прислав ему документы на совете кампании, которые, как подразумевалось, разберутся со всеми его проблемами. Этот случай изрядно повеселил комедиантов, выступавших по ночам!

– Да, – с горечью согласился я.

Он продолжил:

– Он не забывает, и не прощает, и если ты не союзник, то ты – враг, – тут я раскрыл рот, чтобы возразить, но он жестом приказал мне молчать. – Я знаю, знаю, что ты ему не враг, я знаю это. Ньют иногда бывает недальновиден, и он не замечает за сиюминутной тактической победой последующего стратегического поражения. Сейчас все, что он видит – это то, что он проиграл человеку, которого презирает. Естественной для Ньюта реакцией сейчас будет удвоить ставки и снова атаковать. И это не будет в твоих интересах.

– Я собираюсь отдалиться от него, и думаю, что он будет рад с этим помочь, – я уже мог видеть различные статьи с высказываниями, что на самом деле я не был ключевым союзником в «Контракте с Америкой». Невероятно!

Было совсем немного всего, что мы смогли придумать. Все в конечном счете сводилось к старому доброму стилю ведения кампании. Мы же додумались только до двух основных моментов.

Во-первых, как в старой зубодробительной игре в футбол, нам нужно было двигаться с мячом, проходя по два-три ярда поля, и не сдавая слишком много флангов команде противника. Никаких отчаянных подач на дальние дистанции или девяностодевятиярдовых ударов. Легендарный Винс Ломбарди, давний тренер команды Green Bay Packers, начинал каждый сезон словами, держа в руке мяч: «Это футбольный мяч!». Нам нужно было вернуться к самым основам.

В случае с кампанией это означало заняться основным делом. Мне нужно было связаться со всеми, кто когда-либо вложился в кампанию, или как-то помог, или же работал во время проведения кампании, и попросить их сделать все это еще раз. Никто не смог раскопать никакого грязного белья ни по одному из Раймарков. Когда мы обсуждали Донну Раймарк, Джон Томас с отвращением покачал головой и прокомментировал:

– И что мы скажем? У нее слишком большие сиськи и слишком длинные ноги? – а Милли с Шерил ответили, указав на фотографию Стива Раймарка в спортивных шортах, внизу которых виднелось нечто, напоминающее охапку носков, и сказав:

– Некоторым из нас нравится и кое-что еще, – а Мэрилин просто хихикнула.

Великолепно! Американская демократия решается за счет длины пениса и размера груди! Какого черта я вообще в этом оказался?

Нам нужно было заказать гору рекламы и протолкнуть все те чудеса, которые мы проделывали для всех, и не слишком углубляться в какие-либо дебаты в Вашингтоне. Это бы встало в копеечку.

Также была еще одна очень странная реакция на Донну Раймарк, которой я не ожидал. Как-то раз я вернулся домой вечером и застал жену говорящей по телефону на кухне. Она повернула щеку ко мне, так что я наклонился и чмокнул ее. Затем я окинул ее взглядом и заметил, что что-то казалось совсем другим, но она все еще болтала, так что я оставил свой дипломат в кабинете и направился в спальню, чтобы переодеться. Когда я вернулся на кухню, Мэрилин вешала трубку.

– Как на работе? – спросила она.

– Каждый день – привилегия и честь представлять Девятый Округ Мэриленда, и защищать его граждан от нечестивцев, что настроены на разрушение всего сущего.

– Ты прямо самоотверженный герой.

– Которому нужно выпить, – и я достал бутылку Луи Жадо, бургундского вина, с полки. Я снова взглянул на Мэрилин.

– Это новая одежка?

Она просияла:

– Ты заметил!

– Я всегда замечаю, что ты носишь.

– Нет, не всегда!

Я улыбнулся на это.

– Мужики всегда замечают, что носят женщины, чтобы понять, как это снимается.

В ответ на это раздался возмущенный возглас:

– Ты ужасный человек! Если бы я рассказала жителям Девятого Округа, что ты так сказал, ты бы сразу же потерял голоса всех женщин, это уж точно!

– Но я бы получил голоса всех мужчин, – сказал я, пожав плечами. – Это же новое?

На Мэрилин была обтягивающая черная юбка, которая заканчивалась в паре сантиметров над ее коленями, но на ней был интересный вырез парой сантиметров выше. Выше на ней была надета обтягивающая приталенная красная рубашка, которая не заправлялась в юбку, расстегнутая ровно до того, как начинало виднеться декольте, а на бедрах ее красовался ассиметрично застегнутый золотой поясок. Она также надела колготки и какие-то туфли с острым носом на высоких каблуках.

– Тебе нравится?

– Да. Очень здорово, – она одновременно выглядела и мило, и сексуально. – Это колготки или чулки?

– Не твое дело, – чопорно ответила она.

– Думаю, что это как раз мое дело! – я подошел к ней и умудрился загнать жену так, что за спиной у нее был кухонный стол.

Несмотря на то, что она со смехом протестовала, я все же смог опустить руку и начать приподнимать край ее юбки. Однако, пристойность Мэрилин была сохранена, когда хлопнула задняя дверь и ворвались близняшки.

– Можешь угомониться! – ухмыляясь, сказала она.

– Угу. Так вот как ты проводишь день, пока я работаю на благо населения? Ты ходишь по магазинам?

– Именно так. Некоторые наши друзья решили устроить интервенцию.

– Чего?!

– Я отреагировала точно так же, – призналась она. – Было решено, что нам нужно, так сказать, клин клино вышибать. Мне нужно одеваться лучше, чтобы сравняться с Донной Раймарк, так что Тейлор, Шерил и Мисси решили, что мне нужно обновить гардероб.

Я закатил глаза.

– И во сколько же мне это обошлось? И кстати, Мисси Талмадж же Демократ. Разве она не ратует за Стива Раймарка?

– Да, но она хотела пойти по магазинам, так что все равно пошла с нами.

– Боже правый! – пробормотал я. – И так ты купила парочку нарядов?

Она улыбнулась и кивнула. И тогда я еще раз всмотрелся.

– И есть кое-что еще.

Мэрилин стояла с загадочной улыбкой, и мне потребовалась пара мгновений.

– Ты что-то сделала с волосами?

Она подняла руку к своей голове и сказала:

– Тебе нравится? Я немного их подровняла.

– Очень мило, – и все-таки что-то казалось слегка другим. Я осмотрел ее с разных ракурсов, и потом до меня дошло. Я ухмыльнулся и сказал: – Ты их и покрасила! – у Мэрилин начинали появляться серые пряди, а сейчас их не было.

Мэрилин широко распахнула глаза!

– Нет, не красила, нет!

Она выглядела чересчур виноватой!

– Покрасила! Я же вижу! Точно покрасила! – и я залился смехом, и стал только сильнее смеяться, когда она пихнула меня в плечо. От этого я ее громче расхохотался. – Занавески с ковром сочетаются?! А воротнички с манжетами?!

Мэрилин завизжала на меня настолько громко, что на это в кухню сбежались девочки, и она снова попыталась меня ударить, так что я только обхватил ее руками, не прекращая хохотать. Холли посмотрела на свою сестру и сказала:

– Они сумасшедшие!

– Они странные! – ответила Молли.

От этого засмеялась и Мэрилин. Тогда же меня проинформировали, что я теперь до конца жизни не увижу ни воротничков, ни манжетов, ни ковров с занавесками, отчего я только смеялся. Хотя я решил продолжить.

– Вы за новыми очками-то ходили?

Мэрилин близорука. У меня же это случилось, когда мне исполнилось восемнадцать, но до того, как я познакомился с ней. Она никогда не знала меня без очков. У нее же это начало проявляться ближе к третьему десятку, и дошло до того, что ей для просмотра телевидения или фильмов уже требовались очки. Поскольку она отказывалась признавать свои проблемы со зрением и носить очки, она постоянно щурилась или пыталась скрывать это.

– НЕТ! – и она снова меня пихнула, а я снова начал смеяться.

Я отомстил ей, снова обхватив ее руками, и в этот раз я ухитрился таки задрать ей юбку так высоко, что я уже ощущал начало ее колготок.

– Хочешь, чтобы я узнал, не бегаешь ли ты без белья?

Она рассмеялась:

– Потом, а если не будешь вести себя прилично, то никогда!

– И с каких пор ты хочешь, чтобы я вел себя прилично? – и я ущипнул ее за задницу, отпустил и налил нам вина. Мэрилин от этого покраснела. – Каков шанс, что вы заглянули еще и в Victoria’s Secret или в Frederick’s Hollywood (магазины нижнего белья)? На это она покраснела еще сильнее.

С тем, как Мэрилин пыталась сравниться с Донной Раймарк в вопросе стиля (хотя ей бы никогда не удалось это в плане роста), еще одним крупным делом для нас было как-то публично отдалиться от Ньюта Гингрича. Нам нужно было описать его как безнадежного демагога, который повел меня по ложному следу, но теперь же я вернулся на путь истинный. Это оставило довольно горький осадок во мне. Я четко знал, что я делаю, когда помогал разогнать Демократов, и я действительно верил, что части «Контракта с Америкой» всем нам пойдут на пользу.

Единственное, с чем я действительно согласился, так это с тем, что Ньют далеко не закончил свою войну с Биллом Клинтоном. Я знал, что он наступает на Скользкого Вилли со всех фронтов, с каких только мог, и чересчур усердно. Для начала, Моника Левински уже работала в Белом Доме в качестве интерна. Я как-то раз видел, как она проходила мимо, и чуть не оглянулся, когда понял, кто это был. Симпатичная девушка, хотя по мне и немного пухленькая. С другой стороны, мне нравились фигуристые брюнетки, и если бы она скинула пять-семь килограмм в боках, то даже меня бы это соблазняло. Может, она просто отлично работала ртом. Клинтон не мог удержать свой член в штанах, даже если их зашить, и несмотря на все, что бы я ни сделал, Ньют бы на это и надавил.

Во всем остальном же Клинтон был также уязвим. В личном плане Кен Старр уже проводил расследование Клинтонов об их инвестиции в Whitewater Development, и дело погружалось все больше и больше в их запутанные и сложные финансовые дела. В публичном плане возникло противоречие, касающееся транспортной службы Белого Дома, неправомерного доступа к различным архивам ФБР, и уже начали проявляться проблески различных шпионских скандалов, в которых были замешаны китайские бизнесмены, связанные с Пекином. Я сказал Мэрилин, что он был отличным политиком, но в дом через парадный вход я бы его не впустил, и не оставил бы ее или детей с ним наедине. Я бы заставил его заходить через кладовку, и после рукопожатия мыл бы руки.

Все это означало, что у Гингрича было много дров, чтобы развести под Клинтоном костер, и у него не было ни единого намерения от этого отказываться.

Что это означало для меня? Не важно, какое бы ни было мнение у меня самого, меня ни в коем случае нельзя было видеть рядом с этой мелочностью. Если Ньют бы и начал обвинять Клинтона в супружеской неверности, или курении травы, или его уклонении от призыва, я не мог позволить себе быть втянутым в это. Мне нужно было стоять в стороне и сохранять позицию государственного деятеля. На что-то мне было совершенно плевать (на курение марихуаны), и какие-то пункты ко мне не относились (моя ширинка всегда оставалась застегнутой, спасибо огромное, но Ньют сам был известным дамским угодником; чья бы корова мычала), а каких-то не хотел касаться (я служил, но нападать на Клинтона ничем хорошим не обернется; лучше уж просто держать себя в рамках, если спрашивают).

Хотя был один способ, как отделить себя от Раймарка, и он заключался в том, что мне нужно было выставить себя как лидера. Любой уважающий себя политик говорит избирателям, что он собирается быть лидером, но мало кто из них является таковым. В моем случае, я мог указать на свои законопроекты, которые я спонсировал или в которые вкладывался, и на «Контракт с Америкой», и сказать:

– Нравится вам это или нет, но вы избрали лидера Конгресса. Вам нужен лидер, или нет? – и я собирался пройтись по своим достижениям, какими бы они ни были.

Во время сезона выборов произошло много чего. Президент подписал новую версию указа о защите Второй Поправки в ноябре. Почти у всех законов есть свой срок ожидания, обычно девяносто дней или больше, прежде чем он вступит в силу. Этот срок позволяет штатам принять меры, чтобы закон работал. Например, если мы приняли закон, обязывающий штаты проводить инспекции школьных кафетериев (просто для примера; они уже как-то это делают), то эта задержка позволяет штату составить правила, нанять пару инспекторов, распечатать все формы, и так далее. В случае с защитой Второй Поправки, закон вступил в силу двадцатого февраля 1996-го года, следом после дня президента.

Новый закон, мягко говоря, вызвал противоречивые чувства в Мэриленде. Он оказался популярен у большей части общественности, но не у высших чинов прокуратуры штата или генеральной прокуратуры Мэриленда, и не у верхов полиции штата. Он стал удивительно популярен в самом Балтиморе, который очень черен и демократичен, но если об этом задуматься, то понимаешь, что большая часть всего насилия в чернокожем обществе происходит со стороны других чернокожих. Несмотря на все это, Раймарк публично высказался против закона, и генеральная прокуратура Мэриленда пообещалась подавать иски вплоть до Верховного Суда, чтобы закон отменили.

Это дало нам возможность немного покрасоваться. На тот момент текущим генеральным прокурором был Джо Каррен, давний влиятельный политик, с давних пор поддерживающий законы о контроле оружия. Он был настолько настроен против защиты Второй Поправки, что проигнорировал требование в течение девяноста дней подготовиться к обязательной выдаче разрешений на ношение скрытого оружия. Он просто сказал, что Мэриленд будет игнорировать этот закон, отклонять все разрешения и принимать разрешения из других штатов, как и раньше. Мы собрались с Джоном Томасом и Брюстером МакРайли, и решили выбить клин клином. Мы публично объявили, что я отправлюсь в Балтимор двадцатого февраля и лично прибуду для получения федерально одобренного разрешения на оружие. Каррен проглотил наживку, и ответил по вечерним новостям, что он будет присутствовать, чтобы дать отказ лично, и если у меня будет обнаружено скрытое оружие, он на месте отдаст приказ о моем аресте!

Мы взяли форму на разрешение и заполнили ее. А затем мы сделали кое-что, чего я не думал, что Каррен ждал – мы наняли адвоката. И не просто адвоката, а Дэвида Бойеса, партнера конторы Кравета, Суэйна и Мура, одного из самых авторитетных юридических агентств в стране. Он работал с кучей громких дел, когда-то защищая, когда-то обвиняя, но почти всегда побеждая. Он стоил нам целое состояние, так что для оплаты счета мы подключили Институт Возрождения Америки. К тому моменту попытались влезть и Уэйн ЛаПьер с Национальной Стрелковой Ассоциацией, желая вложиться и оставить свое имя. Я позвонил Уэйну, и доступно ему объяснил, что Стрелковая Ассоциация в Мэриленде так же популярна, как сэндвич со свининой и сыром в Иерусалиме, и что если он хочет, чтобы все удалось, то ему стоит отвалить и заткнуться. Он вспылил на это и пригрозил мне, что заберет все свои пожертвования в мою кампанию, но это была пустая угроза, потому что он и бакса не вложил.

Двадцатое февраля выдалось сухим и холодным, и мы выехали из моего офиса в Рэйберне по трассе I-95 в Балтимор. Джон Томас достойно отрабатывал свою зарплату, и когда мы приехали в десять утра на угол церкви Святого Павла и Восточного Лексингтона, там уже стояли камеры с микрофонами. Там также стояло несколько офицеров полиции штата, и когда мы вышли из лимузина, часть из них подошла к нам. Самый старший по званию из присутствующих, майор, встал передо мной и спросил:

– Вы Карл Бакмэн?

– Да, это я.

– У вас имеется при себе оружие, сэр?

Камеры повернулись к нам, я точно был уверен, и я просто улыбнулся и сказал правду:

– Нет, не имеется.

– Сэр, поступила информация, что у вас при себе имеется огнестрельное оружие. Вы опровергаете эту информацию?

Это звучало, как будто он читал по бумажке.

– Офицер, я отрицаю, что у меня при себе имеется огнестрельное оружие, – ответил я.

– Сэр, поскольку информация о вашем ношении оружия поступила из достоверного источника, я настаиваю на вашем обыске. Если у вас имеется при себе огнестрельное оружие, и нет на него разрешения, то у меня не останется выбора, кроме как арестовать вас. Если вы желаете уехать, то в таком случае я не стану этого делать.

А! Арестовать меня прямо перед тем, как мы подадим заявку на разрешение. Несколько человек за мной начали громко и долго возмущаться, но я просто улыбнулся, поднял руки вверх и сделал шаг вперед. Парочка плотных сержантов выступила вперед, и пока один из них смотрел мне в глаза, держа руку на рукоятке своего пистолета, второй обыскал меня так тщательно, что дошло даже до того, что мне пришлось достать все из карманов. У меня не было при себе пистолета, или чего-то подобного, даже пилочки для ногтей не было. У меня при себе были только водительские права для удостоверения личности. Я улыбался, пока все это происходило, и когда они отступили назад, качая головами, я снова улыбнулся и развернулся к майору:

– Довольны? – спросил я.

Он что-то пробурчал, но отошел с дороги. Я шел первым через двери в приемную. Джо Каррен стоял там, недовольный тем, что меня не арестовали, поймав с поличным. За нами прошли все остальные, включая съемочную группу. Я дождался, когда все войдут и займут места, и затем выступил вперед:

– Генеральный прокурор Каррен, меня зовут Карл Бакмэн. Я прибыл, чтобы подать заявку на разрешение на скрытое ношение оружия, предусмотренное Актом о федеральной защите Второй Поправки от 1995-го года. Вот мое заявление, – и я помахал им перед камерами. – По положениям, указанным в законе, у вас есть на его рассмотрение пять рабочих дней, чтобы вынести положительное либо отрицательное решение. Могу я ожидать ответа к концу рабочего дня двадцать седьмого февраля?

Каррен ухмыльнулся, и повернулся к камерам.

– Штат Мэриленда отрицает соответствие этого так называемого Акта Конституции. Закон штата Мэриленд указывает, что заявления должны подаваться в секретариат полиции штата и на рассмотрение требуется девяносто дней. В таком случае данное заявление отклоняется как поданное ненадлежащим образом, – после своей речи он разорвал документ надвое и дал ошметкам медленно упасть на пол.

Этого мне было достаточно. Я отступил назад, и вперед подался Дэвид Бойес. Прежде, чем Каррен успел отреагировать, у Бойеса в руке был документ синего цвета, который он сунул в руку Каррену.

– Меня зовут Дэвид Бойес, и я являюсь адвокатом мистера Бакмэна. Это приказ Федерального суда, требующий… – и он продолжил свою тираду.

Как он умудрился это провернуть, я не имел ни малейшего понятия, но вкратце – он ухитрился получить от федерального судьи приказ, требующий выяснения причин отказа Мэриленд подчиняться Федеральному закону. У него при себе были и другие федеральные документы, и один из них давал мне разрешение на скрытое ношение оружия, пока я ожидаю результатов дела Федерального Суда. Джо Каррен не был готов к такому, и его лицо приобрело интересный оттенок фиолетового.

Должен признаться, что Бойес был настоящим шоуменом. Он вместе со всеми репортерами вышел из здания первым, и мы подошли к багажнику лимузина. Там лежал мой старый Кольт 45-го калибра. Я понарошку снял свой пиджак, и надел кобуру, затем зарядил револьвер патронами и положил его в кобуру. Затем я надел пиджак обратно. Теперь я официально «носил скрытое оружие».

Я видел, как майор полиции штата стоял в дверях со злобным видом, и было похоже, что он готов сорваться и арестовать меня на месте, но затем я увидел, как Каррен кладет ему на плечо руку и удерживает его от этого. Бойес сказал нам, что хоть я и мог быть арестован, были велики шансы, что это разозлит одного подручного Федерального судью, который был у него в кармане. Если его достаточно разозлить, он мог направить Федеральных маршалов, чтобы выпустить меня и выписать судебный ордер для выяснения, причастен ли к этому Каррен или кто-либо из полиции штата.

Была пара человек, кто думал, что мой арест бы здорово смотрелся на телевидении, и надеялись, что на моих руках все же защелкнутся наручники. Мое же видение этого несколько разделялось. Да, для телевидения это было бы здорово, но арест? Еще до этого я сказал Мэрилин, что я достаточно повидал тюрем за годы, и единственный раз, когда меня действительно обвинили в чем-либо – это когда нас с Марти и Рикки поймали спящими на пляже, когда мы отправились в ту поездку, и то это было даже не правонарушение, а просто нарушение. До этого, если мне бы нужно было заполнять заявку о приеме на работу и у меня спросили, были ли я когда-либо арестован или осужден, я мог честно сказать «НЕТ!». Мэрилин мое мышление на этот счет не очень впечатляло. Она не хотела, чтобы меня кто-либо за что-либо арестовывал.

Как только я надел пиджак, я натянул улыбку и повернулся к камерам. Было холодно, но мне нужно было вытерпеть это. Выступать со всем этим в пальто бы так не сработало. Вопросы начали поступать сразу же.

– Конгрессмен Бакмэн? Вы теперь собираетесь носить с собой пистолет?

– Ну, вообще в этом и смысл разрешения на скрытое ношение оружия, разве не так? Вы не узнаете, ношу я его с собой или нет!

– Почему вы не отвечаете на вопрос?

– Я ответил на вопрос. Если преступник решит напасть на кого-либо или ограбить, он не узнает, сможет ли его жертва отбиться, правда ведь? Может быть, это и удержит его от преступления.

– Не будет ли это значить, что он тоже достанет себе оружие?

– Преступники уже имеют доступ к любому оружию, какое только пожелают. Этот закон же уравнивает права для всех обычных граждан.

И затем прозвучал вопрос, который я знал, что прозвучит, тот самый, который должен быть задан:

– Господин конгрессмен, приводилась цитата прокурора штата, в которой он говорил, что единственная причина, по которой вы сделали все это – это чтобы оправдать убийство вашего брата. Что вы можете на это сказать?

Я выпрямился и посмотрел на камеры настолько уверенно, насколько мог. Я начинал замерзать, но нужно было все сделать правильно. От этого зависело мое политическое будущее.

– Да, это из-за моего брата, но не для того, чтобы оправдать это. Нет, это было сделано для того, чтобы не допустить с другими того, что случилось со мной.

Когда безумный псих решил напасть на мою семью, я все сделал правильно и законно. Я пошел в полицию. Они сказали мне, что они не могут защитить нас. Мою жену преследовали, ее машину испортили и подожгли, наш дом тоже пытались сжечь. За нами гонялся психованный убийца, пытаясь порубить на куски мою жену, моего новорожденного сына и меня самого, и мне сказали, что я тоже не могу их защищать. Я спросил тогда, могу ли я получить разрешение на ношение оружия, оружия, которое я с честью носил, когда служил своей стране, и мне сказали, что я мог бы и не спрашивать.

Полиция сообщила мне, что штат Мэриленд предпочел бы, чтобы всю нашу семью вскрыл псих, чем то, чтобы я носил оружие, чтобы защитить их. Мне сказали, что если я буду носить оружие, то арестуют меня, а не того, кто преследовал нас. И мне сказали, что если я достаточно умен, то все равно это сделаю, потому что был достаточно богат, чтобы нанять адвокатов, которые вытащат меня из тюрьмы.

Итак, дело ли в моем брате? Да, потому что я не хочу, чтобы кто-либо из моих земляков-граждан прошел через то же, через что прошел я тринадцать лет назад. Я хочу, чтобы они знали, что если они наткнутся на преступника, то с последствиями столкнутся не они, а преступник. И я хочу, чтобы они знали, что я буду стоять с ними и сражаться за них! Для Второй Поправки есть причина, и самое время, чтобы политики в Аннаполисе осознали это!

И вот так мы это сделали. Я работал над этой «импровизацией» несколько дней вместе с Марти, Бойесом и еще коллегой из Института Возрождения Америки, и там была куча словечек, которые бы хорошо сыграли на публике. «Безумный псих» – «психованный убийца» – «порубить на куски» – «вскрыть» – все эти слова должны вызвать ужасный образ того, что может произойти со зрителем. «С честью носил» – «защищать» – «сражаться» – все это должно было выставить меня в лучшем свете, подчеркнуть мою службу стране и избирателям. Мы мучались с подбором слов не меньше, как и любой составитель речей, работающий на Союзные Штаты.

После этого мы закруглились. Репортеры продолжали выкрикивать все те же вопросы снова и снова, но я просто улыбнулся, помахал и забрался обратно в лимузин. Когда мы уже ехали по дороге, Дэвид Бойес посмотрел на меня и спросил:

– Ты серьезно собираешься везде с собой таскать эту штуковину?

Я со смехом фыркнул.

– Боже упаси! У меня теперь есть охрана для таких ситуаций. Если плохие парни подберутся ко мне настолько близко, что мне понадобится оружие, я смогу его просто подобрать у кого-нибудь из этих ребят, – услышав это, водитель фыркнул, а второй охранник на пассажирском сидении повернулся и закатил глаза. – Нет, думаю, что я отвезу его домой и запихну в свой стол, где он обычно у меня и лежит.

Бойес пожал плечами, и мы начали обсуждать возможные события в ближайшем будущем. Заполнив иск в Федеральный Суд и уже подав бумаги, мы вынесли дело за пределы судов Мэриленда, и лежать ему там было как минимум еще год. Мы могли ожидать решения к концу 1997-го года или где-нибудь в 1998-м. Мы поехали обратно в мой офис в Вашингтоне. Я закончил пораньше и в середине дня полетел домой. Я хотел увидеть это вечером в новостях.

Чего я не ожидал, так это того, что Чарли обнимет меня, когда я вернулся домой. WBAL не стали дожидаться шести часов вечера, чтобы показать это в новостях, и пустили это раньше, в пять.

– Пап! Я увидел тебя в новостях, когда вернулся домой! Ты правда носишь с собой пистолет? Круто! Я могу посмотреть? – он был в восторге.

А я – нет. Это было как угодно, но не круто.

– Угомонись, сын. Дай мне сперва поздороваться с твоей мамой.

На кухню вышла Мэрилин:

– Как прошел твой день? Я тоже видела тебя по телевизору.

У нее было смешанное выражение, которое сочетало в себе удовлетворение, что я был дома, и недовольство тем, что меня показали по телевизору.

– Неплохо, думаю.

Мэрилин поцеловала меня, и затем наклонилась и шепнула мне на ухо:

– Тебе нужно будет поговорить с сыном.

Я только кивнул в ответ. Я повесил свое пальто и затем поманил Чарли пальцем:

– Иди за мной.

У Чарли было взволнованное выражение лица в духе «что я такого сделал?». Я провел его в свой кабинет, и после того, как он вошел, указал ему на диван и закрыл за нами дверь.

– Чарли, думаю, что нам нужно немного поговорить. Ты думаешь, что это круто?

– Ага! Носить с собой пистолет…

– Чарли, это сразу много всего, но это точно не круто, – я снял пиджак, повесил его на спинку кресла, и на мне было видно кобуру с моим кольтом.

Я достал револьвер из кобуры, вынул патроны, сделал прострел холостым, чтобы удостовериться, что патронов там не осталось, и дал его ему в руки:

– Вот, возьми.

Для человека, который так этим интересовался, столкнувшись с реальностью, он довольно осторожно его взял. Он взялся за него так легко, что чуть не уронил его на пол, и ему пришлось повозиться, чтобы крепко его ухватить. Он нервно взглянул на меня. Я протянул руку и взял револьвер обратно.

– Не думал, что он будет таким тяжелым, да? – и я сел у своего стола.

– Ээ, нет.

– Он тяжелый не только в таком аспекте. Чарли, это пистолет. Это не игрушка. Его основное назначение – убивать людей. Я надеюсь, что мне никогда не придется снова его носить. Я точно не собираюсь носить его с собой повсюду каждый день. Одно дело выйти на площадку в Парктоне и прострелить пару обойм, чтобы остаться в форме, но я никогда, никогда не хочу снова его всерьез использовать, – я повернулся в своем кресле и открыл свой стол.

Кольт вместе с кобурой отправились в нижнюю полку. Я закрыл полку на ключ и убрал их в свой карман.

Он посмотрел на меня на мгновение и затем сказал:

– Пап, како…

– …каково это? На что это было похоже? – Чарли кивнул. – Каково это было – убить моего брата? – он снова кивнул. Я только вздохнул на это. – Боже, Чарли, это не то, о чем стоит говорить, ты знаешь? В смысле, убийство твоего дяди. Вот кем он был, ты же знаешь? – он просто сидел и смотрел на меня, не говоря ни слова, но ожидая, что я продолжу.

Я не мог смотреть на него. Я смотрел на дальнюю стену, не видя стоящих там книжных полок, но видя перед собой кухню в тот день в 1983-м году, и даже раньше – ночь 1981-го. Я повернулся обратно к своему сыну.

– Убивая человека, все меняется, Чарли. Это не так, как показывают в фильмах или по телевизору. Этому есть своя цена. Я каждый день думаю об этом. Каждый день, когда я выхожу на кухню, я вспоминаю о том, где мне пришлось убить человека и оставить его тело, чтобы его забрала полиция, – на это глаза Чарли широко раскрылись.

Не думаю, чтобы он когда-либо связывал факт моего убийства моего сумасшедшего брата с реальностью, что это произошло в том же самом помещении, где он ел свои хлопья на завтрак.

– И даже больше, Чарли. Я должен был это сделать, не путай. Он действительно был сумасшедшим и он действительно пытался убить тебя и твою маму, но убив его, я также убил и остаток своей семьи. Моя сестра, твоя крестная, твоя тетя Сьюзи – она буквально сбежала из дома. Она сменила имя и уехала за полстраны отсюда, чтобы убраться подальше от наших родителей и от меня. У меня были тети, дяди, и двоюродные братья и сестры. С тех пор я ни с кем их них не разговаривал, даже со своей крестной матерью. Мои родители, бабушка и дедушка, которых ты никогда не видел, называют меня монстром. Моей семье конец, Чарли. Когда ты убиваешь кого-либо, этому есть цена, – и я постучал по столу, куда я убрал свой револьвер. – Это не игрушка, и это никогда не круто.

Мой сын сидел молча с минуту, и затем сказал:

– Прости, пап.

Я только улыбнулся и махнул рукой:

– Не переживай. Все хорошо, что хорошо кончается, – и я кивнул в сторону двери.

Чарли поднялся и направился к двери. Я же еще сидел, и услышал его:

– Пап, ты в порядке?

Я фыркнул и повернулся к нему.

– Все в порядке. Каждый раз, когда я задумываюсь о том дне, я просто смотрю на тебя и твою мать, и мне становится лучше, – и я тоже поднялся и жестом велел ему идти, и затем последовал за ним на кухню.

Мэрилин была на кухне, она тогда вынимала буханку хлеба из духовки. Пахло восхитительно. Они с близняшками наготовили целую кастрюлю соуса для спагетти, и еще кастрюлю с водой закипала на плите. Я достал бутылку Кьянти с полки.

– Все в порядке, – спросила она.

– Вполне.

За нами стоял наш сын, осознавая, что здесь лежал мертвец. Он виновато взглянул на меня, тихо спросив:

– Здесь? – я же не сказал ни слова, но незаметно указал ему на край стола, где Хэмилтон упал на пол. Чарли вытаращил глаза и затем вышел из кухни.

Мэрилин взглянула на меня и спросила:

– Что это такое было?

Я улыбнулся и налил нам вина:

– Потом расскажу.

Стив Раймарк показал себя сильным соперником. В каком-то смысле, он не только подкреплял свои достижения, но и освещал мои, конечно же, в негативном свете. Он был большим сторонником контроля оружия, так что для него защита Второй Поправки показала меня как придурка, выступающего за отмену контроля, который играет на руку Национальной Стрелковой Ассоциации. Вдобавок, конечно же, я был в составе Банды Восьмерых Ньюта Гингрича, которая закрыла правительство и подняла налоги. Чего бы плохого ни происходило в правительстве, можно было быть уверенным, что это была исключительно моя личная вина.

Во многом я не мог возражать против этого. Это было правдой. У нас были основательно разные видения Второй Поправки. Я был одним из тех, кому покровительствует Ньют Гингрич, хоть он со мной и не разговаривал на тот момент. Я был одним из основным членов Банды Восьмерых. Мы закрыли правительство и в конце концов все обернулось поднятием налогов. Я голосовал за связь между продлением условий бюджета и ограничением лимита погашения госдолга.

Если получаешь лимоны – делай лимонад. Мы проработали несколько цитат и благозвучных фразочек, от которых я бы больше походил на лидера. Когда на меня налетят с вопросом или жалобой, мне нужно было занять позицию жесткости во благо – это вещи, которые необходимо было сделать, или же страна улетела бы в тартарары.

Да, я участвовал в закрытии правительства. Доволен ли я, что до этого дошло? Конечно же, нет! Нужно ли нам было внедрить дисциплину, чтобы решить наши проблемы? Нужно!

и

Это важное дело! Бюджеты, дефициты и налоги – это важно! Это не забавно, не возбуждает и не увлекает, но это важно. Кому-то нужно было встать во главе для решения этих вопросов, и если это не будет Билл Клинтон, то тогда это придется сделать нам. И я – один из этих лидеров!

и

Дефицит бюджета – это важно! Мы заняли денег почти у всего мира, чтобы оплатить то, за что мы должны платить сами. И однажды они потребуют возврата! Почему мы занимаем денег у Китая, чтобы заплатить за [вставьте нужное]? Если это так важно, то нам нужно либо оплачивать это самим, либо достать деньги где-то еще. Нам стоит перестать тратить деньги, которых у нас нет!

и всегда популярное

Я плачу по своим счетам! Вы платите по своим! Ваши дети платят по своим счетам! Так почему государство не может платить по своим? Это имеет значение!

Все это было частью предвыборной речи. Общий подход к теме давил на грусть. Да, я знаю, что это ужасные вещи, но если Клинтон не начнет вести себя подобающе, и действовать, то тогда нам придется заставить его действовать. И так мы подбирались ко второй половине речи, с результатами на текущий момент.

Было ли это здорово? Нет! Было ли это весело? Нет! Было ли это необходимо? Да! Это сработало? Да! Дефицит бюджета в этом году уже в половину меньше, чем в прошлом году! И в следующем он станет еще меньше! Нам нужно отделаться от этого и привести свою финансовую палату в порядок! Мы будем уничтожать дефицит, но только с продолжением поддержки избирателей – вас. Мы должны разобраться с этим бардаком, и чтобы это сделать, нам нужно только придерживаться программы и отправить меня обратно в Вашингтон, чтобы вести эту борьбу!

Дальше нам только оставалось ждать, как это все сыграет.