Танец времени

Глава 2

Аксум

Столица Эфиопской империи

За Эритрейским морем жена Велисария, Антонина, проснулась от лучей восходящего солнца, льющихся в окно ее покоев в Тааха Мариам. К этому времени, спустя более полутора лет после того, как агенты малвов взорвали царский дворец эфиопского царства Аксум, реконструкция Тааха Мариам была практически завершена.

Упрямо, как это было у них заведено, аксумиты настояли на том, чтобы восстановить дворец в точности таким, каким он был. Если тяжелая каменная кладка все еще была уязвима для грамотно заложенной взрывчатки, предотвращать подобное они собирались копьями своих полков, а не хитроумием зодчих.

По крайней мере по утрам Антонина была этому рада. Ночью, в полумраке свечей, Тааха Мариам порой казался ей гнетуще-массивным. Но днем — особенно на рассвете, в ее выходящих на восток покоях, — эфиопская страсть к многочисленным окнам даже во внешних стенах была очень приятна.

Окна, надо признать, тоже были массивными, с неизменными христианскими крестами в каждом из них, служившими и опорой для тяжелой каменной кладки, и напоминанием о новой эфиопской вере. И все же хлынувший в спальню солнечный свет заливал ее золотым сиянием, которое было под стать ее настроению.

И тут она внезапно поняла, что это так. Сев в постели и плотнее закутавшись в одеяла, чтобы укрыться от прохлады, она задумалась над этим фактом.

Почему?

Дело было не в утре. Да, солнечный свет был великолепен. С другой стороны, так поздно осенью, на высоте мили над уровнем моря в Эфиопском нагорье, было еще и дьявольски холодно.

Она слегка поежилась. Но это касалось лишь тела. Дух же ее был на подъеме, какого она не чувствовала уже…

Месяцы. С тех пор как погиб Эон, ведя аксумитов на захват индийского порта Чоупатти. В той битве Антонина не только потеряла одного из своих ближайших друзей, но и неожиданная смерть молодого правителя Эфиопии — негуса нагаста, или «Царя царей», — ввергла Аксумское царство в кризис престолонаследия. Кризис, разрешить который умирающий Эон поручил самой Антонине.

Она страшилась этой задачи почти так же сильно, как скорбела о смерти Эона. И все же сегодня утром она снова чувствовала легкость на сердце.

Почему?

* * *

Это был не праздный вопрос. Сейчас, будучи куда ближе к сорока, чем к тридцати, Антонина уже очень хорошо себя знала. Ее ум работал не так, как у мужа. Велисарий был расчетлив; он рассматривал проблему со всех сторон, прежде чем решить, как с ней поступить. Антонина же, напротив, приходила к своим выводам путями более таинственными, инстинктивными.

Уже не в первый раз в жизни она просыпалась утром, полная удовлетворения от решения, которое пришло к ней во сне. И пусть Велисарий порой с кривой усмешкой качал головой, Антонина оставалась безмятежной в знании, что ее способ справляться с такими трудными делами был куда проще, чем у мужа.

Вошла служанка, вежливо кашлянув, чтобы возвестить о своем приходе. Женщина не постучала по той простой причине, что в Тааха Мариам было очень мало дверей, а стучать в толстые стены проема было все равно что колотить по гранитной скале.

— Аквабе ценцен желает получить аудиенцию.

Антонина усмехнулась. Настроение и впрямь было хорошим.

— Держу пари, он выразился не совсем так.

Служанка закатила глаза.

— Такой он грубиян! Нет, госпожа, не так. Он… э-э…

Антонина выскользнула из-под тяжелых одеял и метнулась к шкафу у дальней стены. Поспешность ее была вызвана не желанием заставить Усанаса ждать, а простым холодом.

— Он велел тебе вытолкать ленивую римскую шлюху из постели. — Все еще усмехаясь, Антонина сняла ночную одежду и принялась облачаться в денную.

— Ну что вы. Шлюхой он вас не называл. А вот ленивой римлянкой — да.

* * *

Усанас нетерпеливо ждал в гостиной ее покоев.

— Наконец-то, — проворчал он. Смерил ее быстрым взглядом с ног до головы. — Как можно так долго натягивать на себя эти простые тряпки? К этому времени — почти к полудню — я ожидал увидеть тебя увешанной перьями и самоцветами.

Антонина повернула голову и выглянула в окно. Солнце едва показалось из-за края Май-Кохо, большого холма к востоку от столицы Эфиопии.

— Если это «полдень», то я хотела бы послушать твое определение «рассвета». — Она подошла к стоявшей неподалеку кушетке и села. — Да брось, Усанас. Что бы ни привело тебя сюда в такой неурочный час, это вряд ли так уж срочно.

Она указала на стул рядом.

— Сядь, будь добр.

Усанас презрительно фыркнул, глядя на стул. Сам же уселся на ковер, скрестив ноги в позе лотоса. С тех пор как он побывал с Велисарием в Индии, он утверждал, что эта неуклюжая на вид поза очень помогает мыслить — хотя сам и слышать не хотел о нелепых индийских философских бреднях.

— Это смотря что называть «срочным». Антонина, мы должны решить проблему престолонаследия. И как можно скорее. Агенты Гармата доносят, что арабы в Хиджазе начинают проявлять беспокойство, особенно в Мекке. И особенно, конечно, племя курейшитов.

Антонина поджала губы.

— А что сами эфиопы? Не хочу показаться грубой, Усанас, но пока «беспокойство проявляют» одни лишь арабы, они мало что могут сделать. По крайней мере, в военном отношении.

— Разумеется. Полки Аксума подавят любую арабскую коалицию, даже с учетом того, что большая часть армии сейчас в Индии. Но ни меня, ни Гармата не тревожит возможность настоящего мятежа. Нас беспокоит подрыв торговли. В этом отношении дела шли очень хорошо, пока не пришло известие о смерти Эона. Теперь же… — Он пожал плечами. — Все арабские купцы и торговцы считали свое положение надежным, ведь Эон был женат на принцессе из курейшитов, а престол должен был унаследовать его сын-полукровка. Но когда на троне оказался младенец, а регентшей при нем — юная вдовствующая царица, они все сильнее тревожатся, что эфиопы свергнут династию. И что новая династия вернет арабов в их прежнее рабское положение.

Антонина поморщилась.

— Иными словами, аксумитов ситуация вполне устраивает, но арабы в это не верят, и из-за их неверия будет все больше проблем, что, в свою очередь, начнет злить аксумитов.

Аквабе ценцен коротко кивнул.

— Да. Мы действительно не можем откладывать этот вопрос, Антонина. Чем дольше мы ждем, тем хуже будет. Нам нужно всех уверить, что династия стабильна.

— Больше, чем «стабильна», — задумчиво произнесла Антонина. — Эти арабские купцы, да и аксумиты тоже, будут беспокоиться не только о попытках мятежа. Есть еще и скрытая, более долгосрочная угроза.

Она встала и медленно пошла к другому окну. Великолепное настроение, с которым она проснулась, крепло с каждой минутой. Она была на пороге решения, она это чувствовала. Она подумала, что вид южных гор поможет. Такие они были величественные. Безмятежные в своей дали и неподвижности.

Проблема была в том, чтобы сперва понять, в чем это решение заключалось. Как это часто бывало, она приняла его во сне — и теперь не могла вспомнить, каким оно было.

Она улыбнулась, подумав, как Велисарий столько раз в прошлом реагировал на ее привычки. Раздраженно, как это обычно бывает с мужчинами, когда мироустройство рушит их детские представления.

Как, скажи на милость, можно принять решение, не зная сперва, в чем оно состоит?

Антонина шла так медленно, что успела закончить мысль, прежде чем дошла до окна.

— Вариантов, по-видимому, всего два, и оба никого не обрадуют. Первый, и самый простой: Рукайя останется незамужней. Если не на всю жизнь, то по крайней мере до тех пор, пока младенец негуса нагаст не вырастет и не сможет править сам.

— Незамужней и целомудренной, — хмыкнул Усанас. — Королевских бастардов мы себе тоже позволить не можем. Тем более от вдовствующей царицы. И, если честно, — добавил он скептически, — я в это не очень-то верю. Вахси всего несколько месяцев, а в Рукайе…

— …говорят обычные желания молодой женщины. Да, я знаю.

И она действительно знала — и в немалых подробностях. Она не строила догадок, основываясь на общих представлениях. Вскоре после их свадьбы Рукайя доверилась Антонине, рассказав, какое огромное телесное удовольствие доставлял ей брак с Эоном.

— Ей всего восемнадцать. Ожидать, что она будет воздерживаться от плотской любви, пока ей не стукнет под сорок… это такой риск, который никого не обрадует. Рукайю — меньше всех, как только ее скорбь по Эону наконец утихнет. Я, впрочем, думаю, что она на это пойдет, если согласится. Она очень волевой и дисциплинированный человек. Но ей это не понравится, и даже если она будет сдерживаться, сплетням не будет конца.

— Бесконечным и злобным, — согласился Усанас. — Так было бы с любой молодой вдовствующей царицей, даже с дурнушкой. А с такой красавицей, как Рукайя? Ни единого шанса, Антонина. Задолго до того, как Вахси достигнет возраста, когда сможет взойти на трон, в эти грязные слухи поверит половина простого люда — и куда большая часть знати.

К этому времени Антонина уже дошла до окна, но еще не смотрела в него. Вместо этого она повернулась к Усанасу.

— Да. Остается второй вариант, который ничем не лучше. Если она выйдет замуж за кого-то достаточно знатного, чтобы считаться приемлемой партией, все начнут беспокоиться, что ее дети от второго мужа станут слишком могущественными. Вторая, неофициальная династия, так сказать, растущая внутри официальной. Рецепт гражданской войны через поколение.

Усанас кивнул.

— Аксумиты не примут мужа-араба, а арабам — хоть у них и не будет выбора, учитывая военные реалии, — муж-аксумит понравится не больше. Да и аксумитам это не понравится — за исключением тех, кто принадлежит к клану мужа.

Он хмуро уставился на ковер.

— Уродливый ковер. Эфиопы, может, и знают толк в камне и железе, но ткут они отвратительно. Купила бы себе персидский. — Его глаза слегка расширились, и он поднял взгляд. — Персидский… Знаешь, Антонина, а ведь это может быть решением. Найти ей мужа-иноземца подходящего ранга. Персидского вельможу или римского сенатора.

Антонина покачала головой.

— Тоже не сработает. Муж-перс невозможен с точки зрения Рукайи. Теперь, когда она побывала женой Эона, как, по-твоему, она отнесется к мужу-персу? С их-то отношением?

Усанас снова нахмурился, глядя на ковер.

— Она отравит его в течение года. Или просто сама зарежет. Но вот римлянин…

— Нет. Я, вероятно, смогла бы найти ей подходящего мужа-римлянина — подходящего с ее точки зрения, — но это не решит политическую проблему. Рим сейчас просто слишком силен, Усанас. Муж-римлянин во время регентства Рукайи заставит всех — и арабов, и эфиопов — бояться, что Аксум становится римской сатрапией. На деле, если не на словах.

— Верно. — Он бросил на нее лукавый взгляд. — Может, тебе стоит отравить своего мужа, Антонина. Это ведь его вина. Если бы Велисарий последние пять лет не доказывал всем, что военная мощь Рима превыше всего… даже против империи Малва, величайшей в мире…

Антонина мило улыбнулась в ответ.

— Боюсь, не выйдет. Я здесь, а он в Пенджабе. Черт побери. Одна из причин, по которой я хочу уладить проблему престолонаследия, — это чтобы вернуться к нему. И в тот момент, уверяю тебя, мысль об отравлении будет последней, что придет мне в голову. Я тут обнаружила, что мои собственные желания ничуть не угасли, даже в моем-то преклонном и дряхлом возрасте.

Наконец она повернулась и выглянула в окно.

— Итак. Нам нужен внушительный муж. Внушительный как для Рукайи, так и для ее подданных, чтобы у нее не было соблазна пойти налево и чтобы никто не думал иначе. Но — но! — такой, у которого нет прежних связей, заставляющих беспокоиться о нежелательном влиянии. И чья преданность Аксуму не подвергается сомнению.

Далеко на юге ярко сияли заснеженные вершины Сыменских гор, но склоны их еще оставались темными. Солнце не поднялось достаточно высоко, чтобы залить их светом.

Темные, массивные, величественные под своими коронами — и совершенно безразличные к любым из этих слов. Какое дело горам до попыток их изобразить, не говоря уже о мелочных политических дрязгах и тревогах людей? Они просто были. И, будучи таковыми, затмевали любую династию.

И тут она поняла свое решение. Оно пришло к ней разом, во всем своем великолепии.

— Это же так очевидно, — радостно сказала она. — Не могу поверить, что мне понадобилось столько времени, чтобы додуматься.

— Может, ты все-таки будешь так любезна и прояснишь мне это «очевидное» решение, когда-нибудь? — сварливо произнес Усанас.

Антонина подарила горам свою милую улыбку.

— О да. Можешь быть уверен, когда придет время.

* * *

Пешевар, Гиндукуш

Кунгас начал последний штурм перед самым рассветом. К восходу солнца его кушанские солдаты доказали горцам-патанам, что они не хуже мятежников умеют сражаться в скалах — и куда более дисциплинированы.

Не говоря уже о численности. Кунгас рассчитал — и, как теперь стало ясно, не ошибся, — что малвы сейчас слишком заняты Велисарием в южном Пенджабе, чтобы предпринять серьезное нападение на новое Кушанское царство, которое он ковал в горах на северо-западе. Поэтому он оставил лишь заслон для охраны перевалов, а большую часть армии повел на подавление этой первой попытки патанских племен восстать против его власти.

Первой — и, он надеялся, последней. При всей своей безжалостности, когда это было необходимо, Кунгас не находил удовольствия в убийстве.

«Подавление» было слишком мягким словом.

К полудню горцы были разбиты, а кушаны ворвались в их обнесенный стеной город, приютившийся в скалах. Затем они начали резню, которую приказал Кунгас. Ни один член этого патанского клана не должен был уцелеть. Ни женщины, ни дети, ни старики. Весь скот в городе тоже подлежал забою. Затем сам город будет полностью уничтожен. Не просто выжжен дотла, а взорван. Стерт с лица земли. Пороха у Кунгаса теперь хватало, после того как наладились пути снабжения через Персию.

Пока его кушаны заканчивали это дело, патаны из других, союзных Кунгасу кланов выслеживали и вырезали тех воинов, что пытались укрыться в горах.

Таких было немного. Патаны могли быть глупы, как и любые другие люди, но в храбрости им было не отказать. Почти все побежденные горцы погибли в городе, отчаянно пытаясь защитить своих сородичей.

* * *

К середине дня все было кончено. Целый клан перестал существовать.

Все это время Кунгас оставался на своей позиции высоко на соседней горе — собственно, на отроге того же хребта — и наблюдал.

Все это время на его лице не было ни единого выражения. Совсем. Вождям патанов, стоявшим рядом с ним, предводителям союзных кланов, оно даже не казалось лицом. Просто неподвижная железная маска.

* * *

Этим старикам говорили, что в своем дворце в Пешеваре новый царь гор иногда все же являл миру какое-то выражение лица. Нечасто, и обычно лишь в присутствии своей греческой жены.

Возможно, думали они, хотя и сомневались. Трудно было представить, чтобы эта нечеловеческая маска хоть когда-нибудь выказала эмоцию.

И все же…

Может быть. Женщина ведь, как известно, была колдуньей.

Но что вожди кланов знали наверняка, так это то, что с таким царем и его ведьмой-царицей восстание — чистое безумие.

Любая форма открытого сопротивления. Уничтоженный клан даже не восстал. Они лишь вздумали применить старый и проверенный способ устрашения нового претендента на власть в горах — убить одного из его чиновников.

* * *

Чиновник, и впрямь, был убит.

В ответ Кунгас теперь доказал, что он, и впрямь, — царь гор. Арифметика этого уравнения была ясна даже этим неграмотным вождям кланов.

Кланы убивают чиновников.

Цари — настоящие цари — вырезают кланы.

* * *

Что ж, пусть так. Старики, сами не чуждые жестокости, предпочли смотреть на вещи с оптимизмом. Новый царь, в конце концов, не слишком вмешивался в их дела, пока они ему подчинялись. А торговля шла в гору. Даже кланы в дальних горах становились богаче.

* * *

Когда Кунгас вернулся в Пешевар, он был в самом гнусном настроении.

— Грязное было дело, — сказал он своей жене Ирине. Теперь, в уединении их покоев во дворце, он хмурился открыто. — Это твоя вина. Если бы ты не подзуживала этих идиотов-горцев, позволяя их девкам называть себя сарматками и вступать в твою дурацкую так называемую «царскую гвардию», этого бы не случилось.

Обвинение было вопиюще несправедливым, и по многим пунктам, но Ирина молчала. Пока настроение Кунгаса не улучшится, спорить с ним было бессмысленно.

Да, это правда, что тонкая подрывная деятельность Ирины против патанского патриархата раздражала вождей кланов. Ну и что? Этих варваров-стариков раздражало все. Они были для «консервативного мышления» тем же, чем океан для «мокрого и соленого». Они практически определяли это понятие.

И опять же, ну и что? Ирина и Кунгас — а раньше и Велисарий, когда они еще были с ним в Персии, — подробно обсуждали этот вопрос. Никто и никогда не правил этими горами в том смысле, в каком «правили» в цивилизованных долинах. Так же, как никто и никогда не «правил» великими степями на севере, куда она и Кунгас планировали расширить свое царство.

Но если царь не мог править горами и степями, он мог господствовать над ними. Господствовать так же полно и безраздельно, как в будущую эру в другой вселенной будут господствовать над ними монгольские ханы.

Однако было одно ключевое отличие, и Кунгас понимал это не хуже ее. Новое Кушанское царство в центральной Азии будет использовать те же методы, что и монголы, это правда. Методы, которые, в конечном счете, сводились к простому принципу: выступи против нас, и мы вырежем вас всех, до младенцев и собак.

Но цель у него была иная. В будущем той, другой вселенной, Чингисхан и его преемники не имели иной цели, кроме как просто наслаждаться щедротами своего правления, которые приносила ежегодная дань. Кунгас и Ирина, напротив, намеревались со временем выковать здесь, в центральной Азии, настоящую нацию. А этого нельзя было достичь, просто господствуя над древними кланами. Само господство было лишь средством для достижения цели, а целью было полностью подорвать их, единственным способом, который человечество когда-либо находило возможным.

Одним словом — «цивилизация». Создать центр притяжения в новых городах, с их растущим богатством, торговлей, образованием, культурой и возможностями для людей любого происхождения. А затем просто дать старым вождям кланов сгнить, пока их кланы медленно растворяются вокруг них. «Сарматская женская гвардия» Ирины, которую только что осудил Кунгас, была лишь одним из сотен методов, которые они с Кунгасом использовали для этой цели.

И даже не тем, что раздражал вождей кланов больше всего. Эта честь, вероятно, принадлежала новым буддийским монастырям, которые Кунгас начал повсюду основывать. В конце концов, при всем их диком отношении к женщинам, старым вождям кланов было наплевать, что делают женщины, — пока они делали это за пределами их строго контролируемых деревень.

А почему бы и нет? С их точки зрения, не считая доставляемого ими сексуального удовольствия, женщины были просто домашними животными и вьючным скотом. По сути, ничем не отличались от прочей живности. Пока у них было достаточно женщин, чтобы продолжать род, какое им дело до того, что какие-то дикие бабы делают где-то еще?

А вот мальчики — другое дело. И теперь — будь он проклят! — новый царь сманивал мальчишек от их исконной и священной преданности клану, чтобы те бормотали мистическую чушь в монастырях. Даже учил их читать — как будто патанскому горцу когда-либо требовалось это бабское умение.

Процесс, конечно, займет десятилетия, а то и поколения. Но он сработает, так же неотвратимо, как восход солнца, — при условии, что Кунгас с самого начала даст понять: как бы вожди кланов его ни ненавидели, они не посмеют открыто ему противостоять. Или вообще пробовать против него какие-либо насильственные методы.

Что он только что и сделал. Сделал более эффективно, безжалостно, беспощадно и свирепо, чем любой из вождей мог себе представить. Точно так же, как в другой вселенной монголы уничтожили культ хашашинов, который и подарил миру слово «ассасин», — продемонстрировав, что они вполне готовы на порядок расширить значение этого слова.

И все же…

Ирина к этому времени очень хорошо знала своего мужа. Кунгасу нравились ее ум и чувство юмора, но сейчас было не время для разумных доводов, и уж тем более для шуток.

Она прибегла к доводу чувств, который был сильнее ужаса, отвращения и гнева.

— У меня вот что... Династия в безопасности.

Она опустила взгляд, поглаживая шелковую ткань на животе. На вид она все еще была стройна, как и прежде.

— Ну… скорее всего. Иногда может случиться выкидыш.

Его взгляд приковался к ее талии, и она почувствовала, как меняется настроение Кунгаса. И тогда, мягко улыбнувшись, она отважилась на маленькую шутку:

— Разумеется, ты это быстро исправишь.

На мгновение Кунгас попытался сохранить свирепый вид.

— Ну конечно! Распутные гречанки. Соблазнительницы, все до единой. Не будь ты так прекрасна…

На самом деле Ирина вовсе не была красавицей. Привлекательная, пожалуй, но не более. Ее густые и пышные каштановые волосы, стянутые теперь в конский хвост, уже не казались таким уж достоинством. К своему неудовольствию, она обнаружила, что, став царицей, она не сделала свой большой нос меньше, а узкое лицо с близко посаженными глазами — полнее. Даже с конским хвостом она выглядела именно той, кем была — интеллектуалкой, а не куртизанкой.

К счастью, для Кунгаса все это не имело значения. Ее маленькая шутка, по сути, и не была шуткой. Скорее всего, к концу вечера — самое позднее, завтрашней ночью — Кунгас продемонстрирует, что новой династии не грозит угаснуть от недостатка мужской силы.

Кунгас вздохнул.

— И впрямь гнусное было дело, Ирина. Черт бы побрал этих стариков! Я бы предпочел…

Он оборвал мысль. Затем что-то вроде извиняющегося пожатия плечами.

На самом деле именно Ирина предложила ограничиться казнью всех вождей кланов — и именно Кунгас это предложение отверг.

«Нет, — сказал он. — Этого будет недостаточно. Какими бы глупыми и злобными ни были вожди кланов, трусов среди них нет. Они примут собственную смерть с готовностью, упрямцы. Единственное, что их по-настояшему ужаснет, — это уничтожение всего их клана. Так что у меня нет выбора, кроме как показать, что я готов на это пойти. Может, если я сделаю это один раз, сейчас, мне больше никогда не придется этого делать».

Он был прав, и Ирина это знала. Она выдвинула свое предложение лишь потому, что знала, как сильно Кунгас ненавидит альтернативу. Каким бы суровым человеком он ни был и какую бы суровую жизнь ни прожил, даже Кунгас не мог резать младенцев в наказание восьмидесятилетним старикам без того, чтобы что-то не вопило в его закованной в железо душе.

Наконец она почувствовала, что его настроение меняется. Вернейшим знаком стала его собственная шутка.

— И кто, кстати, отец?

Ирина сощурилась.

— Не говори глупостей. Ты на меня взбираешься так часто, когда бы у меня нашлось время тебе наставить рога? Даже если бы я не была так измотана, ты, бесчувственный скот.

Кунгас все еще хмурился. В своем роде он мог бы и сам поучить вождей кланов упрямству.

— Не то, — коротко бросил он, отметая ее слова экономным жестом. — Я не сомневаюсь, что мой член — единственный, что в тебя входит. Но это лишь проводник. В духовном смысле. Кто настоящий отец? Мы уже до богов добрались? Неужели я в старости обнаружу, что дети, которых я считал своими, на самом деле были зачаты Зевсом и еще бог знает сколькими похотливыми членами индуистского пантеона?

— Какая языческая мысль! — воскликнула Ирина. — Тебе должно быть стыдно!

— Я не христианин, — заметил он.

— Ты и не буддист, по-настоящему, хоть и настаиваешь на атрибутах. Ну и что? Все равно это варварская мысль.

Она выпрямилась с таким достоинством, на какое только была способна. Это было… трудно, учитывая, что она едва сдерживала смех.

— И все это чушь, в любом случае. Конечно, отец — ты. А вот происхождение, однако, становится интересным.

Наконец он улыбнулся.

— Интереснее, чем у Александра Македонского? Который, к моему безмерному удивлению, как ты мне объяснила, был одним из моих предков. Странно, право, учитывая, что он прошел через эти земли задолго до того, как мы, кушаны, сюда попали.

— Мои ученые, тем не менее, уверяют, что это правда. Но теперь, говорят они, похоже, что вдобавок…

— Прошу тебя! Только не говори, что я еще и потомок Ашоки!

Ирина, на самом деле, всерьез рассматривала Ашоку. Но в итоге решила, что объявление самого знаменитого и почитаемого императора Индии одним из предков ее мужа, вероятно, создаст слишком много политических проблем. Вечно подозрительные правители Индии решат, что это означает, будто у кушанов есть виды и на Индию.

А их не было. Вмешиваться в дела Индии — даже Пенджаба, не говоря уже о великой и густонаселенной Гангской равнине, — было бы чистым безумием. Пока они с Кунгасом контролировали перевал Хибер и Гиндукуш, они могли расширяться на север, не вызывая вражды ни у индийцев, ни у персов. По крайней мере, вражды, достаточно серьезной, чтобы привести к войне. Разумеется, довольно скоро персы и индийцы — да и римляне с китайцами тоже — начнут горько жаловаться на кушанский контроль над торговыми путями через центральную Азию.

Но эти споры можно было уладить переговорами. Ирина была превосходным переговорщиком — даже без преимущества в виде мужа, способного наводить ужас на вождей патанов.

— Чушь, — твердо сказала она. — Ты Ашоке вовсе не родственник, насколько могут судить мои ученые. Оно и к лучшему, раз у нас нет никаких видов на Индию. Однако — какое счастливое совпадение, учитывая центральную роль буддизма в наших планах, — ты поверишь, что…

Кунгас поперхнулся. Ирина продолжала напирать.

— Это правда! — настаивала она. — Не сам Будда, конечно. То есть после того, как он стал Буддой. Он ведь был тем еще мудрецом-аскетом, знаешь ли. Но до этого — когда он был еще просто Сиддхартхой Гаутамой и женат на Яшодхаре. Оказывается, их сын Рахула…

Кунгас расхохотался, и Ирина поняла, что снова спасла его душу. Это всегда было ее величайшим страхом — что душа, так долго носившая железную броню, в конце концов сама станет железом.

Маску мир мог стерпеть. Даже нуждался в ней. Но если бы душа под маской и впрямь стала железной, она страшилась последствий. Если так, то в новой вселенной, которую они помогали творить, имя «Кунгас» однажды стало бы таким же, как «Тамерлан» в другой. Именем, означающим лишь дикость.

Но этого можно было не бояться, пока она могла заставить Кунгаса так смеяться. Совсем не бояться.

* * *

Железный Треугольник

Как всегда, звук шагов Луки разбудил Калоподия. На этот раз, однако, выныривая из сна, он почувствовал, что на заднем плане кто-то еще переминается с ноги на ногу.

Он был немного озадачен. В бункер, где они с Лукой устроили себе жилье, посетители заходили редко. Калоподий подозревал, что людям было не по себе в присутствии слепого, особенно такого молодого. Дело было определенно не в недостатке места. Генерал предоставил ему очень просторный бункер, соединенный коротким туннелем с огромным командным центром, зарытым под землей неподалеку от небольшого города, выросшего за последние месяцы у южной оконечности Железного Треугольника. Римская армия называла этот город «Наковальней», переняв прозвище у пенджабских жителей, составлявших большую часть его населения.

— Кто там, Лука? — спросил он.

Его адъютант рявкнул смешком.

— Кучка храбрецов, жаждущих славы, парень. Генерал прислал.

Шарканье ног приблизилось.

— Прошу прощения, господин командир, но мы хотели спросить… как он и сказал, генерал послал нас поговорить с вами… — Говоривший, кем бы он ни был, неловко умолк.

Калоподий сел на своей подстилке.

— Так говорите же. И кто вы?

Человек прокашлялся.

— Зовут Абеляр, господин командир. Абеляр из Антиохии. Я гекатонтарх, командую самым западным бастионом в крепости…

— Вчера у вас был жаркий бой, — прервал его Калоподий. — Я слышал. Генерал сказал, что разведка боем, которую предприняли малвы, оказалась куда яростнее обычного.

— Перли на нас как демоны, господин командир, — раздался другой голос. И с гордостью: — Но мы им знатно крови пустили.

Калоподий тут же все понял. Гекатонтарх снова кашлянул, но Калоподий заговорил прежде, чем тот успел смутиться.

— Я хочу услышать все подробности! — воскликнул он. — Дайте мне минуту одеться и позвать писца. Мы можем все записать прямо здесь, за тем столом. Я позабочусь, чтобы это вошло в следующее донесение.

— Благодарю вас, господин командир, — сказал Абеляр. В его голосе прозвучали слегка обиженные нотки. — Лука неправду говорит. Дело не в славе и не в почестях. Просто… ваши «Донесения» читают в Сенате, господин командир. Каждое, лично Император. А потом Император — по особому указу — велит их печатать и вывешивать по всей Империи.

Калоподий уже двигался по бункеру, нащупывая свою одежду.

— Сущая правда, — бодро подтвердил он. — С тех пор как старый Император установил в Большом дворце новый печатный станок, каждый — ну, по крайней мере, каждая деревня — может получить свой экземпляр чего угодно.

— Дело в наших семьях, господин командир, — подал голос другой солдат. — Они увидят наши имена и будут знать, что мы в порядке. Кроме тех, кто погиб в бою. Но по крайней мере…

Калоподий понял.

— Их имена останутся где-то еще, а не только на надгробии.