Танец времени

Глава 5

Бхаруч, на западном побережье Индии

— Должно быть, нервирует, — сказал Аджатасутра, усмехаясь.

— Что именно нервирует? — раздраженно спросил Нарсес. — И почему ты все время думаешь, что эта бессмысленная болтовня поможет тебе победить? — Старый евнух передвинул слона, забирая коня убийцы. — Шах. Это тебя отвлекает больше, чем меня. Отчасти поэтому ты и проигрываешь девять партий из десяти. А другая часть — потому что я умнее тебя.

Аджатасутра даже не взглянул на шахматную доску. Его тонкая улыбка все еще была обращена к Нарсесу.

— Должно быть, нервирует, когда Рана Шанга так на тебя смотрит, стоит тебе попасться ему на глаза. Напоминает тигра, который решает, добыча ты или нет.

Губы Нарсеса слегка сжались.

— Он ничего не знает. Он только подозревает.

— О чем я и говорю. Решает, добыча ты или нет.

Этого было достаточно, чтобы Нарсес нахмурился, хотя он все еще не отрывал взгляда от доски.

— Почему? Пока он не будет уверен, что знает правду, он ничего не предпримет. Слишком побоится. А как только он узнает правду, зачем ему…

Его голос затих. Даже Нарсес не смог сдержать легкой гримасы.

Аджатасутра снова усмехнулся.

— Скажу я тебе, любишь ты играть с огнем, старик. Я бы никогда не поставил на такие шансы. Да, есть вероятность, что самый яростный воин Раджпутаны — не говоря уже о ее величайшем царе — простит тебя, когда узнает, что его жена и дети, которых он считал убитыми разбойниками, живы и здоровы. С другой стороны… — Аджатасутра прокашлялся. — Он может быть слегка раздосадован на человека, который их сначала похитил и инсценировал убийство.

Нарсес указал на шахматную доску.

— Шах, я сказал.

Улыбаясь, Аджатасутра двинул вперед пешку, перекрывая путь слону.

— Согласен, ты спрятал их в надежном месте. Даже в комфортном. И да, малвы приказали тебе их убить, так что, если посмотреть с одной стороны, ты спас им жизнь. Но, с другой, это подводит нас к следующей проблеме. Что подумает господин Дамодара — лучший полководец малвов и кровный родственник императора…

— Дальний родственник, — прорычал Нарсес.

— Совсем не дальний, — мягко заметил убийца, — если твой замысел удастся. И хватит уходить от темы. Что подумает Дамодара, когда узнает, что ты втянул в это похищение его жену? И тем самым подверг его детей смертельной опасности?

Нарсес взял пешку слоном.

— Мат в четыре хода. Я не втягивал эту женщину в предоставление убежища семье Шанги. Это была ее собственная идея.

— И что с того? Когда все камни перевернут и твои махинации вытащат на свет божий, останется лишь тот факт, что Дамодара и Рана Шанга обнаружат: ты манипуляциями и уговорами втянул их жен в самую рискованную авантюру, какую только можно вообразить. И, к несчастью для тебя, оба мужа души не чают в своих женах.

Аджатасутра небрежно протянул руку и опрокинул своего короля.

— Сдаюсь. Так вот, когда жены захлопают ресницами перед мужьями, сделают скромный вид — как умеют только индийские женщины! — и станут уверять, что были лишь пешками в твоих руках, в кого, по-твоему, ударит молния?

Наконец Нарсес поднял глаза. Его веки были полуопущены, что, при его и без того морщинистом лице, делало евнуха еще больше похожим на рептилию.

— А тебе-то что так весело? Напомню, что всю грязную работу — на каждом шагу — делал именно ты.

— Верно. Еще партию? — Убийца снова начал расставлять фигуры. — Но я в отличной физической форме и позаботился о том, чтобы у меня был самый быстрый конь в Бхаруче. А ты — нет, и не позаботился. Тот мул, которому ты благоволишь, и быка-то вряд ли обгонит, не то что раджпутскую конницу.

— Я люблю мулов. — Доска была расставлена — на этот раз Нарсес играл белыми, — и евнух двинул вперед ферзевую пешку. — И я все равно не собираюсь бежать, куда бы ни ударила молния.

Убийца склонил голову набок.

— Вот как? Почему же?

Нарсес отвел взгляд, уставившись на пустую стену в покоях, которые он делил с Аджатасутрой. Все стены в их дворцовых апартаментах были голыми, за исключением спальни убийцы. Старому евнуху так нравилось. Он утверждал, что бесполезные украшения мешают сосредоточенной мысли.

— Трудно объяснить. Если хочешь, считай это моим долгом перед Феодорой.

Брови Аджатасутры поползли вверх. Хоть Нарсес и не отрывал взгляда от стены, он почувствовал его недоумение.

— Я предал ее, знаешь ли, ради обретения империи.

— Да, я был там. И?

— И теперь, когда я делаю это снова…

— Ты ее не предаешь.

Нарсес нетерпеливо махнул рукой.

— Я и нынешних своих хозяев не предаю. Но я все так же ставлю все на кон в той же игре. Величайшей из игр. В игре престолов.

Убийца ждал. Рано или поздно объяснение последует. При всей язвительности евнуха, Аджатасутра стал ему кем-то вроде сына.

Прошло минуты три. Взгляд Нарсеса все это время не отрывался от пустой стены.

— Вечно жульничать нельзя, — наконец произнес он. — Я либо выиграю, либо проиграю, но больше не побегу. Этот долг я должен отдать Феодоре.

Аджатасутра посмотрел на ту же стену. Там по-прежнему ничего не было.

— Я слишком долго с тобой пробыл. В этом даже почти есть смысл.

Нарсес улыбнулся.

— Не забывай кормить своего коня.

* * *

Каушамби, столица малвов

У слияния Ганга и Ямуны

Не прошло и недели после его тринадцатого дня рождения, как Раджив познал величайшее отчаяние и два величайших озарения в своей короткой жизни. Одно за другим.

Тяжело дыша, он опустился на табурет в одном из подвалов под дворцом госпожи Дамодары. Он едва мог удержать в руке деревянный меч, так ослабела его хватка.

— Мне никогда не сравниться с отцом, — отчаянно прошептал он.

— Не будь идиотом, — донесся резкий голос его наставника, человека, которого он звал Мангустом. — Конечно, не сравнишься. Человек такой мощи, как Рана Шанга, рождается в народе или племени не чаще, чем раз в столетие.

— Послушай его, Раджив, — сказала его мать. Она наблюдала за этой тренировкой, как и за всеми остальными, со своего табурета в углу. И, как всегда, табурет был окружен корзинами, в которые она складывала нарезанный лук. Резка лука успокаивала ее по причинам, которые никто и никогда не мог понять.

И тут на него снизошло озарение.

— Ты ведь тоже не смог бы с ним сравниться.

Узкое, хищное лицо Мангуста скривилось в усмешке.

— Конечно, не смог бы! И не думал пытаться — разве что, как последний дурак, в самом конце.

Небрежно — ни следа слабости в хватке — Мангуст прислонил свой тренировочный меч к стене подвала. Затем той же худой правой рукой он поднял и раздвинул свои жесткие черные волосы. Шрам под ними был хорошо виден.

— Это я за попытку получил.

Раджив был одновременно и взбудоражен, и встревожен своей новообретенной мудростью.

— Мне следует прекратить…

Почти гневно его мать отрезала:

— Да! Прекрати пытаться подражать своему отцу! — Она указала на Мангуста коротким ножом, которым резала лук. — Учись у него.

Она снова принялась за лук.

— Ты недостаточно крупный. И никогда не будешь. Не такой высокий, не такой сильный. Может, такой же быстрый, а может, и нет. — Луковица, казалось, разлетелась в ее руке. — Ну и что?

И снова нож указал, как палец.

— Он тоже. Но Мангуст все равно легенда.

Человек, названный этим именем, усмехнулся. Резко, как и все, что он делал.

— Меня зовут Валентин, и я просто солдат Рима. Легенды я оставляю тем, кто в них верит. А знаю я вот что, мальчик. Учись у меня, вместо того чтобы мне сопротивляться, и скоро ты обретешь свою собственную славу. Ты на самом деле очень хорош. Особенно для своих лет.

Валентин снова взял в руку деревянный меч.

— А теперь ты достаточно отдохнул. За дело. И помни, на этот раз — короткие удары. Перестань пытаться драться, будто ты царь Раджпутаны. Дерись, как скряга, что трясется над своими монетами. Дерись, как я.

* * *

Это было трудно. Но Раджив подумал, что к концу тренировки он добился некоторого прогресса. Он наконец начал понимать — по-настоящему понимать, — что делало Мангуста таким опасным. Ни одного лишнего усилия, никакой показухи, ничего сверх необходимого минимума. Но этот минимум — выполненный безупречно.

Когда тренировка наконец закончилась, пришло второе озарение.

Раджив уставился на мать. Она была почти полной противоположностью его отца. Там, где Рана Шанга был высок и могуч, она была невысока и полновата. Там, где отец был все еще черноволос и красив — по крайней мере, был, пока Мангуст не оставил шрам на его лице в их знаменитой дуэли, — мать была седовласой и простоватой.

Но он ее увидел. Впервые, по-настоящему. Как всегда, корзины теперь были полны — те, что справа от нее, нарезанным луком; те, что слева, — выброшенной шелухой.

— Вот как ты режешь лук.

— И мальчик мой тоже, — спокойно сказала она. — Да. Вот как я режу лук. А людей резать легче, чем лук. Если не думать, как дурак.

— Слушайся матери, — сказал Мангуст.

* * *

Позже, вечером, в комнате, служившей им всем общей гостиной, Валентин жаловался теми же словами:

— Слушайся матери, маленький негодник!

Баджи весело смотрел на него снизу вверх, как это делают младенцы по всему миру. Он произнес нечто вроде: «Гу». Что бы это слово ни значило, оно явно не указывало на то, что младенец намерен подчиниться указаниям матери и перестать донимать римского солдата. Напротив, Баджи еще настойчивее тянул его за рукав.

— Да чего он хочет-то? — потребовал ответа Валентин.

— Гу, — объяснил Баджи.

Дхрува рассмеялась.

— Ты его балуешь, Валентин! Поэтому он меня и не слушается. — Она поднялась со своего табурета и подошла, чтобы выхватить своего младенца с колен Валентина.

Баджи тут же зашелся в плаче.

— Говорю же, балуешь его.

Анастасий, сидевший на своем табурете и напоминавший на этом крошечном предмете мебели носорога, расхохотался. Звук, похожий на раскаты грома, вырвался из его огромной груди.

Валентин метнул на сослуживца-катафракта свирепый взгляд.

— И что, черт побери, смешного?

— Тебе и вправду нужно спрашивать?

В комнату вошла госпожа Дамодара. Окинув взглядом сцену, она улыбнулась.

Валентин перевел свой испепеляющий взгляд на нее.

— Вы понимаете, что мы почти наверняка обречены? Все мы. — Он ткнул одеревеневшим пальцем в Баджи, который все еще рыдал. — Если повезет, они сначала перережут глотку этому отродью.

— Валентин! — воскликнула Дхрува. — Ты его напугаешь!

— Не дождетесь, — пробормотал римский катафракт. — Может, хоть заткнется. Но этот паршивец все равно ни слова не понимает.

Он снова свирепо посмотрел на госпожу Дамодару.

— Обречены, — повторил он.

Она пожала плечами.

— Да, вероятность велика. Но это все же лучший шанс, чем был бы у моего мужа — и у меня с детьми, — если бы мы ничего не делали. Либо вы, римляне, убили бы его за то, что он недостаточно хороший полководец, либо император малва убил бы его за то, что он слишком хорош. А так есть хотя бы шанс. И весьма неплохой, я думаю.

Валентина это не успокоило.

— Нарсес и его проклятые интриги. Если я выживу, напомни мне перерезать ему глотку. — И как можно благочестивее добавил: — Он приговорен к смерти в Риме, знаете ли. Гнилой предатель. Просто исполню свой долг.

Анастасий так и не перестал потихоньку посмеиваться. Теперь раскаты смеха участились.

— Раньше надо было думать!

На это, разумеется, возразить было нечего. Поэтому Валентин снова уставился на младенца.

— И кроме того, — все так же улыбаясь, сказала госпожа Дамодара, — так у нас хоть какое-то развлечение. Дхрува, отпусти своего ребенка.

Хоть слова и были произнесены любезно, госпожа Дамодара была одной из величайших аристократок империи малва. И приходилась императору куда более близкой родней, чем ее муж. Так что, какими бы ни были ее сомнения, Дхрува повиновалась.

Оказавшись на полу, Баджи тут же пополз к Валентину.

— Гу! — радостно произнес он.

* * *

Еще позже, в комнате, служившей им спальней, Анастасий снова начал рокотать.

Но не смехом. Хуже. Философскими размышлениями.

— Знаешь, Валентин, если бы ты перестал раздражаться из-за этих мелких проблем…

— А мне вообще-то нравится этот паршивец, — признался Валентин. Он лежал на кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.

— Лучше сказать, ты души не чаешь в этом маленьком создании. — Анастасий хмыкнул. — Но это даже не мелкая проблема. Я говорил о другом. Ну, знаешь — опасность быть обнаруженными, то, как мы тут прячемся в их собственной столице, кишащей ордами варваров-йетайцев и прочих солдат малва, содранная кожа, кол, потрошение и бог знает что еще от пыточных дел мастеров махамимамсы. Об этих проблемах.

Валентин приподнял голову.

— И ты называешь это мелкими проблемами?

— С философской точки зрения, да.

— Я не хочу слышать…

— Ой, хватит ныть. — Анастасий сел на своей кровати в другом конце комнаты и развел огромные руки. — Если ты отказываешься рассматривать онтологию ситуации, рассмотри хотя бы практический аспект.

— О чем ты, во имя Господа, толкуешь?

— Все очевидно. Случится одно из двух. Либо мы падем жертвой мелкой проблемы, и тогда с нас сдерут кожу, посадят на кол, выпотрошат и бог знает что еще, — но, уж точно, мы будем мертвы. Улавливаешь пока?

Валентин опустил голову, хмыкнув.

— До этого места и идиот уловит. В чем суть?

— Либо мы не падем жертвой мелкой проблемы. В этом случае мы переживем войну. И что тогда? Вот это и есть настоящая проблема — большая проблема, — потому что именно она требует настоящего размышления и годы на решение.

Валентин снова хмыкнул.

— Выйдем в отставку на пенсию, что же еще? Если генерал будет еще жив, он и премию хорошую даст. Каждому хватит, чтобы завести ферму где-нибудь в…

— Во Фракии? — Анастасий снова издал рокочущий смешок. — Даже не ты, Валентин! И уж тем более не я, наполовину грек, склонный к высшим помыслам. Ты и вправду хочешь остаток жизни разводить свиней?

С другой кровати доносилась тишина.

— И что такого захватывающего в этом потолке? — Одна из огромных рук обвела комнату. — Посмотри на все остальное. Мы в комнатах для прислуги — старых комнатах для прислуги, в задней части дворца, — и все равно здесь шикарнее, чем в доме самого богатого крестьянина во Фракии.

— И что?

— А то, что зачем довольствоваться хижиной, когда можно уйти на покой в нечто подобное?

Анастасий теперь внимательно наблюдал за Валентином. Видел, как его глаза не отрываются от потолка, а жилистая грудь вздымается и опускается с каждым вдохом.

— Ладно, — наконец сказал Валентин. — Ладно. Я думал об этом. Но…

— Почему нет? Кто лучше нас? Ты же знаешь, как на это посмотрят эти индусы. Ну, те, что из подходящего сословия. Девушек спасли из борделя. Отца ребенка никто не знает. Безнадежно осквернены, обе. И ребенок тоже.

При последней фразе Валентин нахмурился.

Еще веселее, видя эту гримасу, продолжил Анастасий:

— Но мы-то просто фракийские солдаты. Какое нам дело до этой чуши? И — что важнее — кто может быть лучшим тестем, чем пешва Андхры?

Валентин нахмурился еще сильнее.

— С чего ты взял, что он согласится? С их точки зрения, мы осквернены не меньше, чем девушки.

— Вот именно! Это я и имел в виду, когда говорил, что нужно рассмотреть онтологические аспекты дела. А еще важнее, подумай вот о чем: кто осмелится оскорбить девушек — или ребенка, — когда у них такой отец, а мы — мужья?

Анастасий безмятежно ждал. Не прошло и минуты, как хмурый взгляд Валентина исчез, и на его месте появилась улыбка, которая за эти годы наводила ужас на многих. Та самая худая, абсолютно убийственная, хищная ухмылка.

— Немногие. И те будут мертвы. Очень быстро.

— Вот видишь?

Так же легко и быстро, как он умел, когда хотел, Валентин уже сидел прямо.

— Ладно. Мы это сделаем.

Анастасий слегка склонил голову.

— Никаких проблем с философской стороной вопроса?

— Какого черта это…

— Ребенок — бастард, а девушка — бывшая шлюха со шрамом на лице от сутенера. Если для тебя что-то из этого проблема, я возьму ее себе, а ты можешь взять другую сестру, Лату.

Валентин зашипел.

— Ты, черт возьми, держись подальше от Дхрувы.

— Полагаю, нет, — невозмутимо сказал Анастасий. — Договорились. Видишь, как все просто, когда применяешь философские рассуждения?