Танец времени

Глава 1

Остров Буккур, на реке Инд

Странно, но чаще всего ему снились острова.

* * *

Вот и сейчас он плыл на одном из прогулочных судов своего отца. Не на роскошной, почти во всем, кроме названия и блеска, барже, которую его отец предпочитал для семейных прогулок по Золотому Рогу, а на фазелосе, приспособленном для плавания в открытом море. В отличие от отца, для которого морские походы были лишь предлогом для политических или торговых дел, Калоподий всегда любил ходить под парусом просто так, ради самого плавания.

К тому же это давало ему и его молодой жене занятие, лишь бы не сидеть вместе в натянутом молчании.

* * *

Полусонную дрему Калоподия прервали. Пробуждение пришло со звуком шагов его адъютанта Луки, двигавшегося по шатру. Тяжелая поступь Луки была намеренной, чтобы хозяин мог по шагам узнать, кто вошел в его жилище. Лука умел двигаться легко и бесшумно, что не раз доказывал в жестоких боях на острове Буккур. Но этот человек, как и во многом другом, оказался куда тоньше, чем можно было судить по его грубой, мускулистой внешности.

— Утро, юный Калоподий, — объявил Лука. — Пора промыть твои раны. И ты мало ешь.

Калоподий вздохнул. Промывка ран будет болезненной, несмотря на всю заботу Луки. Что же до второго…

— Новое продовольствие прибыло?

На миг воцарилась тишина. Затем неохотно:

— Нет.

Калоподий дал тишине затянуться. Через несколько секунд он услышал тяжелый вздох самого Луки.

— Если честно, у нас почти ничего не осталось. У самого Ашота запасов мало, пока не прибудут корабли со снабжением.

Калоподий приподнялся на локтях.

— Тогда я буду есть свою долю, и ни крошкой больше. — Он усмехнулся, пожалуй, немного жестко. — И не пытайся схитрить, Лука. У меня, знаешь ли, есть и другие источники сведений.

— Как будто моя главная забота — это не отваживать пол-армии от твоего шатра, — фыркнул Лука. Калоподий почувствовал, как колени Луки вдавились в подстилку рядом с ним, и мгновение спустя поморщился — с его головы начали снимать повязки. — Ты у солдат в любимчиках ходишь, парень, — мягко добавил он. — Даже не сомневайся.

* * *

В последовавшие за этим мучительные минуты, пока Лука промывал, чистил и заново перевязывал глазницы, бывшие когда-то глазами, Калоподий пытался найти утешение в этих словах.

Это помогало. Немного.

* * *

— Есть признаки, что малвы готовят новую атаку? — спросил он несколько позже. Калоподий теперь сидел в одном из бастионов, которые его люди отстроили заново после того, как вражеский штурм захлестнул его — прежде чем малвов, в конце концов, полностью выбили с острова. Это, однако, потребовало ожесточенных и яростных боев, в которых римские защитники понесли большие потери. Его глаза были одной из этих потерь — их вырвало осколками минометного снаряда.

— После той кровавой бани, что мы им в прошлый раз устроили? — гоготнул один из солдат в бастионе. — Вряд ли, господин командир!

Калоподий попытался соотнести голос с лицом из своей памяти. Как обычно, безуспешно. Но он все же завел с солдатом ничего не значащий разговор, чтобы закрепить в памяти сам голос. Уже не в первый раз Калоподий с кривой усмешкой подумал о том, как зрение, кажется, притупляет все остальные человеческие чувства. С тех пор как он ослеп, он обнаружил, что память его, как и слух, обострилась. Простой инстинкт самосохранения, надо полагать. Слепой должен помнить лучше зрячего, ведь у него больше нет зрения, чтобы постоянно подстегивать ленивую память.

Когда его беседа с солдатом продлилась несколько минут, тот кашлянул и нерешительно произнес:

— Вам бы лучше уйти отсюда, господин командир, с вашего позволения. Малвы скоро, скорее всего, снова начнут обстрел. — На миг голос солдата наполнился свирепым весельем: — Они, похоже, особенно невзлюбили этот участок нашей обороны, видать, потому, что он изрядно замешан на их же собственной крови и кишках.

Замечание вызвало волну грубого смеха у других солдат, сгрудившихся в укреплении. Этот бастион был одним из самых горячих мест, когда малвы предприняли свою главную атаку неделей ранее. Калоподий ни на миг не сомневался, что, когда его солдаты чинили поврежденные земляные валы, они не слишком усердствовали, вычищая все следы побоища.

Он осторожно принюхался, уловив эти следы. Его обоняние, как и слух, тоже обострилось.

— Должно быть, воняло сразу после боя, — заметил он.

Тот же солдат снова издал грубый смешок.

— Еще как, господин командир, еще как. На то Бог и выдумал мух, я так считаю.

Калоподий почувствовал тяжелую руку Луки на своем плече.

— Пора идти, господин командир. Обстрел точно будет.

В былые времена Калоподий стал бы спорить. Но теперь он не чувствовал нужды доказывать свою храбрость, и какая-то часть его души — та, что все еще оставалась изумленным восемнадцатилетним юношей, — понимала, что о его безопасности теперь заботятся его же люди. Живой, где-то в тылу, но все еще на острове, Калоподий будет для своих солдат источником силы в случае нового натиска малвов. Силы духовной, если не физической; символом, если не более. Но люди — а воины, пожалуй, больше, чем кто-либо, — живут такими символами.

Поэтому он позволил Луке вывести себя из бастиона и спуститься по грубой лестнице, ведущей в траншеи внизу. По пути Калоподий прощупывал ступени ногами.

— Одно из тех бревен слишком большое, — сказал он твердо, стараясь, однако, чтобы в голосе не прозвучало упрека. — Его зря потратили. Лучше бы пустили на еще одну фальшивую пушку.

Он услышал, как Лука подавил вздох. «И когда ты перестанешь кудахтать, как наседка?» — вот что означал этот тихий звук. Калоподий подавил смех. Лука, по правде говоря, был никудышным «слугой».

— У нас их достаточно, — коротко ответил Лука. — Двадцать с лишним. Сделаем больше — малвы заподозрят неладное. У нас осталось всего три настоящих, чтобы поддерживать видимость.

Медленно идя по траншее, Калоподий обдумал проблему и решил, что Лука прав. Обман, скорее всего, все равно уже шит белыми нитками. Когда малвы наконец предприняли полномасштабный десант на остров, бывший стержнем отвлекающего маневра Калоподия, они захватили половину его, прежде чем были отброшены. Вернувшись к основной армии малвов, осаждавшей город Суккур на другом берегу Инда, выжившие наверняка доложили своему командованию, что некоторые из «пушек», которыми римляне якобы утыкали свой укрепленный остров, были всего лишь крашеными бревнами.

Но сколько именно? Этот вопрос для врага все еще оставался без ответа.

Не все, это уж точно. Когда Велисарий увел свои основные силы, чтобы обойти малвов в Пенджабе, оставив Калоподия и меньше двух тысяч человек для отвлекающего маневра, он оставил и несколько полевых орудий и минометов. Эти орудия изрядно потрепали нападавших малвов, когда те наконец набрались подозрений и решили проверить реальную силу позиций Калоподия.

— По правде говоря, — грубовато сказал Лука, — это уже и не важно. — Тяжелая рука снова легла на худое плечо Калоподия и на этот раз одобрительно стиснула его. — Ты уже сделал то, о чем просил тебя генерал, парень. Морочил малвам голову, заставляя думать, что Велисарий все еще здесь, пока тот тайно шел на северо-восток. И справился так, как он и надеяться не мог.

Они достигли крытого участка траншеи — Калоподий это почувствовал. Он, конечно, не видел покрытых землей бревен, дававших некоторую защиту от вражеского огня. Но само звучание в укрытии было иным, чем в открытом окопе. Это была лишь одна из многих тонкостей слуха, которые Калоподий начал замечать в последнее время.

Раньше, до того как он лишился глаз, он этого не замечал. В первые дни после того, как Велисарий с основной армией покинул Суккур, отправившись в тайный форсированный марш, чтобы обойти малвов в Пенджабе, Калоподий, по правде говоря, вообще мало что замечал. У него не было ни времени, ни желания размышлять о тонкостях чувственного восприятия. Его слишком захватили и новая, неожиданная должность, и стоявшая перед ним задача.

Ратная слава. Слепой юноша на миг замер в крытой траншее, невидящими глазами уставившись в стену из земли и бревен. Вспоминал. И задавался вопросом.

Та ратная слава, к которой Калоподий так стремился, оставив в Константинополе молодую жену, без сомнения, досталась ему. В этом он нисколько не сомневался. Так считали его солдаты — те, кто выжил, — и они довольно часто об этом говорили, и Калоподий был уверен, что скоро хвалу ему будут воздавать и в Сенате.

Мало кто из знатнейших родов Римской империи совершил заметные ратные подвиги в великой войне против малвов. Начиная с самого главнокомандующего Велисария, рожденного в семье мелкопоместного фракийского дворянина, эту войну вели в основном люди простого звания. По большей части простолюдины. Агафий — ныне прославленный герой Анафы и Дамбы — родился в семье пекаря, что было положением почти столь же низким, как и откровенное рабство.

Кроме Ситтаса, который теперь вел катафрактов Велисария в Пенджабе, в войне с малвами почти не участвовал ни один греческий аристократ. Да и тот до индской кампании провел всю войну, командуя гарнизоном в Константинополе, который держал в узде враждебную аристократию и обеспечивал прочность династии на троне.

Стоило ли оно того?

Подняв руку и осторожно коснувшись пустоты там, где когда-то были его глаза, Калоподий все еще не был уверен. Как и многих других молодых аристократов, его охватил энтузиазм после известия о том, что Велисарий разгромил малвов в Месопотамии. Пусть взрослые аристократы ноют и жалуются в своих салонах. Молодежь горела желанием служить.

И они послужили… но поначалу лишь курьерами. Калоподий быстро понял, что Велисарий намеревался использовать его и других родовитых юношей в основном для связи с надменными персами, которые были еще более одержимы чистотой крови, чем греки. Должности эти были почетными — в строю курьеры скакали сразу за самим Велисарием, — но настоящей ответственности почти не предполагали.

Стоя в блиндаже, слепой юноша жестко усмехнулся.

— Он ведь нами воспользовался. С хладнокровием змеи.

На миг воцарилась тишина. Затем Калоподий услышал, как Лука глубоко вздохнул.

— Так и есть, парень. Воспользовался. Генерал воспользуется кем угодно, если сочтет нужным.

Калоподий кивнул. Эта мысль не вызывала в нем гнева. Он просто хотел, чтобы это признали.

Он протянул руку и коснулся грубой стены блиндажа кончиками пальцев, ставшими чувствительными от слепоты. Фактура почвы, которой он раньше никогда бы не заметил, хлынула потоком темного света. На миг он задумался, какими покажутся ему на ощупь грудь его жены, или ее живот, или ее бедра. Теперь.

Он не думал, что когда-нибудь узнает это, и опустил руку. Калоподий не рассчитывал пережить войну, теперь, когда он ослеп. Разве что он использует слепоту как предлог, чтобы вернуться в Константинополь и остаток жизни почивать на лаврах.

Эта мысль была невыносима. Мне всего восемнадцать! Вся жизнь должна быть впереди!

Эта мысль привела к окончательному решению. Раз уж его жизнь теперь была обречена, Калоподий намеревался прожить ее полной мерой, пока она длится.

— Скоро должен прибыть Менандр с кораблями снабжения.

— Да, — сказал Лука.

— Когда он прибудет, я хочу с ним поговорить.

— Да, — повторил Лука. «Слуга» помедлил. Затем спросил: — О чем?

Калоподий снова жестко усмехнулся.

— О еще одном гибельном деле. — Он начал медленно двигаться по блиндажу к туннелю, ведущему обратно в его штаб. — Раз уж я потерял глаза на этом острове, кажется справедливым потерять жизнь на другом. На острове Велисария, на этот раз — не на том, что он оставил, чтобы обмануть врага. На настоящем острове, а не на фальшивом.

— Не было в этом острове ничего фальшивого, юноша, — прорычал Лука. — Никогда так не говори. Малвов сломали здесь, так же верно, как и на любом поле боя Велисария. Тому доказательством кровь римских солдат — и твои собственные глаза. А главное…

Каким-то образом, который он не мог бы объяснить, Калоподий понял, что Лука гневно указывает на север.

— А главное то, что мы две недели держали здесь в западне целую армию малвов — твоей хитростью и нашим потом и кровью, — пока Велисарий незамеченным проскальзывал на север. Две недели. Время, которое ему было нужно, чтобы вонзить копье в незащищенный бок малвов, — мы дали ему это время. Мы. Ты.

Он услышал почти судорожный вздох Луки.

— Так что никогда больше не говори о «фальшивом» острове, мальчишка. Разве щит — это «ложь», а «правда» — только меч? Глупости. Генерал делал то, что должен был, — и ты тоже. Гордись этим, ибо в том деянии не было ничего фальшивого.

Калоподий невольно опустил голову.

— Нет, — прошептал он.

Но стоило ли оно того?

* * *

Река Инд в Пенджабе

Штаб Велисария

Железный Треугольник

— Я знаю, что не должен был приезжать, генерал, но…

Калоподий силился подобрать слова, чтобы объясниться. И не находил. Невозможно было объяснить другому ту острую необходимость, которую он чувствовал, ведь это прозвучало бы… как самоубийство. Чем, по правде говоря, отчасти и было.

Но…

— Мо-может, я мог бы помочь со снабжением или… или еще с чем-нибудь.

— Неважно, — твердо заявил Велисарий, сжав плечо Калоподия. Большая рука генерала была очень сильной. Калоподий был этим немного удивлен. Его восхищение Велисарием граничило с обожанием, но он никогда по-настоящему не задумывался о физических данных генерала. Сперва его просто ослепила репутация этого человека, а затем, после встречи в Месопотамии, — непринужденный юмор и уверенность, с которыми тот вел штабные совещания.

Большая рука на его плече мягко повела Калоподия с причала, у которого пришвартовался корабль Менандра.

— Я все еще могу считать, даже если…

— Забудь об этом, — прорычал Велисарий. — Писарей у меня хватает. — И с усмешкой добавил: — Да и считать у квартирмейстеров особо нечего. Мы тут на очень скудном пайке.

Рука снова сжала его плечо; на этот раз не столько с сочувствием, сколько с уверенностью.

— По правде говоря, парень, я рад тебя видеть. Мы здесь, на этом нашем новом укрепленном полуострове, полагаемся на телеграф, чтобы достаточно быстро концентрировать силы, когда малвы предпримут новую атаку. Но телеграф для всех — штука новая, и поддерживать связь в порядке и без путаницы превратилось в сущий хаос. Мой командный бункер полон людей, которые кричат, перебивая друг друга. Мне нужен хороший офицер, который сможет взять это дело в свои руки и все организовать.

И бодро:

— Это ты, парень! Для такой работы слепота — вовсе не помеха. Скорее даже благословение.

Калоподий не был уверен, была ли бодрость генерала настоящей или же напускной, призванной поднять боевой дух тяжело раненного подчиненного. Несмотря на свою молодость, Калоподий знал, что командир, которым он восхищался, был способен быть столь же расчетливым, сколь и сердечным.

Но…

Почти вопреки себе он почувствовал, как на душе становится легче.

— Ну, по крайней мере, — сказал он, стараясь поддержать бодрый тон генерала, — мои наставники высоко ценили мое знание грамматики и риторики, кажется, я как-то упоминал. Уж что-что, а качество донесений я точно смогу улучшить.

Генерал рассмеялся. Этот веселый смех ободрил Калоподия даже больше, чем все предыдущие слова генерала. Смех подделать труднее, чем слова. И в этом Калоподий был уверен. В некотором смысле слепой взрослеет быстро, и за недели, прошедшие с тех пор, как он лишился глаз, Калоподий стал настоящим знатоком фальшивого смеха.

Этот смех был настоящим. А это… это было дело, которое ему по силам.

Будущее, казавшееся пустым, снова начало наполняться красками. Красками его собственного воображения, конечно. Но Калоподий, вспоминая философские диспуты с учеными мужами в далеком и давно оставленном Константинополе, задумался: а что, если реальность — это не более чем образы в сознании? И если так, то, быть может, слепота — лишь дело привычки.

— Да, — сказал он с возродившейся уверенностью. — Я справлюсь.

* * *

Первые два дня командный бункер казался Калоподию сущим бедламом. Но к исходу этого времени ему удалось навести хоть какое-то подобие порядка в приеме и передаче телеграфных сообщений. Через неделю система работала гладко и слаженно.

Генерал похвалил его за работу. И, едва заметно, то же самое сделали двенадцать человек под его началом. Последнее успокаивало Калоподия больше, чем первое. Он все еще не был до конца уверен, что одобрение Велисария не было хотя бы отчасти вызвано очевидным чувством вины генерала, ответственного за слепоту молодого офицера. Солдаты же, работавшие на него, — все ветераны — на своем веку повидали достаточно увечий, чтобы обращать внимание на еще одного калеку. Будь молодой аристократ для них проклятием, а не благом, они бы не позволили сочувствию заглушить критику. А генерал, как хорошо знал Калоподий, всегда прислушивался к настроениям своих солдат.

Всю ту первую неделю Калоподий почти не обращал внимания на яростную битву, бушевавшую за стенами мощно укрепленного командного бункера. Он никуда не ходил, кроме как на короткое расстояние между этим бункером и маленьким — немногим больше крытой ямы в земле, — где они с Лукой устроили нечто, что сходило за «жилые помещения». Даже этот путь был укрыт засыпанными землей бревнами, так что непрерывный грохот пушек доносился приглушенно.

На открытый воздух Калоподий выходил лишь по нужде. Как и в любом лагере Велисария, санитарные порядки были строгими и неукоснительными. Отхожие места располагались на некотором удалении от мест, где солдаты спали и ели, и исключений не делали даже для слепых и калек. Человек, не способный добраться до уборной своими силами, либо доставлялся туда, либо, если был слишком тяжело ранен, за ним выносили судно.

Первые три дня Лука водил его в отхожее место. После этого он уже ходил туда сам. Медленно, да, но он использовал это время, чтобы обдумать и выкристаллизовать свое новое стремление. Это было единственное время, когда его разум не был занят неотложными делами командного бункера.

Он начал понимать, что быть слепым — не значит, что жизнь кончена. Хотя это и окрасило его мечты о славе и доблести в куда более мягкие и приглушенные тона. Но, решил он, обрести мечты, имея дело с грубой реальностью отхожего места, было, пожалуй, уместно. Жизнь, в конце концов, — грубая штука. Замысел, начатый в сумятице, с неумелым обращением с незнакомыми инструментами, где конец никогда по-настоящему не ясен, пока не наступит, — а когда наступает, то чаще всего так же неловко, как слепой справляет нужду.

Он пришел к пониманию, что дерьмо — это еще и навоз. Человек делает то, что может. Если он был слеп… то он был также образован, богат и имел все прочие преимущества. У грубоватых солдат, помогавших ему в пути, были свои мечты, не так ли? И своя слава, если на то пошло. И если он не мог разделить эту славу напрямую, он мог сохранить ее для мира.

Когда он объяснил это генералу — неловко, разумеется, и не в тот момент, который он бы выбрал сам, — Велисарий дал замыслу свое благословение. В тот день Калоподий начал свою историю войны против малвов. На следующий день, почти как запоздалая мысль, он написал первое из «Донесений для армии», которые спустя столетия после его смерти сделают его столь же знаменитым, как Ливий или Полибий.