Танец времени

Глава 4

Железный Треугольник, Пенджаб

Зима 533 года от Рождества Христова

— Ты можешь описать и получше, — прохрипел Юстиниан. Бывший император Римской империи теперь был ее Великим юстициарием, поскольку ослепленный предателями и агентами малвов, он по римским законам более не мог занимать трон. Но своих властных замашек он почти не растерял.

Да и с чего бы, в самом деле. Хотя новым императором официально был сын Велисария Фотий, жена Юстиниана Феодора оставалась императрицей-регентшей и подлинной властью в Константинополе. И все же для первого полководца Римской империи было досадно, когда к нему обращаются, как к нашкодившему школяру. Сжав челюсти, Велисарий снова поднес подзорную трубу к глазу.

— По моим прикидкам… точнее не скажу, они еще не закончили… башня будет не меньше трехсот футов в высоту. Судя по виду…

— Неважно, неважно, — прервал Юстиниан. — Это, в общем-то, не имеет значения. С такой высокой башней они явно планируют всеобщее АМ-вещание.

Изуродованные глазницы бывшего императора были прикованы к далекой башне малвов, словно он все еще мог ее видеть. Или сверлить ее взглядом.

— Во имя Господне, зачем? — потребовал он ответа. — В военных целях направленное вещание имело бы куда больше смысла и потребовало бы куда менее массивной конструкции. Мы ведь именно так и поступаем.

Юстиниан махнул рукой на юг, где римская армия возводила свое собственное «антенное поле» почти на самой оконечности треугольника земли, образованного слиянием Инда и Чинаба.

С северных укреплений Железного Треугольника виднелись лишь верхушки антенн. Римские радиостанции были спроектированы для направленной связи, а не для вещания, так что нужды в огромной башне не было. Для направленного радио ключевой была в основном длина антенн, а не их высота.

Сложив подзорную трубу, Велисарий пожал плечами.

— Может, по той же причине, по которой мы велели Антонине и Усанасу построить точно такую же башню в Аксуме. Это даст нам общую ретрансляцию, которой иначе у нас не будет.

— Ерунда, — проворчал Юстиниан. — Я бы понял, построй они такую башню в своей столице Каушамби. Но зачем строить ее здесь, на передовой? Мы ведь так не делаем.

Велисарий промолчал.

После неловкой паузы Юстиниан жестко усмехнулся.

— Ладно, ладно. Полагаю, у них нет столь веских причин. По крайней мере, смею предположить, у того чудовища из будущего нет такой сварливой жены, как у меня.

Велисарий криво усмехнулся. Хотя они никогда не обсуждали это в открытую, оба — и он, и Юстиниан — прекрасно знали, и знали, что другой знает, что одной из главных причин, по которой они негласно договорились не строить башню для общего вещания в Железном Треугольнике, было желание, чтобы императрица-регентша не могла с такой легкостью забрасывать их указаниями.

Вернее, не могла забрасывать с еще большей легкостью. И без того, пользуясь лишь телеграфом, Феодора отправляла в Железный Треугольник в среднем не менее двух сообщений в день.

Одно из которых почти каждый день было либо повелительным требованием, чтобы Юстиниан прекратил играть в солдатики и вернулся в безопасное место далеко на юге, в Бароду, либо умоляющей просьбой о том же, либо угрозой ужасными последствиями, если он этого не сделает, а зачастую — всем тремя сразу.

— Мы что-то упускаем? — спросил Юстиниан.

Вопрос был адресован не столько Велисарию, сколько «самоцвету», висевшему в кошеле на мускулистой шее римского полководца. В кошеле покоился Эйд, кристаллическое существо из будущего, вернувшееся в прошлое человечества, чтобы — хотелось верить — сорвать вмешательство так называемых «новых богов» грядущего.

Ответ Эйда прозвучал лишь в мыслях Велисария.

Нет, — отрывисто отозвалось кристаллическое существо. — Мы ничего не упускаем. Скажи этому мерзкому старику, чтобы хватит ему параноить. И мерзким быть заодно пусть перестанет.

Поскольку Юстиниан не мог видеть его лица, Велисарий открыто усмехнулся. Кроме него самого, Юстиниан был единственным человеком, который регулярно общался с Эйдом через прямой контакт с самоцветом. Большинство людей находили прямой контакт с Эйдом довольно жутковатым. Способ общения кристалла обычно включал в себя поток образов — многие из которых были весьма тревожными, — а не просто слова, которые легко можно было «причесать» в сознании получателя.

Юстиниану, вероятно, это тоже казалось жутковатым. Велисарию — уж точно, и нередко. Но пусть бывший император и был «мерзким» и «параноиком» — эпитеты, с которыми Велисарий, пожалуй, был готов согласиться, хоть «старик» и было не совсем точным, — но при этом духом он был, пожалуй, крепок, как никто другой из когда-либо живших людей. Так что эту проблему он, казалось, переносил вполне сносно, а взамен получал выгоду от прямого контакта с Эйдом, который в кратчайшие сроки позволил Юстиниану стать величайшим мастером-ремесленником Римской империи.

Или, вернее, конструктором для мастеров. Будучи слепым, Юстиниану было трудно работать самому.

Хотя Эйд и терпел этот тесный контакт ради их общего дела, ему это совсем не нравилось. Он не любил Юстиниана.

Да и с чего бы, в самом деле? Юстиниана мало кто любил.

Видимо, высказав все, что накипело, Эйд неуверенно добавил: Я, право, не знаю, зачем они это делают. Но уверен, что это не какой-то хитрый трюк, который мы упускаем.

Велисарий мысленно кивнул Эйду. Затем сказал Юстиниану:

— Эйд так не думает, хотя и не знает, зачем они это делают. Я же считаю, что…

— Да очевидно же все, — прервал его Юстиниан, словно это не он только что требовал ответа. — Боевой дух, и ничего больше.

Он снова махнул рукой на юг.

— Та путаница из проводов, что мы там понатыкали, только раздражает солдат. Нам даже пришлось выставить охрану, чтобы эти дурни не спотыкались о них в темноте. Особенно когда напьются местного пива. После стольких поражений, которые малвы потерпели за последние годы, это чудовище Линк должно беспокоиться о боевом духе. Огромная, внушительная на вид радиовышка поможет поднять настроение его солдатам, даже если от нее и нет особой пользы. Особенно этим солдатам. Невежественные и неграмотные крестьяне, большинство из них.

Велисарий снова усмехнулся. «Невежественные и неграмотные крестьяне» было довольно точным описанием большей части армии малвов, это правда. С другой стороны, его можно было применить и к большинству римских солдат. Со временем перемены, принесенные Эйдом в мир, приведут к быстрому росту общего уровня грамотности — и уже приводили, по сути, среди многих молодых жителей Империи. По крайней мере тех, что жили в больших городах. Но даже спустя пять лет после появления Эйда, до римского войска это почти не дошло. По-прежнему было верно, что ниже чина гекатонтарха не более одного из десяти умели читать и писать. Да что там, изрядная доля офицерского корпуса империи тоже была неграмотна, за исключением — в большинстве случаев — способности с трудом нацарапать собственное имя.

Что ж, пусть так. Войны велись теми армиями, что были под рукой. Какими бы слабостями и недостатками ни обладала римская армия, Велисарий знал, что она значительно превосходит вражескую. Уж точно, если брать человека к человеку, в среднем. Римская империя, при всех ее многочисленных изъянах и неудачах, все еще была обществом, в котором решительный и способный человек мог возвыситься благодаря собственным заслугам. Малвы же, с их жесткой приверженностью кастовой системе, вынуждены были полагаться в основном на голую массу, которую могло породить многолюдное население северной Индии.

С самого начала войны это и было основным уравнением, которое приходилось решать Велисарию: использовать качество против количества таким образом, чтобы в конечном итоге одолеть малвов, так и не дав им шанса применить свою громадную силу эффективно.

До сих пор это работало, но требовало времени. Времени и терпения.

* * *

Увы, терпение не было добродетелью, часто ассоциируемой с Юстинианом, что он и доказал час спустя, когда они вошли в углубленный бункер за линией фронта, служивший Велисарию штабом.

— Так сколько еще ты собираешься тянуть волынку? — спросил он, усевшись на стул.

Велисарий решил попробовать тактику притворного непонимания.

— Насчет подводной лодки? — Он очень сурово, почти величественно, хмыкнул. — Вечность, Юстиниан, так что можешь даже не пытаться меня уломать…

Он не думал, что уловка сработает. И точно:

— Перестань валять дурака. Я ведь даже не спорю с тобой насчет подлодки, и ты это прекрасно знаешь. Просто считаю, что это был бы интересный эксперимент, вот и все. Я говорю о наступлении на малвов, которое ты все откладываешь и откладываешь. Я уже начинаю думать, уж не обратился ли ты в эту их языческую индуистскую веру. Время циклично, движется великими югами, так к чему вообще суетиться ближайший миллиард лет? Или ты думаешь, что с тем, как твои солдаты спариваются с местными туземками, через поколение-другое у тебя тут будет собственное несметное население?

Бывший император усмехнулся.

— Идиот. Плотность населения здесь и так ужасающая. Скоро столкнешься с голодом, вот увидишь.

Велисарий попытался сдержать хмурый взгляд, но… не совсем получилось. Учитывая, что римляне контролировали Инд к югу от Железного Треугольника, а их персидские союзники быстро восстанавливали сельское хозяйство в Синде до нормального уровня, он не слишком беспокоился о нехватке продовольствия. И все же пайки были скудными, и…

Он слышно вздохнул. Не было смысла что-то скрывать от Юстиниана, с его-то умом.

— Это проблема, признаю. Не еда, а бесконечные головные боли. Я начинаю думать…

— Забудь! Я — Великий юстициарий Римской империи. И я ни за что не позволю втянуть себя в разбор бесконечных дрязг с этими проклятыми туземцами. Сборище язычников, так или иначе.

— Вообще-то, нет, — мягко возразил Велисарий. — По крайней мере, добрая их часть. Ты удивишься, как много их обращается в христианство.

Глазницы Юстиниана были изуродованы так сильно, что он при всем желании не смог бы широко распахнуть их от удивления. Возможно, и к счастью, поскольку вид у них и без того был достаточно ужасен. Юстиниан, разумеется, отказывался чем-либо их прикрывать.

Калоподий поступал так же, но в его случае это была лишь решимость молодого человека принять невзгоды с открытым лицом. У Юстиниана же это была въевшаяся, надменная привычка императора. Какое ему дело, что люди шарахаются от его вида? Они и раньше это делали, когда он еще был зрячим. Вероятно, даже чаще. Юстиниан никогда не славился своей терпимостью.

— Это правда, — настоял Велисарий. — Обращаются толпами. Священники говорят, что к этому времени уже по меньшей мере четверть пенджабцев в Треугольнике приняли нашу веру.

Голова Юстиниана повернулась ко входу в бункер, словно он мог разглядеть местность снаружи. Вернее, снаружи и наверху, поскольку бункер был глубоко под землей.

— Как думаешь, почему?

— Лучше спросить, почему бы и нет? — Велисарий кивнул в сторону входа. — Там снаружи одни крестьяне, Юстиниан. Низшая каста, и не малвы. Не то чтобы махаведа, религия империи Малва, им хоть что-то дала.

Юстиниан почти нахмурился. Он не любил быть озадаченным.

— Да, да, это я понимаю. Но я бы все равно думал, что они побоятся…

Его голос затих.

Велисарий жестко усмехнулся.

— Побоятся чего? Что малвы вырежут их, если захватят Треугольник? Они и так это сделают, просто для острастки, — и эти пенджабские крестьяне это прекрасно знают. Поэтому они, по-видимому, и решили как можно теснее примкнуть к Риму.

Глядя на бревенчатый вход в бункер, Велисарий добавил:

— Вообще-то, это станет небольшой политической проблемой, если, конечно, мы выиграем войну.

Ему не нужно было объяснять. Юстиниан, хоть и не был больше императором, все еще мыслил как император — а он был, пожалуй, самым умным императором за всю долгую историю Рима.

— Ха! — рявкнул он. — Да, вижу. Если четверть уже обратилась, то к тому времени, как, — он снова ненадолго нахмурился, — ты наконец начнешь свое давно откладываемое наступление и мы разгромим этих малванских ублюдков…

— Рад твоей уверенности.

— Не говори глупостей! — нетерпеливо отрезал Юстиниан. — Конечно, разгромишь. И когда ты это сделаешь — как я говорил, пока меня не прервали, — вероятно, две трети из них будут христианами. И что тогда останется Хусрау, кроме головной боли? Не забывай, ты ведь обещал ему нижний Пенджаб как персидскую территорию.

Велисарий пожал плечами.

— Я ничего не «обещал» царю царей. Признаю, я дал понять, что отнесусь к этой идее благосклонно — в основном, чтобы умерить его аппетиты и не дать ему захотеть сожрать весь Пенджаб. Это бы просто привело к бесконечному трехстороннему конфликту между персами, кушанами и раджпутами.

— Ты и так его получишь. Хочешь моего совета?

Естественно, Юстиниан не стал дожидаться ответа.

— Оставь Железный Треугольник себе. Сделай его римским анклавом. Это и так хорошая идея, потому что мы сможем служить буфером между персами, кушанами и раджпутами, а теперь мы еще и сможем оправдать это религиозными соображениями.

Он попытался придать последней фразе оттенок искреннего благочестия. Очень слабая попытка — да и та провалилась.

Велисарий почесал подбородок.

— Я думал об этом, — признался он. — Кунгасу будет все равно.

— Все равно? Да он будет в восторге! Никогда бы не подумал, что эти варвары-кушаны окажутся такими умными. Но они и впрямь умны. По крайней мере, достаточно умны, чтобы слушать Ирину Макремболитиссу, а уж она-то умна.

На самом деле, хоть Велисарий и знал, что царь кушанов внимательно прислушивается к советам своей греческой жены, Кунгас принимал решения сам. Ему и самому хватало ума понять, что втягивать свое новое Кушанское царство в бесконечные конфликты с персами и раджпутами за контроль над Пенджабом — значит лишь ослаблять себя. Римское буферное государство, расположенное посреди Пенджаба, скорее всего, сведет конфликты к минимуму — или, по крайней мере, оставит кушанов в стороне.

— Раджпуты…

— А кого волнует, что они думают? — потребовал ответа Юстиниан. — Все это, напоминаю, пустые разговоры, пока ты наконец не начнешь свое затянувшееся наступление — а к тому времени раджпуты будут разбитым народом, а разбитые народы берут, что дают.

Это говорил старый Юстиниан. Достаточно проницательный, в своих пределах. Но если не что иное, то годы, проведенные Велисарием с огромным знанием человеческой истории Эйда в голове, сделали его крайне скептичным по отношению к империализму. Он смог охватить взглядом огромные панорамы человеческого опыта, не только будущего этой планеты, но и множества других. Из всего этого, когда речь заходила об империях, Велисарий вынес две простые мудрости:

Во-первых, каждая империя, которая когда-либо существовала или будет существовать, всегда считала себя венцом творения.

Во-вторых, ни одна из них таковой не была. Мало какие просуществовали более двухсот лет, и даже те, что просуществовали, не обходились без гражданской войны или другого крупного внутреннего конфликта дольше пары столетий. Человечество, по-видимому, просто лучше справлялось, если избегало чрезмерного политического самовозвеличивания. Идея, что историю можно «направлять» — даже кому-то вроде Велисария, с Эйдом в качестве советника, — была чистой чепухой. Лучше было просто создать что-то работоспособное, с как можно меньшим количеством конфликтов, и позволить человеческому потенциалу продолжать раскрываться. Если общество в своей основе здорово, политическая структура, как правило, сама собой выстраивается так, чтобы соответствовать обстоятельствам.

Короче говоря, к своему неудивлению, Велисарий пришел к выводу, что амбиции и замыслы его великого врага Линка и «новых богов», создавших это чудовище, были просто все тем же старым имперским безумием, только в большем масштабе. Велисарий не знал точно, во что он верит. Но он знал, во что он не верит, — и этого было достаточно.

— Договорились, — резко сказал он. — Будем планировать удержать Треугольник. Кто знает? Может, Хусрау даже хватит ума понять, что это и в его интересах тоже.

— Может быть, — скептически хмыкнул Юстиниан. — Хотя сомневаюсь. Не забывай, он — император. Ношение пурпура автоматически делает человека глупее.

Изуродованное, израненное лицо усмехнулось.

— Поверь мне на слово. Я знаю.

* * *

Их разговор был прерван особенно громкой волной в непрекращающейся артиллерийской дуэли между римлянами и малвами. Некоторые вражеские снаряды даже упали достаточно близко, чтобы бункер содрогнулся.

Несильно. Но достаточно, чтобы Юстиниан снова нахмурился.

— Мне это надоело. Когда, во имя всего святого, ты перестанешь бездельничать и начнешь наступление?

Велисарий не стал утруждать себя ответом.

Когда придет время, — раздался голос Эйда. Затем, немного жалобно: — А когда оно, кстати, придет? Я бы и сам хотел знать.

И ты, Эйд? Ответ в том, что я не знаю. Когда почувствую, что пора. А пока не чувствую. События должны еще немного повариться в Гиндукуше… и, самое главное, в Махараштре.

У тебя нет способа связаться с Рао по радио, — заметил Эйд. — Или с Кунгасом, если на то пошло.

Не учи ученого! Я и сам знаю. Хуже того, даже если бы у меня и была радиосвязь с Индией, я не смог бы поговорить с тремя самыми важными людьми.

На мгновение воцарилась тишина, пока Эйд пытался проследить за ходом мыслей Велисария. При всем своем огромном интеллекте, Эйд обладал лишь малой толикой интуитивного стратегического чутья римского полководца.

А, — сказал он наконец. — Нарсес, евнух.

Да. И Рана Шанга. И, самое главное, господин Дамодара.

Снова наступила тишина. Затем Эйд несколько робко добавил: Ты бы лучше не упоминал при Юстиниане — и уж точно не при Феодоре! — что откладываешь наступление, потому что рассчитываешь на римского предателя и двух лучших генералов врага.

Не учи ученого!