С чистого листа главы 100-165

Глава 113. Старый друг

Есть некоторые вещи, которые может сделать только Палата Представителей, а какие-то может только Сенат. Палата куда больше задействована в составлении бюджета, нежели Сенат. С другой стороны, только Сенат может влиять на назначения президентом на высокие посты. Сенат считается более старшим из двух подразделений, и предполагается, что там сидят более взрослые и мудрые люди. В большинстве случаев это ударяет большинству сенаторов в голову, и многие становятся напыщенными ублюдками, но это уже, наверное, совсем другая итория.

Мне не нужно было обращать внимание на выдвижения и назначения на пост в Верховный Суд. Не важно, что бы я ни думал о кандидате, у меня не было законного права вмешаться. Если бы кто-нибудь спросил, я бы мог вставить свои две копейки, но даже в этом случае это не имело особого значения. Насколько это касается кабинета министров, там есть четыре гиганта – Государство, Оборона, Юстиция и Казначейство – а все остальное так, всем плевать. Например, всем было плевать на Транспорт, пока парочка самолетов не потерпела крушение Одиннадцатого сентября, а без этого – кому это интересно?!

Вот чего многие не осознают, так это того, что в большей части этих мест есть свои депутаты, которые тоже являются политическими назначенцами, и требуют одобрения Сената. Об этой работе не говорят в вечерних новостях, не попадают ни в какие скандалы, и в целом это обычно рутинная работа. Единственный случай, когда ситуация накаляется – это когда какой-нибудь сенатор наложит в штанишки и пытается остановить работу, чтобы чего-то добиться. Например, когда в 2001-м году к власти пришел Джордж Буш, сенатор Джесси Хелмс из Северной Каролины начал создавать задержки в работе нескольких своих подчиненных, чтобы вынудить президента изменить один закон.

Как простой и относительно молодой конгрессмен, я не был на виду у своих более влиятельных собратьев из Сената. К декабрю все уже знали, кого Билл Клинтон выдвигал на различные позиции. Различные депутаты были просто указаны на бумаге, которая затем направлялась всем в качестве стандартной рассылки. Обычно отправляются огромные количества такого барахла, и из этого почти ничего не читается. В общем, если вы даже замечаете такую бумажку, вы окинете ее быстрым взглядом и отправляете назад, чтобы ее заполнили или выбросили.

Ближе к концу декабря я получил список номинантов в секретариат и в заместители секретарей кабинета министров. Там огромный перечень этих бюрократов, и должности специально запутаны. Кто стоит выше – заместитель министра, заместитель секретаря или помощник секретаря? Кто важнее – заместитель помощника или помощник заместителя? Кому-то вообще это интересно? Ну, на самом деле важно это знать, если пытаешься что-либо сделать. Секретарь намного выше в иерархии, чем помощник, так что если и пытаешься что-то реализовать – нужно знать, кто на какой ступени может помочь.

К тому времени же я прошелся по списку, чтобы посмотреть, смогу ли я вспомнить кого-либо из первой жизни там. Вообще, одно имя мне вспомнилось. Я вызвал Минди в свой офис, вручил ей список, где обвел одно имя.

– Минди, выручи, и разузнай, кто это?

Она в недоумении взглянула на список:

– Кто это?

– Вот я и хочу, чтобы ты выяснила. У него где-нибудь в системе должна быть указана биография. Все, что у меня сейчас есть – это имя. Я просто хочу посмотреть, тот ли это человек, о котором я думаю, либо же некто совершенно иной.

Она кивнула, пожав плечами.

– Старый друг?

Я улыбнулся в ответ.

– Возможно. Давай выясним.

Минди ушла, и я выбросил это все из головы, перейдя к следующему клочку бумаги в ящике с входящей документацией, перечню нескольких законопроектов, которые будут выдвинуты сразу после того, как Билл Клинтон займет пост. Билл уже начал зазнаваться, поскольку счастливый Демократический Конгресс уже был готов ему служить. Ну, рад за него, но через пару лет он получит очень грубую встряску.

На следующее утро Минди вошла ко мне в кабинет с плотным конвертом.

– Здесь информация, которую вы просили.

Она вскрыла конверт и передала мне что-то, что очень походило на довольно плотную биографию с фотографией симпатичного улыбающегося мужчины.

– Это тот о ком вы думали?

Я уставился на фотографию, и мой желудок заурчал.

– Да, да, это он. Спасибо, – я посмотрел на нее и заметил любопытство на ее лице. – А сейчас я хочу, чтобы ты позвонила в офис Гингрича и записала меня на встречу с ним как можно скорее. Отказ не принимать. Это будет недолгая встреча, но мне нужно как можно скорее с ним встретиться, и если понадобится – я задержусь.

– Что случилось, конгрессмен Бакмэн?

Я покачал головой:

– Не волнуйся, просто оформи мне эту встречу. Спасибо.

Минди кивнула и вышла, все еще озадаченная. Я же снова взглянул на биографию и снимок, задаваясь вопросом, как этот человек умудрился вот так взять и вернуться в мою жизнь. Снимок был хорош, на нем был симпатичный мужчина, высокий и стройный, со плотной шевелюрой на голове и ярко-белыми зубами.

Это был мой старый друг, генерал бригады Энтони Хокинс!

Я никогда не обращался к нему по полному имени в 1981-м году, когда познакомился с ним, хоть и знал его. Тогда я был капитаном, а он – генералом бригады. Его звали «Генерал», и мне нужно было постоянно вставлять к этому «Сэр». Когда я видел его в последний раз, он приказал мне загрузиться в C-47, а затем пару дней спустя я получил от него приказ гнать своих мертвых и покалеченных людей обратно в Гондурас. После того, как нас приняла команда зачистки на том «заброшенном» аэродроме, я ничего о нем больше не слышал; он вышел относительно чистым, и по его указанию начальник военной полиции со своими людьми избивал меня в той камере в подвале.

Полковник Фезерстоун сказал мне, что Хокинс был повышен до генерал-майора к тому времени, как я уже заканчивал свою армейскую карьеру. Я снова посмотрел на биографию и в изумлении покачал головой. Он отслужил еще два года в Брюсселе с НАТО, а затем был отправлен обратно в Штаты, где получил третью звезду, и после отправился на Гавайи как командир армии, подотчетный главнокомандующему Тихоокеанского командования, четырехзвездному моряку, который там заправлял. На этом и закончилась его служба. Он ушел в отставку в звании генерала-лейтенанта шесть лет назад. После этого какое-то время работал на борту у оборонного подрядчика, и когда всю лавочку выкупила компания Grumman, и он остался без работы, Хокинс присоединился к Центру Военного Развития, исследовательскому центру в Вашингтоне.

Что действительно меня поразило, так это то, что Хокинс – Демократ. Военные обычно довольно консервативные ребята, и тяготеют к Республиканской партии. Одним из плюсов призывов было то, что там наблюдалось разнообразие общества, нежели с одними добровольцами, которые в большинстве своем были похожи друг на друга. Нет, я не поддерживаю возвращение призыва, но все-таки это было не так уж и плохо.

Я особенно не задумывался об этом тупом ублюдке, когда уволился со службы. Мое колено было разнесено, но это же могло случиться и в другое время или в другом месте, например, на другом прыжке, да или же просто в результате падения с лестницы. Я покинул армию почти одиннадцать лет назад, и она уже не была частью моей жизни. Я никогда не жалел, что отслужил, и даже был бы рад остаться там, но просто не получилось. Да и впоследствии на свою жизнь мне жаловаться не приходится!

Теперь же, пока я задумался о тех временах, я понял, насколько глупым и наивным тогда был. Что бы произошло, если бы я просто сказал «НЕТ!» и отказался бы лезть на борт того Альбатроса? Что было бы, если бы мы все отказались исполнять, насколько сами знали, откровенно глупый и незаконный приказ? Мы были не в состоянии военного положения, где нужно делать то, что должен. Это было чертово тренировочное упражнение, и эта мразь бы с радостью прикончила нас всех, если бы это не помешало его повышению по службе. Чего бы плохого случилось? Он бы отправил меня под трибунал за ослушание, но я бы с этим легко разобрался на слушании. Моя карьера рассыпалась бы в пух и прах, но она все равно закончилась тем же, пока Хокинс причастен. Куда важнее, что двоим отличным парням не пришлось бы умирать, и еще одного бы не покорежило, и я не про себя. Я позволил личной отваге и чувству долга перекрыть долг по отношению к своим боевым товарищам.

Я не собирался ни в коем случае позволить Хокинсу вернуться на службу государству Соединенных Штатов!

Сразу после обеда Минди сообщила мне, что Ньют уделит мне пять минут в четыре часа, чтобы я поговорил с ним. Я поблагодарил ее, и поручил ей освободить мое расписание на день. В половину четвертого я добрался до его офиса и дождался своей очереди. Меня пригласили около пяти минут пятого, и я улыбнулся, ковыляя сквозь его кабинеты. Местечко было намного уютнее моего.

С тех пор, как мы заняли больше мест в Палате, Ньют был куда больше мной доволен, чем раньше, когда я сотрудничал с Демократами. Я все еще собирался сотрудничать с ними, но я не видел необходимости докладывать ему об этом. По факту все, что я хотел сделать – было бы острой соринкой в глазу Демократов, и ему бы это точно понравилось.

– Карл, рад снова тебя видеть. Чем могу помочь?

– Спасибо, что уделил мне время, Ньют. Я ценю это.

Он широко улыбнулся:

– Итак, что привело тебя ко мне? – и я потянулся в карман своего пиджака, вынул оттуда биографию со снимком Хокинса, и положил на его стол.

– Что это? Кто этот парень? – спросил он.

– Это информация по генералу-лейтенанту Энтони Хокинсу, которого Билл Клинтон выдвинул на должность заместителя министра под Уорреном Кристофером.

– И?

– Ну, этого не случится. Я знал этого парня еще в армии. Он не подходит на руководящие должности где-либо в правительстве. Я не хочу вдаваться в детали, поскольку есть определенные соображения национальной безопасности, но я не допущу его снова к службе. Никто в Сенате или в офисе Клинтона не знает меня, либо не станет слушать, но они знают тебя. Я только прошу, чтобы ты связался с кем-либо и аннулировал это выдвижение.

Ньют сидел, откинувшись в своем кресле и лениво слушал меня, но когда я дошел до слов «национальная безопасность», он выпрямился.

– Карл, мы в Палате Представителей, а не в Сенате. Право «рассматривать и одобрять» дано Сенату, а не нам.

– Я это понимаю, и поэтому говорю с тобой. Хотя я серьезен. Если я должен буду сорвать его утверждающее слушание, и даже в прямом эфире – я сделаю это, и если даже это будет стоить мне места, я готов поступиться.

– Выкинешь что-нибудь подобное, и это будет стоить тебе места! Это закончится выговором Конгрессу и последующим презрением, не меньше!

Я кивнул.

– Как я и сказал, я готов поступиться.

Он осторожно на меня посмотрел:

– Ты должен рассказать мне, что происходит, Карл. Что за чертовщина о национальной безопасности?

Я покачал головой:

– Я не могу рассказать. Это под грифом «Совершенно Секретно». За это мне тоже придется заплатить, если я открыто заговорю об этом.

– Карл, я не очень понимаю, чего ты от меня ждешь, если ты не расскажешь мне, что происходит, или произошло, или чего так еще.

– Ньют, в этот раз тебе нужно просто поверить мне.

Он только покачал головой:

– Дай мне время сделать пару звонков, но никаких глупостей, не обговорив сперва со мной. Если это все чушь собачья, я повешу тебя за яйца сушиться на солнце.

– Вполне устраивает, – я поднялся и покинул кабинет.

Я полетел домой, и немного перебрал с алкоголем той ночью. Слишком много дерьма мне вспомнилось из того кошмара в Центральной Америки. Даже Мэрилин заметила, что с ней я был неразговорчив и раздражителен.

Ньют перезвонил мне через два дня:

– Карл, самое большее, что я смог сделать, так это назначить встречу с некоторыми людьми из Сената, и тебе придется пояснить им все об этой национальной безопасности.

– Когда?

– В четверг, семнадцатого.

Это было на следующей неделе.

– Просто дай мне знать, когда и где, – сказал я ему.

– Лучше бы тебе знать, что ты делаешь, Карл, иначе это будет просто катастрофа, – закончил Ньют и повесил трубку.

Встреча была в офисе Ньюта в два часа дня. Я ожидал вместе с ним, просто общаясь о планах на 1993-й год, когда люди начали подтягиваться. Это была встреча элиты Вашингтонского Конгресса и Сената – и меня. Присутствовал организатор партии большинства, Уэнделл Форд, также был и глава комитета Сената по международным отношениям, Клэйборн Пелл, этот комитет должен был организовать слушание по Хокинсу. Вероятно, потому что я затронул тему национальной безопасности, также был и глава специального комитета по разведке Дэвид Борен. Последними появились куратор команды Клинтона по переходному процессу по имени Джон Болдуин, который был одним из людей Уоррена Кристофера, и сам Хокинс. Единственными Республиканцами в помещении были я и Ньют.

Хокинс вошел последним, в его походке сквозила гордость и вызов, и он чуть ли ни презрительно хмыкнул мне, увидев перед собой молодого юнца, посмевшего бросить ему вызов. Я же посмотрел на него своим заученным безразличным взглядом, просто глядя на него, не мигая, медленно осмотрев его справа налево и затем медленно отвернув голову.

Первым заговорил Болдуин, просто, чтобы начать собрание.

– Конгрессмен Гингрич, приятно снова вас видеть. Позвольте мне представить генерала Хокинса.

Хокинс вышел вперед и прошел мимо меня, чтобы пожать протянутую руку Ньюта.

– Господин конгрессмен, благодарю вас, что пригласили меня, хоть я и не понимаю, в чем может быть проблема.

– За этим мы и здесь, не так ли, генерал? О встрече попросил конгрессмен Бакмэн.

Снизойдя до того, как заметить меня впервые, Хокинс повернулся ко мне и протянул руку:

– Господин конгрессмен.

– Здорово снова вас видеть, мистер Хокинс.

– Генерал Хокинс, если будете так любезны, – ответил он.

Джон Болдуин вставил:

– Генерал Хокинс был генералом армии Соединенных Штатов, и считается обычаем обращаться к офицерам в отставке по их званию.

Я с самым невинным выражением лица осмотрел всех присутствующих.

– Правда? Ну, думаю, что тогда вы все можете называть меня капитаном Бакмэном вместо конгрессмена Бакмэна, но это было бы немного бесцеремонно с моей стороны, – и я снова посмотрел на всех с самым невинным выражением лица.

Мы все сели, и собрание началось.

– Карл, ты просил об этой встрече, и я здесь из-за соображений национальной безопасности, о которых ты отказался рассказать Ньюту. Так что колись, сынок, что это у тебя от этого парня в штанах засвербило? – спросил Борен, растягивая слова на оклахомский деревенский манер.

– Я нахожу всю эту встречу оскорблением! – перебил Хокинс, – У меня образцовый послужной список, и все здесь присутствующие об этом знают! Я требую извинений!

Болдуин положил свою руку на руку Хокинса и молча покачал головой.

– Успокойтесь, генерал, мы все сейчас выясним, – отметил Пелл.

Все уставились на меня. Настало время действовать.

Я кивнул.

– Ну, мне нужно сказать, что я очень разочарован, что мистер Хокинс, или генерал Хокинс, если он настаивает… – глаза Хокинса яростно вспыхнули, но я продолжил: – …и не узнает меня. Мы встречались раньше осенью 1981-го года. Тогда генерал еще был известен как командир генерал бригады Хокинс, и, как я уже говорил ранее, я был известен как капитан Бакмэн.

– Это нелепо! Я никогда в жизни тебя не видел! – возмутился он.

– Это неправда, генерал, неправда! Это было в ноябре 81-го, и мы были в Тегусигальпе, в Гондурасе, во время учений Южного Щита 81-го, – я повернулся к остальным и объяснил: – Не уверен, господа, что вы когда-либо об этом слышали, но это были вполне обычные учения. В то время я был капитаном 82-й Воздушной, и командовал батареей 105-х. Тогда сандинисты только захватили Никарагуа, и доставляли массу проблем, так что армия решила отправить туда воздушный батальон, чтобы показать флаг и провести пару учений.

Хокинс выглядел так, будто хотел что-то сказать, но Болдуин молча удержал его от этого. Хокинс просто уставился на меня.

– За все тогда отвечал генерал бригады Хокинс. Это были вполне обычные учения, где мы обучали гондурасских десантников и проводили групповые прыжки и учения, что-то в этом роде.

Я посмотрел на сенаторов, чтобы увидеть, понимают ли они хоть что-то. Я знал, что Гингрич не служил, но я надеялся, что хотя бы один из сенаторов проходил службу.

– Я знаю, о чем вы, конгрессмен. Я был в береговой охране, но я видел подобные учения. Они вполне обычны, – отметил Пелл и посмотрел на своих коллег, которые понимающе кивнули.

– Да, сэр, обычны. Итак, когда мы были в Гондурасе, и терпели генерала бригады Хокинса, который понятия не имел, что мы там делали. Генерал был тем, кого мы называли «пятипрыжковым болваном», то есть кем-то, кто отработал обязательный минимум из пяти прыжков, чтобы получить квалификацию, и больше никогда этого не делал. Все же, это не было такой проблемой, поскольку мы уже привыкли к чудаковатым командирам.

Хокинс выглядел так, будто он собирается навалять мне, но Болдуин держал свою руку на его, и улыбался.

– Все изменилось во время последнего прыжка. А сейчас прежде чем я продолжу, я обязан сказать, что все последующее обсуждение должно быть классифицировано как «Совершенно Секретно». Это уже и так было засекречено…

– Тогда пора заканчивать с этим! Я не собираюсь сидеть здесь, пока этот предатель выдает засекреченную информацию! – рявкнул Хокинс. Он повернулся к Болдуину и сказал: – Мы уходим отсюда!

Уэнделл Форд приказал:

– Сядьте, генерал. У всех нас есть определенные уровни доступа к секретной информации, и я очень сомневаюсь, что мистер Болдуин хотел бы это раскрывать, если там действительно есть сложности. Я хочу это услышать.

Хокинс бросил на меня взгляд, полный ненависти, но раздраженно махнул рукой, чтобы я продолжил.

– Благодарю вас. Как я уже сказал ранее, все было хорошо до того последнего прыжка. Генерал Хокинс, присутствующий здесь, решил, что было бы отличной мыслью, чтобы гондурасские десантники прыгнули с американских самолетов, пока в то же время американские прыгнули бы с гондурасских самолетов. Обращаю внимание, что только это уже нарушает около половины положений о безопасности, но таков был приказ. Стало еще веселее, когда мы узнали, что гондурасцы прыгали из лишних C-47, которые мы отдали им после Второй Мировой. Никто из нас даже не видел таких старых самолетов, уже не говоря о прыжках с них. Несмотря на наши протесты, нам было приказано с них прыгать, независимо от факта, что мы никогда не учились прыгать с них.

Пара сенаторов бросила взгляд на Хокинса, но теперь он сидел с беспристрастным лицом. Я продолжил:

– Дальше стало хуже. Нам было приказано совершить прыжок ночью. Ночные десантные прыжки – одна из самых опасных штук, которую может сделать солдат. Ночных прыжков не совершается, если только страна не в состоянии войны, и даже тогда это самое последнее дело. Хокинс все равно приказал нам высадиться. Мы забрались в Альбатроса и вылетели посреди ночи.

– Это обернулось катастрофой! Гондурасский пилот самолета, в котором я был, сбился с пути и полетел на юг в сторону Никарагуа. Спустя какое-то время он просто включил сигнал для прыжка и сбросил нас в Никарагуа. Из нас двадцати двое погибло, и еще один стал калекой. Тогда же я и выбил колено. Дальше стало лучше. Командующий отрядом, с которым я прыгал, был одним из погибших, и мне пришлось взять командование на себя. Мы два дня прошли пешком на север, прячась от сандинистов и наркобаронов, чтобы просто попасть в зону действия рации. Хокинс лично отказался распорядиться об эвакуации, и заставил нас идти дальше. Мы продолжали идти, пока у нас не закончилась еда и вода, и затем я передал Хокинсу, что, если он не отдаст приказ об эвакуации, то я сдамся сандинистам.

Теперь уже все три сенатора повернулись и посмотрели на Хокинса, а Ньют сидел с завороженным лицом. Хокинс не обратил на них никакого внимания.

– Итак, вертолету нужно было приземлиться на неком заброшенном аэродроме. Заброшенном, ага! Он был под контролем какого-то там местного наркобарона, и нам нужно было совершить ночное нападение, чтобы обезопасить его и вызвать вертушки. К тому моменту мы больше были похожи на ходячих мертвецов, чем на боевой отряд, но мы все равно это сделали, потому что мы были американскими десантниками и самыми крепкими сукиными сынами на планете! У меня было несколько человек, которые добровольно хотели остаться позади, чтобы не замедлять нас, но я сказал им, что мы все отправляемся домой, живыми или мертвыми. Мы вернулись на базу, и в это время Хокинс арестовал меня за ослушание и бунт. Когда я отказался сотрудничать, его ручной начальник военной полиции затащил меня в подвал и избивал до потери сознания.

– Это все ложь! Чертова ложь, и я терпеть это не намерен! – взревел Хокинс.

Я улыбнулся ему, пока все остальные поворачивались ко мне. Я ответил:

– Вы хотите свидетелей? Прошло уже одиннадцать лет, но я могу гарантировать, что если я позвоню в Пентагон, я могу получить актуальные адреса всех остальных ребят, которые прыгали. Кто-то из них наверняка все еще служит, но я знаю как минимум одного, который оставил службу, и велики шансы, что ушел и кто-то еще. Если будет необходимо, мы можем также найти адвоката из военно-юридической службы, который вытащил меня из того подвала в госпиталь Уолтера Рида.

– И все это потом было засекречено? – спросил Гингрич.

– После моего избиения в подвале, я пришел в себя уже на больничной кровати в закрытом помещении. Мне сообщили, что все было классифицировано как «Совершенно Секретно», и что мне стоит держать рот на замке, чтобы я забрал свою Бронзовую Звезду за то, что доставил своих людей домой, и чтобы я покинул армию так быстро, чтобы закрывающаяся за мной дверь даже задницы моей не коснулась. Вместе со мной были уволены все остальные офицеры из командования, по крайней мере те, кто остался жив, все, кроме генерала бригады Энтони Хокинса, которого подняли в звании.

Я поднялся на ноги, взял свою трость и доковылял до окна. Затем я развернулся и сказал, помахивая тростью:

– Мне это не было нужно до того прыжка, или до того, как мне пришлось проковылять добрую половину сотни километров через вражескую армию. Единственная причина, почему я молчал – так это потому что нам не нужно было, чтобы никарагуанцы знали, что американский генерал решил вторгнуться в их миролюбивую страну с вооруженными американскими десантниками, или что американский генерал сумел выйти сухим из воды после приказа до полусмерти избить неподчинившегося офицера! Господа, кто-нибудь из вас представляет, какой бы скандал подняло хотя бы что-нибудь из перечисленного?

– Это абсурд! Ты ничего не можешь доказать! – рявкнул Хокинс.

Я посмотрел на Пелла.

– Сенатор, вы будете проводить слушание по генералу. Вы действительно думаете, что я не смогу найти ни одного Республиканца, у которого есть хотя бы один зуб, и который не пригласит меня на освидетельствование? – я повернулся обратно к Хокинсу. – Знаете, кроме бега, я все еще могу пройти все нормативы для парашютной школы. Я скучаю, в смысле, по бегу. Я раньше пробегал по восемь километров, – я также объяснил остальным. – Вообще это был минимум, восемь километров, которые должны были пробегать все десантники. Иногда мы бегали и на большие дистанции, – я снова развернулся к Хокинсу и похлопал тростью по своему колену. – Я никогда больше не смогу бегать, генерал. Я был чертовски хорошим солдатом, генерал. Я уже почти был назначен в команду инженеров, и мне было уготовано место в Объединенном комитете начальников штабов. Все пропало. Расплата – жестокая штука, не правда ли?

– Это нелепо! Я не стану это терпеть… – завелся Хокинс на пару минут, но уже было очевидно, что никто больше не обращал на него внимания.

Я прервал его:

– Генерал, вы не заслужили носить форму тогда, и вы уж точно не заслуживаете того, чтобы вернуться к службе еще раз.

Хокинс громко запротестовал на это, но Борен прервал его:

– И чего вы хотите, конгрессмен Бакмэн?

– Сенатор, вы же не можете всему этому поверить…

Борен только отмахнулся от него, и продолжил смотреть на меня:

– Ну?

Я просто покачал головой. Я повернулся к Болдуину.

– С этим ублюдком покончено. Навеки. Мне не интересно рассказывать эту историю. Никарагуа все еще та же бочка с порохом, и никому не нужно все это снова ворошить. Просто прогоните его жалкую задницу раз и навсегда, – я взглянул на Хокинса. – Генерал, я понятия не имею, откуда вы взялись, но настало время вернуться туда, откуда вы и пришли. Валите из Вашингтона. Продайте дом, оставьте работу, и уходите. Пора идти домой, отживать свою пенсию и быть забытым.

Я посмотрел на остальных. Борен и Пелл молча кивнули; Форд ухмыльнулся и затем с отвращением взглянул на Хокинса. Болдуин же просто сидел с каменным лицом, и не стал даже смотреть на него. Ньют же просто поднялся и подошел ко мне:

– Думаю, дальше я справлюсь сам, Карл. Почему бы мне не позвонить тебе позже?

– Идет. Мне нужно вернуться домой и извиниться перед Мэрилин. Я был немного груб с ней и с детьми, когда все это завязалось.

Я пожал всем руки, ну, кроме Хокинса, у меня не было желания быть с ним вежливым. Я выковылял из офиса, немного выпрямился и забрал свое пальто и шляпу.

Чтоб он провалился, чертов сукин сын! Расплата действительно жестока!