Танец времени

Глава 16

Пешевар

— А что, если это будет в разгар сезона гарам? — скептически спросил Кунгас, теребя свою козлиную бородку. — Здесь, в Долине, жара будет не так страшна, хотя, если мы спустимся в Пенджаб, она даст о себе знать. Но меня беспокоит вода.

Ашот было открыл рот, но Кунгас нетерпеливо махнул на него рукой.

— Да-да, прекрасно. Если мы доберемся до Инда, воды у нас будет вдоволь. Даже в гарам.

Он мотнул головой в сторону ближайшего окна во дворце, выходившего на юг.

— Напоминаю тебе, Ашот, что там, сразу за перевалами, у меня расположились лагерем более двадцати тысяч малва. Думаю, ближе к тридцати. Мне придется прорываться через них, прежде чем я смогу достичь Инда, имея не более двадцати тысяч своих людей. Даже меньше, если честно, поскольку мне придется оставить здесь часть солдат, чтобы у патанов не возникало глупых идей.

Ашот ничего не сказал. Просто ждал.

Кунгас снова принялся теребить бороду.

— Малва прекратили попытки прорваться в Долину. Уже несколько недель они возводят собственные укрепления. Так что мне придется прорываться и через них.

Подерг. Подерг. Подерг.

— Укрепления дрянные, это правда. Ленивые малва. Правда и то, что это не лучшие их войска. Йетайцев среди них не более трех тысяч. И все же.

Подерг. Подерг. Подерг.

В конце концов Кунгас одарил Ашота своей скупой улыбкой.

— Я смотрю, вы и не пытаетесь меня убеждать. Мудро. Дайте-ка я сам себя уговорю.

Ответная улыбка Ашота была шире. Впрочем, улыбка почти любого человека была шире, чем у Кунгаса, даже когда царь пребывал в солнечном настроении.

— Генерал не ожидает, что вы разгромите этих малва, — заметил армянский катафракт. — Если сможете — великолепно. Но ему будет достаточно знать, что вы можете их связать. Не дать им быть использованными в другом месте.

Кунгас фыркнул.

— Изумительно. Я указываю вам на то, что я уже связываю их и не даю им быть использованными против него. И для этого мне не нужно делать ничего более энергичного, чем пить вино и есть фрукты.

Он подкрепил слово делом, сделав глоток вина и взяв грушу из чаши на низком столике перед диваном. Глоток, впрочем, был совсем маленьким, а грушу он так и не съел. Просто держал ее в руке, взвешивая, словно это и была проблема, с которой он столкнулся.

Ашот было открыл рот, но тут же закрыл. Скупая улыбка Кунгаса стала чуть шире.

— Очень мудро. Да-да, я знаю — генерал предполагает, что если он создаст достаточно серьезный кризис, малва отведут свои войска из Долины, чтобы усилить солдат, противостоящих ему. И он хочет, чтобы я помешал им это сделать, чего я, увы, не смогу, попивая вино и поедая груши.

Кунгас положил грушу обратно в чашу, встал и подошел к окну. По пути, почти рассеянно, он нежно провел рукой по косичке своей жены. Ирина сидела на стуле — вернее, на высокой подушке — за тем же низким столиком. Она улыбнулась его проходящей фигуре, но ничего не сказала.

Как и Ашот, она знала, что лучший способ убедить Кунгаса в чем-либо — это не давить на него слишком сильно.

Оказавшись у окна, Кунгас окинул взглядом Пешеварскую долину. Не столько саму Долину, сколько горы за ней.

— Насколько Велисарий уверен, что такой кризис грядет? — спросил он.

Ашот пожал плечами.

— Не думаю, что «уверен» — правильное слово. Генерал так не мыслит. «Вероятно», «маловероятно», «возможно», «весьма возможно» — его ум просто работает иначе.

— Да, это так, — задумчиво произнес Кунгас. — Как сказала бы моя чересчур образованная гречанка-жена, он мыслит как геометр, а не как арифметик. Его занимают углы, а не суммы. Потому что он считает, что, верно рассчитав угол, он сможет создать нужные ему суммы.

Взгляд кушанского царя опустился, теперь он смотрел на большую рыночную площадь внизу.

— Что ему обычно и удается. Думаю, из него вышел бы плохой торговец. Но он, вероятно, самый смертоносный генерал за последние столетия. Я рад, что он не мой враг.

Он резко отвернулся от окна.

— Решено. Передайте Велисарию: если малва попытаются вывести войска из Долины, я сделаю все, что в моих силах, чтобы их здесь сковать. Я ничего не обещаю, поймите. Никаких гарантий. Я сделаю все возможное, но… у меня теперь тоже есть царство, которое нужно защищать, раз уж я его создал.

Ашот встал, кивая.

— Этого будет более чем достаточно, ваше величество. Ваших усилий хватит с избытком.

Кунгас фыркнул.

— Ну и обороты! И «ваше величество», не меньше. Смотри, Ашот, не то твой генерал сделает из тебя посла, а не солдата.

Армянский катафракт поморщился. Ирина тихо рассмеялась.

— Это не так уж и плохо, Ашот. Конечно, придется научиться носить чадру.

* * *

— Я еду с тобой, — объявила Шакунтала. — И не пытайся со мной спорить. Я — императрица.

Ее муж с улыбкой развел руками. Весьма дипломатичной улыбкой.

— Я и не помышлял перечить вашей царственной особе.

Шакунтала подозрительно посмотрела на него. На мгновение ее рука потянулась к животу, но жест так и не был завершен.

— Это еще что? — потребовала она. — Я ожидала мужниной болтовни о моих материнских обязанностях. Нотации об угрозе выкидыша.

Все с той же улыбкой Рао пожал плечами.

— Бери Намадева, если хочешь. Риска болезней почти нет, раз уж начался гарам.

— Не напоминай, — сказала императрица. Она подошла к окну дворца и нахмурилась, глядя на просторы Махараштры. Холмы, окружавшие Деогхар, дрожали в раскаленном мареве, поднимавшемся от испеченной земли.

О чем бы ни спорили индийцы, все они сходились в одном: раби — лучший сезон, прохладный и сухой. Один из трех сезонов Индии, он примерно соответствовал тому, что в других землях считалось зимой. Увы, сейчас, в месяце, который христиане называли мартом, раби закончился.

Далее мнения расходились: что хуже — гарам или халиф. По мнению Шакунталы, спор был глупым. Гарам, очевидно! Особенно здесь, в Великой Стране!

Сезон муссонов, конечно, мог доставлять неудобства своими сильными дождями. Но по материнской линии она происходила из керальского рода и провела немалую часть детства в Керале. Расположенная на юго-западном побережье Индии, Керала во время халифа была практически затоплена. Она привыкла к дождям куда более сильным, чем те, что бывали здесь.

В любом случае, каменистая и засушливая Махараштра отчаянно нуждалась в муссонных дождях, когда они наконец приходили. Начиналось это в то время, которое христиане называли «концом мая». Чего Великая Страна не хотела, так это сухого и испепеляющего зноя гарама. Ни на один день, не говоря уже о трех месяцах, что он длился.

— Ненавижу гарам, — пробормотала она. — Особенно во дворце. Мне будет полезно — и нашему сыну тоже! — выбраться ненадолго наружу.

— Вероятно, — согласился Рао. — Ты и Намадев, конечно, поедете в хауде. Навес защитит от солнца, и, может, будет ветерок.

Шакунтала отвернулась от окна и посмотрела на него.

— Ты действительно так уверен, Рао? Ты ведь мой возлюбленный.

Выражение, появившееся на лице ее мужа, с силой напомнило Шакунтале о различиях между ними, как бы сильно они ни любили друг друга. Она была молода, а Рао — в зрелом возрасте. И, что, возможно, еще важнее, он был философом, а она… нет.

— Кто может сказать? — безмятежно спросил он.

— Ты слишком полагаешься на сложную логику, — прошипела она. — Это предательски.

— На самом деле, нет. В этом есть своя логика, это правда. Но, в конце концов…

Он подошел к тому же окну и выглянул наружу.

— Скорее, меня увлекает красота этой затеи. Какие бы божества ни существовали, логика их мало заботит, ибо они дорожат своими причудами. Но они любят красоту. Все они — даже самые кровожадные — придут в восторг от этого замысла.

— Ты безумен, — заявила она с уверенностью императрицы.

Конечно, она уже произносила эти слова раньше. И оказывалась неправа.

— Возьми и ребенка, — спокойно сказал Рао. — Ему ничего не грозит.

* * *

С выходящих на сушу городских стен Нанда Лал и Торамана наблюдали, как великая армия Дамодары выступает в поход вверх по реке.

Подозрительность никогда не покидала главу шпионской сети империи малва, и сегодня не было исключением.

— Почему Нармада? — тихо спросил он. — Не вижу в этом смысла. Почему Дамодара думает, что Рагунат Рао будет настолько глуп, чтобы встретиться с ним на речной равнине? Я бы на его месте остался в пустошах, где местность на его стороне.

Хотя Нанда Лал не сводил глаз с уходящей армии, вопрос был адресован стоявшему рядом с ним могучему генералу-йетайцу.

Торамана, никогда не склонный к широким жестам, слегка повел плечами.

— Лучше спросить, почему бы и нет? Кто знает, может, Рао и не спустится с холмов. Но он говорит, что спустится, чтобы сойтись с Шангой в поединке. Так что, если он этого не сделает, то покроет себя позором. В худшем случае, с точки зрения Дамодары, он просто подорвет авторитет противника.

Нанда Лал скривился. Воспитанному в традициях династии малва — не говоря уже о еще более холодной школе Линка, — ему всегда было несколько трудно осознать, что другие люди воспринимают это дело с «честью» вполне серьезно. Даже стоявший рядом йетаец, всего на волосок отстоявший от кочевой дикости и обладавший собственной безжалостной натурой, казалось, по крайней мере частично поддался духу происходящего.

Поэтому он ничего не сказал. И, поразмыслив над проблемой несколько минут, решил, что Торамана, вероятно, прав.

— Сообщи, если услышишь что-нибудь неладное, — приказал он и ушел. Он не видел причин оставаться, пока последние отряды армии Дамодары не скроются из виду. Пусть варвар-йетаец, если ему угодно, находит «честь» в этом великолепном зрелище из пыли, звериных крупов и шлейфа навоза, который они оставляют за собой.

* * *

Торамана оставался на стенах, пока армия не скрылась из виду. Однако не из-за каких-либо требований чести. В вопросах конского навоза он был романтиком ничуть не большим, чем Нанда Лал. Да и в любых других, если на то пошло.

Нет, он сделал это по двум другим причинам.

Во-первых, чтобы убедиться, что он подавил всякий след веселья, прежде чем его увидят шпионы Нанды Лала в городе. Или даже благодушия, которым был полон генерал-йетаец.

Дамодара, конечно, ничего ему не говорил. Как и Нарсес, если не считать самых туманных намеков. Это не имело значения. Торамана, исходя из собственного анализа ситуации, был почти уверен, что Дамодара решил: время пришло. А благодушен он был потому, что, если он прав, это означало, что и Дамодара, и Нарсес ему безмерно доверяют. Они полагаются на то, что Торамана сделает все необходимое, без лишних слов.

Он, конечно, узнает, верна ли его оценка. Будет один верный и простой знак.

Так что он предвидел для себя великое будущее. Если, конечно, переживет следующие несколько месяцев. Но, если переживет — да, великое будущее.

И еще более великое будущее для своих детей.

Конечно, рождение этих детей также зависело от того, переживет ли он следующие несколько месяцев. Но Торамана был человеком уверенным, и ни в чем так сильно, как в собственных шансах на выживание.

Это привело его ко второй причине, по которой он оставался на стенах: необходимости принять окончательное решение по второму по важности вопросу, стоявшему перед ним.

Он принял это решение быстро. Быстрее, чем ожидал. Странно, пожалуй. Торамана в целом не был склонен к экспериментальным причудам. С другой стороны, новые времена требовали новых мер.

Еще страннее, однако, было чувство облегчения, которое это решение также принесло.

Почему? — удивился он, на мгновение испугавшись, что мог заразиться упадничеством, которое видел вокруг. Но вскоре решил, что никакой заразы нет. Просто…

И как же это было странно! Он действительно ждал этого с нетерпением.

Новые времена, и впрямь.

* * *

Тем вечером, как и каждый вечер с тех пор, как она прибыла в Бхаруч, Торамана явился в покои, где его суженая поселилась в большом дворце.

Разумеется, снаружи покоев. Обручены или нет, о неприличиях не могло быть и речи. Даже когда появилась Индира, и они начали свою обычную прогулку по садам, за ней следовала небольшая свита сморщенных старых дуэний и трое воинов-раджпутов. Соклановцы Раны Шанги, естественно.

Первые несколько минут их разговор был праздным. Обычная бессмысленная болтовня. Бессмысленная, по крайней мере, по содержанию. Истинная цель этих прогулок заключалась лишь в том, чтобы жених и его будущая невеста могли хоть немного узнать друг друга. При всей своей чопорности даже раджпуты понимали, что необходимая процедура брачной ночи упрощается и облегчается, если супругам не приходится нащупывать в темноте не только тела, но и голоса друг друга.

Через некоторое время Торамана откашлялся.

— Ты умеешь читать?

Глаза Индиры расширились. Торамана этого ожидал. Однако он с удовлетворением отметил, что расширились они несильно, а лицо под ними осталось совершенно спокойным. Любому наблюдателю могло бы показаться, что ее слегка удивило его замечание о каком-то необычном насекомом.

Его надежды на эту жену, и без того высокие, возросли еще больше. Она будет великолепным подспорьем.

— Нет, — ответила она. — Так не принято.

Торамана кивнул.

— Я сам умею читать. Но не очень хорошо. Это нужно изменить. И я хочу, чтобы ты тоже стала грамотной. Я найму для нас учителей.

Она посмотрела на ближайшую виноградную лозу. Легкое удивление в глазах девушки уже исчезло.

— Будут разговоры. Жена моего брата, однако, умеет читать, хоть и неважно. Так что, наверное, разговоров будет не так уж и много.

— Разговоры меня не волнуют, — чопорно сказал Торамана. — Меня волнует будущее. Не думаю, что великие семьи с неграмотными женщинами будут процветать в этом будущем.

По ее лицу медленно расползлась прохладная улыбка. Самая что ни на есть подобающая улыбка юной принцессы-раджпутки, услышавшей, как ее суженый делает приятное замечание о красивой виноградной лозе.

— Согласна, — сказала она. — Хотя большинство других не согласились бы.

— Меня не волнует «большинство других». Большинство других либо подчинятся, либо сломаются.

Улыбка стала чуть шире.

— Некоторые другие сломаются не так легко.

— Легко — нет. И все же сломаются.

Улыбка быстро сошла с ее лица, сменившись тем же торжественным выражением, с которым она начинала прогулку. Как и подобало. Принцесса должна улыбаться замечаниям своего суженого, конечно, но не слишком широко и не слишком долго. В конце концов, они еще не были женаты.

— Я с нетерпением жду нашей свадьбы, — тихо сказала Индира. Слишком тихо, чтобы сморщенная орда позади них могла подслушать. — А еще больше — самого брака.

— Рад это слышать.

— Так не принято, — повторила она.

— Обычаи меняются. Или ломаются.

* * *

Еще до наступления ночи прогулка закончилась, и Торамана вернулся в свои покои.

Едва генерал-йетаец вошел в свою спальню, как появился тот самый верный и простой знак, которого он ожидал.

Словно призрак, вышедший из стены. Торамана понятия не имел, где прятался убийца.

— Боюсь, мне придется заночевать здесь, — сказал Аджатасутра. — У Нанды Лала шпионы почти повсюду.

Губа Тораманы слегка скривилась.

— Здесь у него шпионов нет.

— Нет, здесь нет.

— Когда?

— Четыре дня. Хотя от тебя пока ничего не потребуется. Дамодаре понадобится не меньше двух дней, чтобы вернуться.

Торамана кивнул.

— А потом?

Убийца пожал плечами.

— Все, что потребуется. Будущее трудно предсказать. Но выглядит оно хорошо. Я не предвижу больших трудностей.

Торамана начал снимать доспехи. Они были неполными, просто полудоспех, который он носил на гарнизонной службе.

— Нет. Больших трудностей быть не должно.

На лице Аджатасутры, как это часто бывало, играла тонкая, насмешливая улыбка. На лице другого человека эта улыбка раздражала бы Тораману, возможно, даже злила. Но генерал-йетаец уже привык к ней.

Поэтому он ответил своей собственной тонкой, насмешливой улыбкой.

— Что тебя забавляет? — спросил Аджатасутра.

— Трудность, которую я не предвидел и о которой только что вспомнил. Нанда Лал однажды пообещал мне, что будет присутствовать на моей свадьбе. И я сказал ему, что поймаю его на слове.

— А. — Убийца кивнул. — Да, это трудность. Затронут вопрос чести.

Наконец сняв доспехи и положив их на ближайшую стойку, Торамана почесал ребра. Даже в полудоспехе в сезон гарам было потно.

— Не такая уж и трудность, — сказал он.

— О, конечно, нет.

Теперь они с Аджатасутрой обменялись улыбками. Они прекрасно ладили. А почему бы и нет? Они были очень похожи.

* * *

Агафий был на пристани в Харке, чтобы встретить Антонину, Фотия и Усанаса, когда прибыл аксумский флот.

Этого Антонина ожидала. Чего она не ожидала, так это вида молодой персидской жены Агафия и небольшой горы багажа рядом с ней.

— Мы едем с вами, — грубо объявил Агафий, как только опустили сходни, и он проковылял по ним.

Он посмотрел на Усанаса.

— Слышал, у тебя новый титул. Больше не хранитель мухобоек.

— Именно так! Мой новый титул куда более августейший. «Ангабо», не меньше. Это означает…

— Хранитель костылей. Великолепно, можешь подержать мои. — Агафий оперся на перила и протянул костыли Усанасу. Затем начал рыться в своей тунике. — У меня здесь приказы.

К тому времени, как Антонина перестала хихикать над изумленным выражением лица Усанаса, Агафий уже протягивал ей пачку официального вида документов.

— Вот, — сказал он, постукивая пальцем по имени внизу. — Это не подпись, конечно. Не в наши современные времена, с телеграфом.

Казалось, он избегал ее взгляда. Антонина не стала утруждать себя чтением документов. Вместо этого она посмотрела на жену Агафия, которая все еще стояла на пристани и подозрительно ее разглядывала.

— Спорим, в приказах моего мужа ничего не сказано о Судабе.

Агафий, казалось, немного сжался.

— Ну, нет. Но если хочешь поспорить с ней на этот счет, то давай.

— О, я бы и не подумала. — Слова сочились медом. — А дети?

— Они останутся здесь. Семья Судабы приютит их, пока мы не вернемся. — Плечи дородного римского генерала снова расправились. — Я настоял. И добился своего.

Антонина изо всех сил старалась не рассмеяться. Судаба стала чем-то вроде легенды в римской армии. От насмешек за спиной Агафия спасало лишь то, что солдаты ему слишком завидовали. Судаба никогда не пилила Агафия ни по какому другому поводу, и мало у кого из них была молодая и очень красивая жена, которая настаивала на том, чтобы сопровождать мужа повсюду. Тот факт, что Агафий потерял в бою ноги и вынужден был ковылять на костылях и деревянных протезах, лишь добавлял ему любовного престижа.

Усанас усмехнулся и вернул костыли.

— «Ангабо» не означает «хранитель костылей». И «нянька» тоже не означает, так что не проси меня приютить твоих сорванцов, когда вернешься. Они будут избалованы донельзя.

В более веселом настроении, теперь, когда он знал, что Антонина не будет возражать против присутствия Судабы, Агафий забрал костыли.

— Правда. Ну и что? Они уже избалованы донельзя. И посмотрим, как долго продержится эта твоя ухмылка. Персы настаивают на огромном празднестве в честь вашего прибытия. Ну, формально — прибытия Фотия. Но тебе тоже придется присутствовать.

Ухмылка исчезла.

* * *

На лице командира убийц малва, как и у его людей, никогда не было ухмылки. Даже улыбки, с тех пор как они прибыли в Харк.

Любая попытка покушения в Египте оказалась невозможной, как они и предполагали. К сожалению, в Харке ситуация была не лучше. Пристани все еще находились под властью римлян, и охрана там была еще более свирепой, чем в Александрии.

Правда, на те полтора дня, что длился фестиваль, их цели находились под персидской защитой. Но если арийцы и были более расхлябанными и менее организованными, чем римляне, они компенсировали это чистым числом. Хуже всего было то, что из-за неизменного персидского снобизма только римским чиновникам, персидским вельможам и азаданам — «людям благородного происхождения» — разрешалось находиться где-либо вблизи римских и аксумских гостей.

С имеющимися ресурсами и за то время, что у них было, убийцы никак не могли подделать документы достаточно хорошо, чтобы пройти римскую проверку. А что до попытки заявить о благородном арийском происхождении…

Невозможно. Персидские документы подделать было довольно легко, и некоторым убийцам не составило бы труда выдать себя за персов, как и за многоязычных римлян. Но если персидских чиновников и можно было обмануть, то их вассалов — нет. Крепко связанные родственными узами, великие персидские семьи полагались на личное узнавание, чтобы отделить зерна от плевел, и для их зорких глаз убийцы малва были явными плевелами. Как минимум, они бы непременно настояли на досмотре их багажа и нашли бы бомбарду — оружие, у которого не было иного мыслимого применения, кроме убийства.

— Ничего не попишешь, — сказал командир, глядя, как аксумский военный флот покидает гавань, а их цель в безопасности на борту самого большого судна. — Придется снова пробовать в Бароде. О Чахбехаре и думать нечего.

Его люди кивнули, выглядя не более довольными, чем он. Мало того что эта миссия с самого начала была полна разочарований, так теперь им еще предстояла весьма неприятная перспектива плыть вниз по Заливу на весельной галере. Вряд ли им удастся идти под парусами на восток, когда до сезона муссонов еще так далеко. И — хуже всего — хоть у них и хватило денег на галеру, они не смогли позволить себе нанять команду, кроме рулевого.

Убийцы малва были мастерами во многих делах. Гребля в их число не входила.

— У нас руки будут в таких мозолях, что и нож не удержать, — мрачно предрек один из них.

— Заткнись, — ответил его командир, столь же мрачно.