Танец времени

Глава 13

Барода, на индийском побережье

Свою первую ночь в Индии Анна и ее спутники провели, забившись в угол таверны, до отказа набитой римскими солдатами и прочими типичными обитателями большого портового города: портовыми грузчиками, моряками, мелкими торговцами с их бабами, сутенерами и шлюхами, игроками и обычной россыпью воров и прочего криминала.

Как и почти все здания в Бароде, таверна была глинобитной постройкой, сильно пострадавшей от больших пожаров, которые пронеслись по городу во время римского завоевания. Поджог устроили не люди Велисария, а фанатичные жрецы Махаведы, возглавлявшие защитников-малва. Несмотря на все еще очевидные напоминания о том разрушении, таверна использовалась по той простой причине, что, в отличие от многих зданий в городе, ее стены все еще стояли и даже была целая крыша.

Когда они вошли, толпа, заполнившая таверну, оценила Анну и ее отряд. Оценивали их не так быстро, как обычно это делала здешняя прожженная публика. Анна и ее спутники были… необычны.

Эта заминка, однако, сыграла ей на руку. Сурового вида братья-исаврийцы и Абдул заставили карманников призадуматься, и в том небольшом пространстве и времени, что для них освободилось, успел родиться и разнестись по таверне волшебный слух. Наблюдая, как он распространяется — так очевидно, по любопытным взглядам, бросаемым в ее сторону, — Анна одновременно испытывала ужас, веселье, гнев и благодарность.

Это она. Жена слепого Калоподия. Точно она.

— Кто вообще пустил этот проклятый слух? — раздраженно спросила она, после того как Иллус расчистил для нее довольно чистое место в углу, и она наконец смогла сесть. Она с облегчением прислонилась к спасительным стенам. Она была на грани полного изнеможения.

Абдул с усмешкой хмыкнул. Араб часто веселился, с досадой отметила Анна. Но это была уже старая, привычная досада, почти приятная в своей предсказуемости.

Коттомен, которого превратности жизни забавляли не меньше, чем Абдула, в знак согласия тоже усмехнулся.

— Вы горячая новость, госпожа Саронит. В доках тоже все об этом говорили. И солдаты у телеграфа. — Коттомен, в отличие от старшего брата, никогда не позволял себе фамильярно называть ее «девочкой». Во всех прочих отношениях, однако, он выказывал ей такое отсутствие подобострастного почтения, которое привело бы ее семью в ярость.

После того как нанятые Анной мальчишки-носильщики сложили ее багаж рядом с ней, они прижались к стене неподалеку, не обращая внимания на злобные взгляды завсегдатаев таверны. Было ясно, что, найдя этот источник невероятной щедрости, носильщики не собирались от него отказываться.

Анна покачала головой. От этого резкого движения остатки ее длинных темных волос окончательно растрепались. От сложной прически, с которой она покинула Константинополь столько недель назад, не осталось и следа. Ее волосы были такими же спутанными и грязными, как и ее одежда. Она гадала, почувствует ли себя когда-нибудь снова чистой.

— Почему? — прошептала она.

Присев рядом с ней на корточки, Иллус с мгновение изучал ее. Его глаза были понимающими, словно недели близкого соседства и совместного путешествия наконец позволили полудикому наемнику понять странные муки души юной аристократки.

Что, возможно, так и было.

— Ты другая, девочка. И делаешь ты другое. Ты и не представляешь, как это может быть важно для человека, который изо дня в день лишь вкалывает под солнцем. Или для женщины, которая изо дня в день лишь стирает белье и таскает воду.

Она посмотрела на него снизу вверх. Увидев тепло, таившееся где-то в глубине глаз Иллуса, на этом суровом, сжатом лице, Анна с изумлением осознала, какое огромное место этот человек занял в ее сердце. Дружба была незнакома Анне из рода Мелиссенов.

— А что такое ангел, в конце концов, — тихо произнес исавриец, — как не нечто иное?

Анна уставилась на свои грязные одежды, отмечая все мелкие разрывы и потертости на ткани.

— В этом?

И тогда к ней наконец пришло прозрение. И в течение часа или около того, пока она сидела, прислонившись к стене шумной таверны, прежде чем наконец погрузиться в сон, она гадала, познал ли и Калоподий такое же прозрение. Не в тот день, когда он решил оставить ее, разбив все ее мечты, чтобы осуществить свои; но в тот день, когда он впервые очнулся слепцом и осознал, что зрение — само по себе проклятие.

И впервые с тех пор, как она услышала имя Калоподия, она больше не жалела о жизни, в которой ей было отказано. Больше не думала с горечью о годах, которые ей никогда не суждено будет провести под сенью монастыря, позволяя своему разуму парить над накопленной мудростью мира, словно ястреб, наконец вырвавшийся на свободу.

Когда она проснулась на следующее утро, первой ее мыслью было то, что она наконец поняла собственную веру — чего никогда прежде не было, по-настоящему. В этой мысли, конечно, была и доля сожаления. Понимание для всех, кроме Бога, — это еще и ограничение. Но с этим ограничением пришли ясность и острота, столь отличные от пены и тумана девичьих фантазий и грез.

В сером свете утра чужой земли, проникавшем в таверну, более зловонную, чем любая, какую она могла бы себе представить, Анна разглядывала свою испачканную и рваную одежду. Видя на этот раз не грязь и руины, а просто ковер ее жизни, расстилающийся перед ней. Жизни, которую она считала навсегда запертой.

— Сначала практичность, — твердо объявила она. — Это не грех.

Эти слова разбудили Иллуса. Он смотрел на нее сквозь прищуренные, недоумевающие глаза.

— Вставай, — приказала она. — Нам нужна форма.

Несколько минут спустя, выходя из дверей во главе своего эскорта из трех солдат и пяти портовых оборванцев, тащивших ее багаж, Анна издала первый из указов и повелений этого дня.

— Это будет дорого, но мой муж заплатит. Он богат.

— Его здесь нет, — хмыкнул Иллус.

— Зато есть его имя. А еще он знаменит. Найди мне банкира.

Прошло некоторое время, прежде чем ей удалось донести до Иллуса понятие «банкир». Или, точнее, отличить его от понятий «ростовщик», «лихвим» и «акула-кредитор». Но в конце концов он согласился разыскать и изловить это мифическое существо — с той же уверенностью, с какой объявил бы о планах поймать грифона или минотавра.

— Неважно, — проворчала Анна, заметив, как нервно Иллус теребит рукоять меча. — Я сама этим займусь. Где в этом городе штаб армии? Уж они-то точно знают, что такое «банкир».

Эта задача вписывалась в картину мира Иллуса. И поскольку Барода находилась на самом театре военных действий Велисария, офицеры, командовавшие гарнизоном, были на несколько голов компетентнее тех, что в Чахбехаре. К середине утра Анну направили к крупнейшему из множества новых заимодавцев, присосавшихся к армии Велисария.

По иронии судьбы, это был индиец по имени Пулинда. Ведя переговоры об условиях, Анна гадала, какие тайны — и какие мечты, сбывшиеся или угасшие, — скрывались за жизнью маленького пожилого человека, сидевшего напротив нее. Как человек из густонаселенной долины Ганга в итоге оказался здесь, купаясь в богатстве, добытом неведомым образом, и служа казначеем для чужеземной армии, стучавшейся в ворота его собственной родины?

Жалел ли он о жизни, приведшей его сюда? Наслаждался ли ею?

Скорее всего, и то, и другое, заключила она. И тут же развеселилась, поняв, как изумился бы Пулинда, если бы осознал, что женщина, спорившая с ним об условиях, на самом деле была преисполнена к нему добрых чувств.

Возможно, каким-то неведомым образом он ощутил это тепло. В любом случае, переговоры завершились раньше, чем ожидала Анна. И уж точно на более выгодных для нее условиях.

А может, это снова было волшебное имя Калоподия, расчищавшее перед ней путь. Последними словами Пулинды были:

— Упомяните обо мне вашему мужу, если будет угодно.

К середине дня она разыскала портного, слывшего лучшим в Бароде. К закату она завершила с ним все дела. Большую часть этого времени она пыталась унять ерзавших мальчишек, пока портной снимал с них мерки.

— И ты тоже! — приказала Анна, шлепнув самого неугомонного оборванца по макушке. — В Службе чистота превыше всего.

Однако на следующий день, когда они надели свою новую форму, мальчишки были вне себя от радости. Простая и практичная одежда была, с большим отрывом, лучшей из всего, что у них когда-либо было.

Братья-исаврийцы и Абдул были не столь демонстративны. Не совсем.

— Мы выглядим как принцы, — радостно булькнул Коттомен.

— Таковыми вы и являетесь, — изрекла Анна. — Высшие офицеры Службы Жены. Звание, которому однажды, — она говорила с уверенностью, далеко превосходившей ее годы, — будут завидовать принцы всего мира.

* * *

Железный Треугольник

— Успокойся, Калоподий, — весело сказал Менандр, дружески похлопав слепого молодого офицера по плечу. — Я прослежу, чтобы она прибыла в целости и сохранности.

— Она уже покинула Бароду, — пробормотал Калоподий. — Проклятье, почему она не подождала?

Несмотря на волнение, Калоподий не смог сдержать улыбки, услышав тихий смех, раздавшийся вокруг. Как обычно, когда речь заходила о жене Калоподия, каждый офицер и ординарец в командном бункере навострил уши. По-своему Анна становилась не менее знаменитой, чем любой другой в великой римской армии, пробивавшейся в Индию.

Большинству мужей, мягко говоря, не нравится, когда их жены становятся предметом бесконечных армейских сплетен. Но поскольку в данном случае причиной сплетен были не обычные сексуальные прегрешения, Калоподий не был уверен, как к этому относиться. Какая-то его часть, воспитанная в традициях, все еще чувствовала глухое возмущение. Но по большей части — как ни странно — его основной реакцией была тихая гордость.

— Полагаю, это глупый вопрос, — с горькой усмешкой признал он. — Она ведь ничего другого не ждала.

Когда Менандр заговорил снова, тон его голоса был уже не таким веселым. Словно он тоже разделял беспокойство, которое — к его собственному удивлению — охватило Калоподия с тех пор, как он узнал о путешествии Анны. Странно, право, что он так заботится о благополучии жены, которая была для него лишь смутным образом.

Но… еще до того, как он ослеп, мир литературы часто казался Калоподию таким же реальным, как и любой другой. А после потери зрения он стал еще реальнее, несмотря на то, что он больше не мог читать или писать сам, а зависел от других.

Анна Мелиссена, далекая девушка, на которой он женился и которую недолго знал в Константинополе, практически ничего для него не значила. Но Жена слепого Калоподия, неведомая женщина, которая неделями двигалась к нему, была совсем другим делом. Все еще загадочная, но уже не чужая. Да и как она могла оставаться чужой?

Разве он сам, в конце концов, не писал о ней достаточно часто в своих «Донесениях»? В третьем лице, конечно, как он всегда говорил о себе в своих трудах. Никаких субъективных настроений в его «Донесениях» не было, как и в главах его монументальной «Истории Войны». Но, отстраненно или нет, всякий раз, получая новости об Анне, он включал по крайней мере несколько предложений, подробно описывая для армии ее последние приключения. Так же, как он поступал с отличившимися офицерами и солдатами. И он уже не удивлялся, обнаружив, что большинству в армии подвиги молодой жены интереснее, чем их собственные.

Она другая.

«Другое», однако, не было щитом от жизненных невзгод — невзгод, которые многократно умножаются посреди зоны военных действий. Так что через несколько секунд Калоподий снова начал беспокоиться.

— Почему она не подождала, черт побери?

Менандр снова хлопнул его по плечу.

— Я ухожу с «Победительницей» сегодня днем, Калоподий. По течению я доберусь до Суккура гораздо раньше, чем Анна доплывет туда вверх по реке на веслах. Так что я буду ее эскортом на последнем отрезке пути, при входе в Пенджаб.

— В Синде не так уж безопасно, — проворчал Калоподий, все еще беспокоясь. Синд был нижней половиной долины реки Инд, и хотя он был теперь очищен от войск малва и находился под юрисдикцией персидских союзников Рима, в провинции все еще было неспокойно. — Дакоиты повсюду.

— Дакоиты не нападут на военный конвой, — прервал его Велисарий. — Я позабочусь, чтобы до самого Суккура ей выделили какой-нибудь персидский эскорт.

Один из телеграфов в командном центре застрекотал. Вскоре, когда сообщение прочли вслух, даже Калоподий начал расслабляться.

— Пожалуй, нет, — пробормотал он, весьма смущенный. — С таким-то эскортом.