С чистого листа главы 100-165

Глава 123. Мыльное Восстание

Сказать, что мое объявление стало шоком – было бы жутким преуменьшением. Думаю, я вызвал бы меньше реакции, если бы поджег фитиль большой бомбы у основания Капитолия! После того, как я закончил со своим выступлением, поднялся дикий рев от репортеров и все они начали выкрикивать какие-то вопросы. Я отказался отвечать и собрался уходить. В это же время в сторонах от них вне досягаемости камер в молчаливом ступоре стояли несколько конгрессменов-Республиканцев и их старшие работники. Вместо того, чтобы увидеть, как я заявляю о своей грядущей отставке из Конгресса (на что меня бы великодушно поблагодарили за мои годы службы) они увидели, как я объявляю войну Ньюту Гингричу. К нему же они и умчались, работники начали прикрывать их от журналистов, которые дружно быть погнались за ними, требуя ответа об их голосах.

Для меня же это было странного рода облегчением. Уже больше года я плясал вокруг Гингрича, начиная с момента, когда я спорил с ним о закрытии правительства. Теперь танцы кончились. Началась война.

Тем же вечером после ужина Мэрилин застала меня сидящим в своем кабинете, я просто смотрел в окно и думал. Она вошла и села ко мне на колени.

– Не против компании? – спросила она.

Я улыбнулся ей:

– Конечно, – и обхватил ее руками.

Мэрилин устроилась поудобнее, и затем сказала:

– Я просто хочу, чтобы ты знал, я очень тобой горжусь. Я знаю, это было тяжело для тебя, но ты прав, а Ньют Гингрич – нет, и я горжусь тем, что ты сказал сегодня.

Я обнял ее и затем ответил:

– Спасибо тебе. Интересно, Цезарь ощущал себя так же, когда перешел Рубикон?

– А?

Я улыбнулся.

– Ты же слышала о том, как Цезарь переходил Рубикон, так?

Мэрилин улыбнулась, пожав плечами:

– Да, но я так и не поняла, что это значило.

Я понимающе кивнул.

– Ааа… ну, это все случилось годы назад, конечно же, но когда Юлий Цезарь решил захватить Рим, существовало правило, что никто из римских генералов не поведет армию в Италию. Границей была небольшая речушка на севере Италии, Рубикон. Впрочем, это больше ручей, чем река. Итак, старика Юлия вызвали в Рим, чтобы он ответил за свои преступления, и ему нужно было оставить армию позади, с дальней стороны реки. Если бы он пошел без них – его отправили бы в тюрьму. А если бы он взял их с собой – это стало бы объявлением гражданской войны.

– И он взял их с собой?

– На это и ссылается выражение. Он взял их с собой. Оно означает, что ты принял решение, от которого уже не отказаться. Все ставки сделаны, и не важно, хорошо это или плохо.

Мэрилин улыбнулась:

– Ну, Цезарь победил. Победишь и ты.

Я фыркнул и криво усмехнулся своей жене.

– Не уверен, что это лучший пример. Против Цезаря выступил Помпей Великий, другой известный генерал, и после пары битв Цезарь преследовал Помпея до Египта, где голова Помпея уже оказалась в корзине.

– Фу!

– Точно! С другой стороны, там Юлий Цезарь встретил Клеопатру. Может, мне стоит обращать внимание на красивых зарубежных королев.

На это я получил тычок локтем в ребро.

– Забудь об этом! – сказала она.

Я хихикнул.

– Ну, в любом случае для Цезаря это тоже добром не кончилось. В конце концов он вернулся в Рим, где друзья убили его в зале Сената. Осталось только надеяться, что меня в скором времени не вызовут в Сенат!

Мэрилин слезла с моих коленей и направилась в сторону кухни.

– Вот и вся политика!

Когда она уходила, я крикнул:

– Эй, а есть что-нибудь в духе костюма Клеопатры?

– Забудь!

Я рассмеялся на это.

Следующие пару дней я начал обзванивать и общаться почти с каждым представителем Республиканцев, с кем только мог. Их было немного. Основное большинство отказалось со мной говорить, хоть никто и не высказал этого прямо. Они просто были недоступны, или у них был другой звонок, или дела. Я поговорил с Уэйном Гилчрестом, который со мной согласился и пообещал проголосовать вместе со мной против импичмента. Я также поговорил и с Джоном Бейнером, который также сказал, что согласен со мной, но отказался помогать как-либо.

Считая голоса по линии партии, на что рассчитывал Ньют – у Республиканцев было было двести двадцать восемь голосов за импичмент против двухсот семи голосов Демократов. Чтобы не проводить импичмент, мне нужно было добыть одиннадцать голосов, чтобы итогом стало двести семнадцать голосов против двухсот восемнадцати. Ну, десять точно, поскольку я сам был этим одиннадцатым.

На самом деле все было куда сложнее. Поскольку актуальные статьи импичмента содержали шесть различных обвинений, было возможно, что мои коллеги могли бы угодить обеим сторонам, проголосовав против одних обвинений, но за остальные. Двумя крупными обвинениями были: лжесвидетельствование и препятствование расследованию. Остальные касались неуважения к Конгрессу и связанные с этим обвинения в препятствовании. Я сразу мог видеть, что некоторые конгрессмены могли проигнорировать последние четыре обвинения, но проголосовать за первые два. Хуже было то, что была и парочка нескольких консервативных Демократов, которые питали такое же отвращение к Клинтону, как и все остальные, которые могли бы занять противоположную сторону! Так что в реальности мне нужно было больше, чем десять голосов.

Моя политическая карьера начинала сливаться в унитаз. Хорошо то, что я все еще был до неприличия богат, так что мне не пришлось бы идти работать лоббистом. Я и в самом деле в один момент задумался об этом, затем фыркнул и расхохотался, и позвонил в Институт Возрождения Америки. Фонд начал подталкивать Республиканских конгрессменов голосовать против импичмента. Потратить немного денег на дело лишним не будет.

В четверг утром случилось нечто, чего я не мог ожидать. Голосование в Палате в качестве главного жюри состоялось бы во вторник пятнадцатого сентября. За два четверга до этого, утром третьего числа я был в офисе в Вестминстере, где я встречался с Шерил и остальными из команды. Посреди утра пришел никто иной, как Флетчер Дональдсон. Он все еще работал на The Baltimore Sun, и теперь был их главным политическим корреспондентом, и у него были и авторские статьи и колонка с личным мнением, что уже походило на синдицирование. Он не обратил никакого внимания на протестующую девушку-интерна, которая пыталась загородить распахнутую дверь в мой кабинет, и просунул туда голову.

– Карл, не хочешь отозвать свою овчарку?

Я фыркнул и поманил его рукой.

– Флетчер, ты груб, неотесан и социально неприемлем!

– Моя мать бы с тобой согласилась. Давай поговорим.

Я закатил глаза и сказал:

– У меня точно есть планы. Дай я позвоню и назначу! – и я взял свой телефон и изобразил, будто говорю по телефону.

Флетчер проигнорировал и это, и уселся в напротив меня. Он откинулся на спину в своем кресле и закинул ноги на мой стол.

– Карл, не хочешь рассказать мне о вашей грызне с Ньютом, и как ты намерен победить?

Я откинулся в своем кресле и тоже закинул свои ноги на стол. Насколько вообще возможно для политика иметь друзей в СМИ, Флетчер был другом. С ним мы однозначно были на "ты".

– Флетчер, я понятия не имею, о чем ты! Ньют Гингрич мой друг и наставник, и он заслужил уважения и моего, и своих коллег и с Республиканской и с Демократической сторон.

– Карл, зуб даю, что ты неделю отрабатывал эту реплику. Да и детям своим ты то же рассказывал о четвертаках под их подушкой, что они от зубной феи.

Мы обменивались колкостями еще минут десять, Флетчер все пытался разузнать от меня что-нибудь о том, как я собираюсь противостоять Ньюту, а я же доказывал свою невиновность. Затем Кэрри, молодой интерн, которая пыталась не впустить Флетчера в мой кабинет, появилась в дверях со встревоженным выражением.

– Ээм, господин конгрессмен, вам нужно это увидеть.

Я приподнял бровь:

– Я выйду через пару минут, Кэрри.

– Ээ, сэр? Вам действительно нужно на это взглянуть.

Я бросил взгляд на Флетчера, и пожал плечами. Затем я встал и добрался до двери вперед него.

– Кэрри, держи его тут и не выпускай.

Бедная девушка честно пыталась оставаться между Флетчером и дверным проемом, он рванулся вправо и обошел ее слева. Кэрри засеменила за нами, выглядя более чем взволнованно. Я застал большую часть команды, уставившуюся на почтовый ящик, пластиковый ящик, который почтовая служба приносила каждый день вместе с почтой в офис.

– Ну и? – спросил я.

Шерил указала на большой бесформенный сверток, и на два других таких же. Один был уже вскрыт.

– Посмотрите, – сказала она, указывая на стол, где он лежал. На столе лежал небольшой кусок мыла, размера и типа, который обычно бывает в отельных ванных, все еще в обертке. – Это было в свертке вместе с этой запиской, – и она передала ее мне.

Я развернул ее. Это была простенькая записка, написанная на обычной бумаге. «Хорошо мойте руки, и голосуйте против импичмента». Это было подписано «Элли Хайнс». Обратным адресом на свертке было указано «Э. Хайнс» в Аркадии.

Пока я читал это странное послание, Шерил вскрыла второй сверток, и вытряхнула оттуда второй кусок мыла с похожим посланием. Я взял его и положил на первую записку, которую Флетчер схватил прежде, чем я успел его остановить. Третий сверток побольше содержал третий кусок мыла, немного раздавленный в свертке, и сообщение, чтобы я голосовал против импичмента.

Мы все уставились на почту, Флетчер тоже все прочел, и тишину нарушил только звонок моего сотового. Я раскрыл его и приложил к уху.

– Алло?

– Карл, это Уэйн Гилчрест. Ты никогда не догадаешься, что я сегодня получил по почте!

– Кусок мыла!

– Как ты узнал?!

– У меня то же самое! Я получил три. Записка была? – спросил я.

Послышался шелест бумаги.

– В общих чертах там сказано, чтобы я голосовал против импичмента. Ты как-то причастен к этому?

– Понятия не имел.

Уэйн сказал:

– Я сделаю пару звонков. Тебе бы тоже стоило.

Я согласно забурчал, и осмотрелся в помещении. Флетчер Дональдсон спросил:

– Господин конгрессмен, я могу получить от вас какое-нибудь заявление?

Я не знал, что сказать, но меня выручила Шерил.

– Так избиратели говорят, что хотят отмены импичмента, и они хотят, чтобы вместо этого Конгресс ограничил президента.

– Да, точно, – согласно сказал я.

– Точно, – и Флетчер достал свои ключи от машины. – Всегда интересно поболтать с тобой, Карл. Еще увидимся! – и он ретировался прежде, чем я успел попрощаться.

Я поручил Шерил позвонить в офис в Вашингтоне, чтобы выяснить, присылали ли мыло туда, но ответом было "нет". Это изменилось на следующий день. В пятницу я прилетел в Вашингтон и прочел свежий Sun. У Флетчера уже была статья на странице мнения на тему полученного мной мыла вместе с поручением от большинства из Мэриленда. Часть вчерашнего дня он провел, обзванивая различные местные офисы и выяснял, что происходит. В Вашингтоне вместе с поступившей почтой я получил еще четыре куска мыла, и я позвонил в Вестминстер, и мне сообщили, что пришло еще три. Мне также звонили некоторые коллеги с вопросом:

– Карл, что за чертовщина происходит?!

В те четверг и пятницу это были только струйки. На следующий вторник, восьмого числа, после дня Труда, это уже был целый поток! Сотни кусков мыла направлялись в Капитолий, и все с приписками, чтобы мы мыли руки и забыли про импичмент, или чтобы мы работали над решением проблем, или перестали ссориться. Их смысл был предельно понятен. Идея импичмента была далеко не такой популярной, какой ее считал Ньют. К концу недели один из смекалистых молодых сотрудников у Демократа выставил мусорное ведро в коридоре с табличкой «Только для мыла», и названием приюта для бездомных в Вашингтоне. Все это мыло было бы отправлено на благотворительность! Я не знаю, сколько там было бездомных, но они наверняка стали самыми вымытыми в стране! Нам прислали кучу мыла!

Джерри Фергюсон ухитрился записать меня на передачу «На неделе с Дэвидом Бринкли» на воскресенье. Это был мой последний шанс публично высказаться против импичмента перед голосованием в грядущий вторник. Темой дня стало «Мыльное Восстание», названное так Флетчером Дональдсоном в личной статье, которая разошлась по всей стране. Бринкли не стал запариваться и ставить меня против Демократа; его вторым гостем был лидер большинства Дик Арми, один из моих предполагаемых начальников, против которых я «восстал».

Основные аргументы опишу ниже по порядку:

Арми:

– Это все очень просто. Это не вопрос того, изменял ли президент Клинтон своей жене. Это вопрос того, солгал ли он федеральным следователям. Президент солгал министерству юстиции, а посредством этого – и Конгрессу Соединенных Штатов! Это страна с законами, и никто не стоит выше закона, даже президент!

Я:

– Да, президент солгал. Он солгал Кену Старру, он солгал министерству юстиции, и он солгал Конгрессу. И что важнее – он солгал своей жене и своей дочери. И все же то, о чем он солгал, не имеет никакого отношения к работе его кабинета, и все это только вопрос его личной жизни. Я не оправдываю его. Я только говорю о том, что импичмент был разработан не для таких ситуаций. Это опошляет Конституцию. Этот человек должен представать не перед федеральным судом, а перед судом по бракоразводным делам!

Также прозвучало и несколько вопросов о том, было ли «Мыльное Восстание» своего рода моим захватом власти. Я улыбнулся на это, махнул рукой и повторил свою мантру о том, что Ньют Гингрич мой друг и наставник, и что я горжусь тем, что работаю с ним. Мы хотели достичь одного и того же, просто избрали разную тактику. От этого Арми стал заметно ерзать, согласившись, что Гингрич был весьма высокого мнения обо мне, особенно, когда на него надавили некоторыми заявлениями о том, что слышали о намерение Ньюта меня уничтожить. Я же держал рот на замке.

И наконец, было несколько вопросов, значила ли предлагаемая цензура что-нибудь, от чего я отошел немного в сторону. Она не значила ничего, и я знал это. С другой стороны, это было предложением перемирия для моих коллег-Республиканцев, которые хотели что-нибудь сделать, а не только сместить президента. Еще несколько дней младшие сотрудники Белого Дома намекали, что президент будет готов смириться с ограничениями, если он сможет помогать с составлением. Я пропускал это мимо ушей. Он получит то, что получит, и будет радоваться!

На той неделе я попал на обложку Time. Обложка была разделена, на левой стороне был изображен Ньют, смотрящий влево, а справа был я, смотрящий вправо, а внизу был изображен кусок мыла и заголовок «Восстание!». Я не попал на обложку Newsweek, но туда попал кусок мыла вместе с заголовком «Мыльное Восстание!»

Два дня спустя по статьям для импичмента прошло голосование всей Палаты представителей. Четыре незначительные статьи были отклонены с результатом 257–178. Препятствование расследованию, затрагивающее ложь следователям, проиграл с куда меньшей разницей со счетом 220–215. Самое крупное обвинение Клинтона, а именно лжесвидетельствование, проиграло с разницей в один голос со счетом 218–217.

В Палате поднялась суматоха. Вторая ее волна прошла через несколько мгновений, когда встал Джон Бейнер и выступил за то, чтобы мы провели голосование по статье цензуры. Она уже была подана и все успели ее прочесть, но технически сперва было необходимо, чтобы на ее счет сначала проголосовал судебный комитет. Никто не обратил на это внимания, равно как и на то, что лидеры Демократов спустя рукава попытались сорвать это. Статья по цензуре прошла со счетом 411-24. После этого Джон встретился со мной и мы пожали друг другу руки. Он проголосовал вместе со мной против импичмента по всем шести пунктам, и ухитрился протолкнуть проект цензуры. Это был хороший день для нас обоих.

После этого Ньют попытался скрыться от камер, но ему это не удалось. Он попытался сделать лимонад из этих лимонов судьбы, восхвалив их за щедрость и снисходительность, выбрав для них наказания помягче. Впрочем, сам Билл Клинтон не сказал ничего, и его пресс-секретарь Джо Локхарт просто сообщил, что Клинтон и его советники изучают свои возможные ответы.

Это стало ясно и неприятно очевидно пару недель спустя. Мне позвонили из офиса Дика Арми с запросом присутствовать на собрании в среду тридцатого сентября. Арми был лидером большинства Палаты, второй по важности в Республиканской Партии после самого Гингрича. Дик не был моим большим поклонником, как и Ньют, но он сообщил мне, что Совет Белого Дома запросил о встрече с руководством Палаты и мной, чтобы обсудить формулировку цензуры. Мое участие же было нужно, поскольку я был тем парнем, который предложил и составил статью о цензуре.

Мне было любопытно, чего Клинтон ожидал от цензуры. Все, что это по сути сказало – так это то, что он опозорил свой кабинет и Конгресс. Ему ничего делать и не нужно было. Казалось, что он и не собирался. Также присутствовать нужно было и главам Палаты, Арми и ДеЛэю со стороны Республиканцев, и Дику Гепхардту и Дэйву Бониору со стороны Демократов, и Ньюту как спикеру Палаты. Само собрание проходило в конференц-зале в самом Капитолии.

Собрание началось без одного. Ньют отказался в последнюю минуту, сославшись на внезапную болезнь. Подозреваю, что заболел он от своей неспособности провести импичмент президента, и еще хуже ему стало от того, что нужно было участвовать в собрании вместе со мной. Никто из остальных также не хотел со мной связываться, Республиканцы – потому что Ньют меня недолюбливал, а Демократы – потому что я был Республиканцем. Когда же пришла небольшая группа из Белого Дома, разногласия между нами были очевидными, и приятными для них. Клинтон прислал группу из троих человек, а именно двух прихвостней из кабинета кадрового руководителя и Чака Раффа, советника Белого Дома.

Рафф был единственным, кто считался, и он начал собрание с пятнадцатиминутной белибердой. Проще говоря, мол, статья о цензуре никогда полноценно не покидала судебного комитета, не была правильно направлена в зал Палаты, была не в нужном формате, и так далее, и тому подобное. Конечно же, Белый Дом желал сотрудничать, но посчитала, что будет лучше, если все сделать правильно. Может быть, мы бы могли сделать это более осторожно, не торопиться с процессом и составлением, и позаботиться о том, чтобы все было сделано правильно.

Выражения лиц остальных были разнообразными. Прихвостни сидели, весьма довольные собой. Было очевидно, что тактикой было откладывать, оттягивать и задерживать. Белый Дом хотел отложить дело в долгий ящик, и чтобы все тихо свернулось. Они увернулись от пули с импичментом, и теперь собирались проделать это снова. Большинство конгрессменов сидело с неверящими выражениями и лицами, полными отвращения.

Я решил свернуть все это собрание. Я сидел в самом конце стола, позволяя власть имущим смотреть друг на друга. Когда я медленно поднялся, стихли все перешептывания, и все повернулись в мою сторону. Я неторопливо дошел до места напротив Раффа, встав между Арми и Гепхардтом.

– Давайте все упростим. Я тот, кто это начал, и я буду тем, кто это закончит.

Прежде, чем кто-либо успел начать спорить, я продолжил в лучшей своем образе Строзера Мартина:

– В даааанном слуууучае мы имеем отсуууутствие взаимопонимания.

Один из прихвостней, сидящий по правую руку Рафф, выпалил, будучи вне себя:

– Смотри сюда! Ты не можешь…

Я с каменным лицом повернулся, чтобы посмотреть на него.

– Заткнись, сынок. Ты уже все сказал, теперь моя очередь.

Он побагровел и выглядел так, будто собирается что-то сказать, но Рафф положил руку ему на запястье и покачал головой. Затем Рафф посмотрел на меня и сказал:

– Ваш черед, конгрессмен.

– Тогда славно. Я не юрист. Я был бизнесменом. Я знаю о том, как проводятся сделки. И это была сделка. Мы не проводим импичмент вашего босса, и он принимает цензуру. Теперь вашему боссу сделка не нравится. Импичмент был аннулирован, но он не хочет принимать цензуру. Правильно я это понимаю? Можете не пытаться отвечать, это был риторический вопрос.

А теперь, раз уж мы разобрались с важными вопросами, давайте взглянем на альтернативы. Во-первых, вы можете бороться с цензурой. Можете выть и скулить об этом, но выглядеть будете глупо. Все на планете знают, чего натворил Клинтон, и мнение Конгресса на этот счет. Вы можете попытаться побороть это, но вы только затянете дело. А пока вы будете его затягивать, главным лузером тут буду я. Я тот человек, который руководил срывом импичмента, и я буду парнем, который будет выглядеть мудилой. Мне не нравится выглядеть мудилой, поэтому я буду драться в ответ. Звучит разумно, так? И как я буду бороться в ответ? Может, выписав чек в отдел независимых расследований, чтобы покрыть издержки возобновления всех расследований, о которых они вообще задумывались. Они будут копать под Билла Клинтона, под Хиллари, под Челси, да даже под их сраного кота Сокса! А затем они начнут копать под всех, кто когда-либо работал со Скользким Вилли, как, например, под тех, кто был достаточным идиотом, чтобы это предложить, – я продолжал смотреть на Раффа, но краем глаза я мог видеть, как прихвостни переглядываются между собой. – Я довольно богатый мужик, так что я могу выписать весьма крупный чек. Поверьте мне, в этот раз они будут копать глубже и достанут доказательства, которые им будут нужны. И вы, и я знаем, что было много всего, что было скрыто по причинам национальной безопасности. И все будет раскрыто! И через полгода ваш босс проиграет импичмент, и предстанет перед судом за измену, подкупы и будет просить пощады у Эла Гора перед следующими выборами.

А теперь, поскольку вы не хотите того, что за дверью номер один, давайте посмотрим, что скрывает дверь номер два, – и я наклонился вперед и оперся руками на стол, глядя Раффу прямо в глаза. – И за дверью номер два у нас огромная и пахучая куча дерьма, которое обронил ваш босс, и ложка. И как вы думаете, что сделает ваш босс, когда он откроет дверь номер два на национальном телевидении? Я вам скажу, что он сделает! Он натянет самую прелестную улыбку, возьмет эту ложку, глубоко копнет, наберет целую ложку с горкой и опрокинет в глотку! А потом после этого он заулыбается еще шире, оближет губы и выдаст: «ММ! ВКУСНЯТИНА!». Вот, что он сделает! Это понятно? Он смирится, примет свое наказание, и будет жить дальше, находясь на посту президента, потому что единственным иным вариантом будет, что я превращу его оставшиеся два года на посту в сущий ад. С этим все ясно? До конца рабочего дня в пятницу ему нужно объявить о его великодушном принятии цензуры и надежде, что страна сможет простить ему его ошибки. И потом все это исчезнет, и мы все сможем спокойно жить дальше.

Затем я выпрямился.

– А теперь, раз уж мы закончили с переговорами, вы можете вернуться обратно вниз по улице и доложить обо всем. Сейчас так и сделайте. Это Капитолий, дом народа. Вы здесь – наши гости, – и я указал на дверь. – Вон там дверь. Закройте ее после того, как уйдете.

В помещении стояла тишина. Рафф тяжело на меня смотрел, и затем без единого слова взял свой дипломат. Его прихвостни это заметили, и подхватили свои. Они встали, когда встал Рафф и проследовали за ним на выход.

Я вернулся на свое место. Я ощущал на себе взгляды всех остальных, Арми смотрел на меня с определенной долей ненависти, а ДеЛэй, Гепхардт и Бониор с такой же долей любопытства. Арми сказал:

– Ты не хочешь объяснить, какого черта тут произошло?!

Я повернулся к нему лицом.

– Еще когда я был командиром батареи, у меня был сержант, старенький деревенщина, который поговаривал, что если ты хочешь заставить упрямого мула что-нибудь сделать, первым делом нужно привлечь его внимание, и лучший способ для этого – шарахнуть его доской со всей дури прямо промеж глаз! И потом, когда внимание привлечено, уже можно гонять мула, как тебе вздумается, – и я указал на дверь. – И я только что привлек их внимание.

Я не брал дипломат с собой, поэтому я просто направился к двери.

– Увидимся позже, коллеги.

Так или иначе мы узнаем, что произойдет, только в пятницу вечером.