Занимательное ботоводство

Немного о мемах

Оулле Сависаар повернул голову и непроизвольно скривился, как от неприятного, но постоянного зуда. С самого первого посещения этого кабинета он испытывал все нарастающее раздражение. Причем раздражение того толка, что категорически отказывалось поддаваться определению и классификации. Выделению того самого ключевого раздражителя. Зато оно, помимо неизменного роста, охватывало новые и новые просторы.

В первый раз ему показалось, что здесь слишком светло и ярко. Да и высоковато — семнадцатый этаж. Старые армейские привычки твердили, что должно быть наоборот: темно, незаметно, приземленно, лучше даже подземлённо. Что именно это — превентивное лекарство от многих бед.

Затем Оулле обратил внимание на стены и окна. Первые можно было пробить снарядом, даже не заслуживающим упоминания калибра. Таким, что ты даже не станешь хвастаться тем фактом, что сталкивался с ним. Если, конечно, уцелеешь. Окна же были слишком большими и, несмотря на предоставляемый обзор, показывали слишком много. Не говоря уже об их отсутствующей прочности.

Не сразу, но Оулле словил себя на мысли, что ему также не нравится декор. Хотя кабинет в этом смысле мало чем выделялся на фоне подобных. Пожалуй, его можно было бы назвать стереотипным, если бы не наличие атрибутики «Земного Содружества» в ассортименте, придававшее ему нелепо патриотичный флёр. Тем не менее декор не нравился Оулле просто по факту своего существования, так как по армейскому определению являлся лишним элементом обстановки, вне зависимости от тематики. Если, конечно, это не была инструкция по выживанию при обстреле — такие вещи надо знать каждому.

Ещё Оулле не нравилось таллинское лето. Оно было солнечным, теплым, немного дождливым, чувствовалась близость моря, но в нем все равно чего-то не хватило. Возможно, мошкары или полуденного зноя того вида, от которого жизнь замирает на несколько часов, прячась в тени. А та, что тень не успевает найти, — вымирает.

Гражданская одежда также не пришлась Оулле по душе. Причём не только своя, хоть он и чувствовал себя в ней как последний клоун, к тому же беззащитный. Чужая его также не устраивала. Вот как понять, кто перед тобой такой, по цвету штанов, что ли? В армии с этим всё гораздо-гораздо проще.

Конечно, нашелся повод для раздражения и в лице врача. В прямом и переносном смысле. Оулле не нравился как этот человек сам по себе, так и то, что он из себя представлял в текущих обстоятельствах. Хотя придраться к вежливому, услужливому, своеобразно обаятельному мужчине где-то пятидесяти лет ещё надо было постараться. Именно здесь как раз один веский повод на фоне остальных-то у Оулле имелся. Доктор упорно делал вид, что они давно знакомы. Более того, будто бы они вместе служили в местах, откуда возвращаются либо инвалидами, либо братьями более близкими, чем кровные.

Но кое-что Оулле здесь всё же нравилось. Это был незнакомый, высушенный цветок, помещенный в рамку под стеклом. Даже спустя годы он выглядел так, будто его только что сорвали. Белый по краям и розовый у основания крупного бутона, он неуловимо напоминал Оулле что-то. Что-то нежное и красивое.

— Магнолия Лёбнера, флористика-с, — пояснил доктор, проследив за взглядом, и наконец перешёл к делу. — Итак, друг мой, кажется, наша долгая работа подходит к концу. Месяц, хах! Так и не скажешь, а?

Оулле ничего не ответил. Он вообще не имел привычки реагировать на чужие выражения-паразиты и прочий словесный понос — ни в армии, ни тем более сейчас. Доктор, сконфуженный так, будто такое отношение встретил впервые, сложил руки на столе в замочек и продолжил:

— Эм, вот уже месяц, как ты у нас. Под нашим тщательным и заботливым присмотром. Скажи, друг мой, может быть, тебе стало лучше?

Оулле скривился. Этот постоянный вопрос раздражал его почти на уровне декора. Особенно сильно раздражал тот факт, что ответ был известен доктору, но не ему самому. И всё же Оулле Сависаар постарался ответить как можно спокойнее:

— Мне стало лучше. Я отдохнул. Готов вернуться на службу.

— Ага, ясно. — Доктор, не в силах найти контакт, от безысходности вгляделся в бумаги. — А что насчёт сна?

— Принимаю снотворное. Помогает.

— Понимаю. Так-с, что там ещё: светобоязнь, боязнь открытых пространств, высоты, внезапного шума, огня в нескольких смыслах, воды, панические приступы, ступор… Целый список, а? Солидно, мда-а-а. Но ты всё равно молодец!

Оулле пожал плечами. С его точки зрения, если у него не шла кровь и шевелились все конечности, он был абсолютно здоров. Даже с некоторым запасом прочности.

— Когда я смогу вернуться в корпус «Африка»? — Оулле повторил, испытывая от этого раздражение, свой вопрос, который задавал каждый раз при визите в этот кабинет.

Что странно, в этот раз лицо доктора почти не переменилось. Ключевое слово «почти». Даже напускной профессионализм тут не справлялся. В прошлые разы такой оплошности он не допускал.

— Нус-с как тебе, друг мой, сказать. Стандарты таковы: оказавшись у нас, ты проходишь реабилитацию, затем переосвидетельствование. Если всё в порядке, то со стороны нашего учреждения мы не чиним никаких препятствий твоему чувству долга перед объединенным человечеством!

— Когда я смогу… — механически попытался повторить Оулле.

— Друг мой. Дело в том, что я не могу сделать заключение о том, что ты успешно реабилитировался. И дело даже не в том что стандарты корпуса «Африка» так высоки. Хотя они очень высоки. Ты не годен к несению строевой службы в любых частях «Миротворцев». Без исключений. Список-с — это всё он.

Оулле успел раскрыть рот, но и только. Если эта небольшая речь, состоящая по тону из одного лишь лицемерного сожаления, прозвучала как приговор, то оттиск печати на листе бумаги, что являл собой формальное отображение состязания здоровья — как стук судейского молотка, подводящий печальный итог длинному разбирательству.

— Сделаем вот как. Ты ветеран боевых действий, герой! Конечно же, никто не хочет списывать тебя со счетов. Пффф! Речь идёт об отдыхе. Длительностью в год или два. Затем возвращайся! Врать не буду: может быть, корпус «Африка» тебя уже не примет, но есть же ведь и другие. Корпусу «Бразилиа» всегда требуются инструкторы…

«Списали! Выбросили!»

Такими были мысли Оулле, когда он молча и шумно встал. Мужчина собирался покинуть кабинет и здание больницы, громко хлопая по пути всеми имеющимися дверьми. Однако, почти выйдя, распирамый противоречиями он остановился и покорно спросил:

— Как? Как мне реабилитироваться? Какие-то упражнения, занятия, тренировки?

— Боюсь, друг мой, в твоей жизни было многовато этого всего и маловато, хе, остального. — Довольно нетипично для него, но доктор вдруг посерьезнел: — Для начала тебе надо оказаться среди людей. Обычных людей. В социуме. Найти себе квартиру, друзей, работу, занятие по душе, любовь. Ну, знаешь, обычные дела. Про терапию также забывать не следует, хотя посещать ты будешь не меня.

— Я не был в Эстонии семь лет. У меня военное образование и…

— Богатый опыт его применения на протяжении шести лет. Да, я читал. Это, конечно, усложняет нашу задачу, но не очень сильно. Я не предлагаю тебе ворошить прошлое. Забудь о прошлом. — Доктор махнул рукой. — Есть альтернативы. — Он растерянно огляделся, будто бы альтернативы тщательно скрывались в пределах его кабинета. — Ну вот, например, хотя бы «Хроники раздора»…

— Это какая-то книга? — ориентируясь на название, предположил Оулле.

— Это игра. Вирт-игра, не так давно вышла — с год тому назад, — немного смущённо пояснил доктор. — Очень популярная. Построена на взаимодействии между людьми. То что надо в твоём случае. У нас сейчас куча ребят в ней проходит терапию, — голос его слегка подрагивал, как от волнения. Чувствовалось, что хоть ему терапия и не нужна, но он к ней тоже регулярно прибегал. Возможно, даже слишком часто.

— И что мне надо там делать? — не уверенный в правильности такого шага, и не веря в успех, поинтересовался Оулле.

— Играть, друг мой. Просто играть. — Доктор расплылся в улыбке. — Будь кем хочешь. Буквально кем угодно. Можешь поискать — уверен, на людей с твоим опытом и привычками там хороший спрос. — последнюю часть он выделил особо, словно находил это забавным.

Доктор встал и, сделав вид, что хочет проводить пациента, подошёл к нему. Правда, до объятий дело не дошло — Оулле отстранился с видом человека, который обычно за такое нещадно бьёт прикладом в область грудины.

— Уверяю вас, главное — начать. А там, может быть, через год вы и не вспомните, что там было в той Африке! И что за Нигер такой…

Оулле с сомнением посмотрел на него. Он не только хорошо помнил что было, но и когда, где, по каким причинам и с каким исходом. Впрочем, последнее какой-то уникальностью не отличалось. Все подобные истории заканчивались одним и тем же.

Фалайз

Ритмичный звук разносился по окрестностям Гадюкино, периодически прерываемый стонами и редкими вскриками. На этот шум, кажется, пришло посмотреть даже лесное зверьё. Некоторое количество путников, вполне занятых игроков, между прочим, свернуло с тракта только для того, чтобы увидеть это зрелище. До села добрались не все, но те, кто осилил размытые дождями ухабы, увидели невиданное зрелище: рослого блондина в нелепом наряде, который не очень умело приколачивал доску, намереваясь залатать дыру в стене дома.

Что самое удивительное, дыра и вправду медленно исчезала. Прежде в Гадюкино такого не случалось. Более того, прежде происходило строго наоборот. Процесс дырогенеза в селе шёл медленно, непрерывно и неумолимо. До сего дня.

— Ох, внучек, что же делается то⁈ — причитала Изельда, бегая вокруг Оулле — дом принадлежал ей. — Может, ты мне и грядки вскопаешь тогда? А кровать не хочешь починить? Там на пару ударов всего! И печь бы…

Разум бота, переполненный множеством маячивших на горизонте опций по улучшению уровня жизни, вываливал их все на уши игрока без пауз, остановок и перерывов одним длинным списком, уходящим в бесконечность.

— Да прогони ты её! — крикнул один из игроков-наблюдателей.

На это предложение Оулле даже плечом не повел, продолжая меланхолично забивать гвозди, периодически попадая себе по пальцам. Представить такую неаккуратность от человека, с закрытыми глазами умеющего собирать-разбирать два десятка видов стрелкового вооружения, было сложно, однако игровые условности в «Хрониках раздора» имели большую роль, нежели жизненный опыт. С их — условностей — точки зрения, персонаж Оулле, сколько бы тот ни забил гвоздей в реальности, строительством не умел заниматься от слова «совсем», что соответствующим образом отражалось на игровом процессе. Добавить к этому далеко не самый качественный инструмент, приобретенный Фионой по принципу: «Это называют молотком? — что ж, не вижу повода не верить сказанному», а также гвозди вида: «Мы нарубили куски железа на полоски примерно равной длины» — и на выходе получалась ситуация, когда Оулле вроде чинил дыру, заделывая её досками, но на самом деле скорее занимался этакой демонологией, заделывая дыру своими ссадинами, ногтями и сломанными гвоздями. Но, разумеется, с точки зрения посторонних, «крайней» являлась именно Изельда.

Один из игроков, видно, решив, что его не слышат, попытался сам убрать источник причитаний, причем не до конца ясно — просто подальше или сразу на тот свет. В ответ Оулле перехватил предмет, называемый молотком, поудобнее — как для ударов совсем не по гвоздям — и недобро предупредил:

— Не трогай бабку, — сказано это было спокойно, размеренно и, происходи ситуация в иной обстановке, даже, можно сказать, что с юмором, однако в текущих обстоятельствах никто так и близко не подумал.

— А она твоя родственница, что ли? — нервно спросил какой-то неудержимый шутник.

Насилия как такового не последовало. Однако следующий забитый гвоздь оказался в доске всего за один очень эффектный удар, причем нанесенный вслепую. Это впечатлило если не всех, то многих собравшихся. Зрителей как ветром сдуло. Быстрее пропали только их советы не в тему.

Оулле окинул окрестности взглядом, словно задавая немой вопрос, не хочет ли ещё кто-то поумничать, и, убедившись, что ландшафт к разговорам более не склонен, продолжил работу.

— Умеешь ты находить контакт с людьми, — выходя на крыльцо с тщательно завёрнутым в мешковину, причем не один раз, кувшином, заметила Фиона.

— Их становится больше, — отметил рахетиец не без претензии.

— Ещё бы! — Жрица светилась самодовольством. — Весь Амбваланг обсуждает наши попытки навести здесь порядок. Мы на слуху!

— Мешать перестали — и на том спасибо, — походя бросил Тукан, занятый разгрузкой досок с телег, которые до села добраться, понятное дело, не сумели.

Он уже успел принять Вещество, поэтому внешне этот процесс мог впечатлить неподготовленного игрока. Возросшая сила позволяла носить доски «маленькими» связками по полтонны разом. Впрочем, нечто подобное, пускай и в иных формах, в «Хрониках» встречалось повсеместно, поэтому забиваемые Оулле гвозди в дома Гадюкино вызывали куда больший ажиотаж.

Крестоносец, как бы он ни ревновал, был прав: со времён достопамятного картельного рейда минула без дня неделя, а новых вредителей почти что не появлялось. А те, что все же отметились, явно действовали в одиночку, и потому не могли нанести заметного вреда.

Всё, что можно было разрушить в Гадюкино единолично, даже имея всё время мира в запасе, давно уже разрушили. Теперь здесь царила эпоха кооперативного вредительства, причём группами, размерами не менее трёх-четырёх игроков.

— Они смеются, — лаконично заметил Оулле, явно имея в виду не разовую улыбку.

— Не без этого, — хмурясь и вздыхая, признала Фиона. — Есть у меня идея, как это исправить. Смех в смысле. А вот внимание нам очень даже в тему.

— Но? — направляясь обратно к телегам, спросил Тукан.

— Что «но»?

— Обычно твои идеи сразу воплощаются в дело. ЗначЫть есть «но».

— Эта идея из тех, которую стоит сначала обсудить, — сообщила Фиона кисло и нервно. — А Фалайз не здесь. В лесу.

То, где сейчас дикий маг на самом деле, не требовало уточнения. Куда лучше и точнее об этом сообщали столбы дыма. Борьба с волками явно вышла на новый уровень — война на истребление.

— А что до зевак: придётся смириться — мы близко к большому городу. В этом есть и плюсы, и минусы.

В этом плане жрица была всецело права. Помимо толп зевак, которые проходили как «сопутствующий ущерб», у них имелся фактически круглосуточный доступ к чему угодно — каким угодно товарам, расходникам и даже услугам. Сложно было бы представить возможность вот взять и пойти купить молоток с гвоздями, находись Гадюкино в какой-нибудь глухомани.

— Что в кувшине? — на секунду замерев и затем, как будто вспомнив нечто важное, спросил Оулле.

— Кувшине? — Фиона не столько пыталась уклониться от ответа, сколько позабыла про свёрток в руках. — А-а-а, это! Ты когда-нибудь слышал про такую ягоду, как Штрык? Ну или как-то так.

— Красная и вызывает галлюцинации? — Взгляд рахетийца стал неприятным.

— Скорее рубиновая, и да, галлюциногенная, — внимательно наблюдая за его реакцией, сообщила жрица. — Это морс из неё. Тоже рубиновый и галлюциногенный.

Тукан, не столь изощрённый в гляделках, похвастался:

— Наш основной источник заработка. Был. Чёртова природа со своими сменами времён года. — Он погрозил кулаком пасмурному небу и утопал вдаль.

— Осуждаешь? — так и не сумев понять, что же на самом деле значили эти вопросы, спросила напрямую Фиона.

Молоток пролетел мимо гвоздя и смачно врезался по пальцу Оулле.

— Нет, мр-р-р-р, — коротко и недовольно бросил тот, корча странную гримасу.

Смысл её от Фионы целиком ускользнул, однако она быстро об этом позабыла. Вернулся Фалайз, опалённый, несколько закопченный, в целом как всегда растрепанный, растерянный и рассеянный одновременно, но довольный собой. Он победил. Спустя пару минут подтянулся и Тукан, тоже закончивший со своим поручением.

— Итак, план в общем-то прост, — начала издали жрица, делая максимально серьёзное лицо. — Вы когда-нибудь слышали такое выражение как «бытие определяет сознание?»

— О-о-о-о, охохох! — протянул крестоносец, морща лоб. — Какие речи пошли!

— Эм, а я тоже слышал, — сказал дикий маг почему-то смущённо. — Разве на самом деле не наоборот, а?

— Ну попробуй, — вмешался Тукан, ухмыляясь. — Определи своим сознанием бытие. Можешь не стесняться и сделать это прямо при нас. Здесь все свои, мы поймём!

— Я скорее про, — Фалайз засмущался ешё сильнее прежнего, — ну, знаешь: «разруха не в клозетах, а в головах» и всё такое…

— Не будем устраивать философский диспут, — вмешалась Фиона. — Суть в том, что бытие этого конкретного места во многом определяется отношением к нему. — Она сморщилась как от раздражения. — Говоря проще: Гадюкино — это чёртов мем! Причём мем того толка, что многие не только используют для шуточек, но и поддерживают посильно.

— И ты хочешь запретить им, ну-у-у-у, делать это? — поинтересовался Фалайз.

— Я бы предложил заявить на авторские права и требовать отчислений, — заявил крестоносец, сияя от самодовольства.

— Нет и тем более нет. — Жрица покачала головой. — Я собираюсь переименовать это место.

— Как⁈ — хором спросили дикий маг и крестоносец.

— Да вот как угодно! — вспылила Фиона, злясь, что её до сих пор не поняли. — Хоть Мангустово! Хоть Пупково! Что угодно, но не Гадюкино.

Фалайз и Тукан не без смущения переглянулись теми взглядами, которых обычно удостаивались сами в процессе изложения своих идей. Начал, как менее деликатный, разумеется, крестоносец:

— Не хочу тебя расстраивать, но мемы работают несколько иначе…

— Я не говорю, что завтра все забудут.

— И послезавтра тоже? — словно проверяя, уточнил Тукан.

— Да. Это игра вдолгую. Может быть, через месяц или два мы увидим какой-то результат, — как можно терпеливее объяснила Фиона. — А может быть, и через полгода. Суть в том, чтобы убрать источник шуток — корень, если угодно. Остальное завянет само. Когда-нибудь. Или так, или всем селом куда-то мигрировать. И «куда-то» — это к чёрту на кулички.

— Но Гадюкино останется в памяти, — заметил Фалайз не без претензий. — Так или иначе.

— Останется. Нам же к лучшему, если у этого места даже под иным именем будет какая-то предыстория. Организуем когда-нибудь музей, сделаем вид, что были вынуждены переименоваться. — Жрица усмехнулась самым коварным образом. — Люди любят такие истории.

— О-о-о, мы ещё не стали злой корпорацией, но уже ведём себя как она. — Для вида поцокал языком Тукан — идея ему явно понравилась. — Ладно, и в чём проблема? Почему мы ещё не Мангустово-Пупковское?

Тут ему удалось подловить Фиону. Она всё же рассчитывала подойти к этому вопросу не сразу. Сначала расписать всё хорошее, а мелкие детали, вроде необходимости окунуться в мир бюрократии, когда-нибудь потом, не сегодня, не сейчас.

— Пока проблема в согласии. А так надо идти в мэрию и говорить с Фопсом — это в его власти, — рассказала очень нехотя жрица.

— Разве мы, как владельцы, не можем тут делать что хотим? — искренне удивился Фалайз.

— Мы владельцы, но мы одновременно с этим и поданные, поэтому, как бы мы там себя ни хотели именовать, суть в том, что решает в конечном счёте наш, скажем так, господин, управляющий городом. — Фиона поморщилась. — К тому же я уже пыталась подойти к этому вопросу через Петловича — он наотрез отказывается переименовывать село.

— Бедняга многое пережил, не хочет терять воспоминания, — лыбясь, заметил отрешённо Тукан.

— Так или иначе, нам предстоит посетить Фопса. Я уже записалась. На сегодня.

— Он что, теперь ещё и по записи⁈ — изумился крестоносец и сразу же, без паузы или перехода, принялся причитать. — Ох времена! Раньше мы вламывались к этому подлецу в кабинет в любое время…

— Ни разу мы не вламывались к нему в кабинет, — остудила его пыл Фиона, тоже ухмыляясь. — Но однажды вас двоих туда притащила стража.

Далее последовали короткие сборы, и группа выдвинулась в путь. Оулле в этом всём не участвовал и не горел желанием. Поэтому он очень хорошо видел странный куст, расположившийся среди таких же, но совершенно обыкновенных кустов, чуть поодаль от места разговора.

Куст этот мало чем отличался от собратьев, особенно если не приглядываться. Но вот если приглядеться, то можно было без труда заметить, что он, вопреки оптике и прочей физике, вообще не отбрасывал тени.

Словно почувствовав излишний интерес к своей персоне, куст исчез, растворившись в воздухе, издав напоследок неприятный звук «жс-с-с-ск». Оулле посмотрел на это всё безразличным взглядом, пожал плечами и смачно врезал себе молотком по уже распухшему пальцу, начиная жалеть, что он в это ввязался.

Ещё меньше рахейтицу хотелось отдуваться за остальных, но в этом плане выбора у него не было вовсе. Стоило Фалайзу, Тукану и Фионе уйти, как почти сразу, и получаса не прошло, к селу вышел гость.

Выглядел он неважно: порванная, пыльная, грязная одежда со следами пота; большой заплечный мешок, тоже в весьма плачевном состоянии; и выражение безысходности, застывшее на очень подвижном лице. Голову украшала, если так можно было сказать про данный головной убор, потрепанная соломенная шляпа.

Заметив Оулле, гость если и удивился, то особого вида не подал. Он уверенным шагом направился к церквушке.

— Ты кто и куда собрался? — окликнул его рахетиец, не прекращая забивать гвозди, но напрягшись.

— Меня Горчером звать, — невозмутимо представился гость. — Я старый, м-м-м, друг владельцев этого места. Ну, знаешь: Рионы, Баклана и…

— Их зовут иначе. — Оулле резко развернулся на месте и, недобро поигрывая молотком, сделал шаг в сторону Горчера.

— Я просто тебя проверял: мы не знакомы и всё такое! — запаниковал гость, резко сбавив в настырности. — Всё остальное чистая правда. Чистейшая!

— Чего надо?

Глаза Горчера забегали, а сам он как-то сжался.

— Залечь на дно на пару… эм, короче, пока меня не перестанут искать, ну, кхм, за то, что ищут. — Он очень нервно усмехнулся. — Знаешь, торговые дела и всё такое: иногда случается… всякое. Ты как рахетиец, который здесь, должен понимать такие штуки.

Оулле смерил Горчера долгим взглядом, но затем пожал плечами и вернулся к прежнему занятию. Торговец впечатление опасности не производил от слова «совсем». Скорее наоборот — выглядел так, будто его совсем недавно обидел весь мир.

— Я скину хабар там. — Горчер слегка приподнял мешок и указал на церквушку. — И сам туда же схоронюсь. Кто спросит, ну, если вдруг, — меня нет и не было здесь.

Абсолютно безразличный к сказанному, Оулле сделал вид, что ничего не слышал и не видел. Вновь раздался стук молотка.

Оулле