Так произошло

…станет самым печальным днем…

Минуты потянулись одна за одной, бессмысленные комплименты превращающиеся в единую тягучую патоку из бессмысленных слов — информация о новых проектах, ушедших в могилу родственниках и погодных прогнозах синоптиков прошла мимо разума Джонатана, растворившись между третьим и четвертым бокалом — его восстановленный и усиленный ритуалом метаболизм не позволил даже почувствовать приятное тепло из-за воздействия алкоголя, заставив Джонатана погрузиться в собственные размышления.

В общем-то, нет никакой причины провести черту здесь, Джонатан. Каждый идеалист, следующий любой философии должен где-то провести черту, указать финальную грань его измышлениям. Маловероятно, что даже величайшие философы прошлого, придя к очередному измышлению, объясняющему всю подноготную суть мира столь резко погружались в ту с головой, забывая все предыдущее обучение, отношения и мораль, выученную ими за годы жизни — это нормально, Джонатан, не так ли?

Конечно же это нормально. Это абсолютно нормально, просто…

Просто что, Джонатан? Просто — что?

Джонатан понимал рациональной частью своего сознания, что в текущей ситуации не было ничего необычного. Более того — его желание остановиться сейчас, не переступить какую-то невидимую черту, за которой больше не было морали, кроме его собственной, в общем-то, являлось высокоморальным действием — позитивным — тем, что сделал бы хороший человек…

И все же как будто бы что-то цеплялось в его разуме, будто бы что-то мешало его сознанию — что-то безусловно неприятное — и вместе с тем Джонатан никак не мог понять, чем оно было — разве было не хорошо остановиться до того, как в погоне за собственной идеологией он нарушил бы что-то иное — отдал бы финальный приказ — такой короткий, уже подготовленный, и лишь выжидающий нужный час…

Джонатан понимал все это — и все же не мог успокоить свой разум.

Почему, Джонатан? Почему?

Было ли что-то плохое в том, чтобы остановиться сейчас? Безусловно, было — оставленный без надзора Гира, особенно находящийся в орбите влияния Озпина, отстранился бы от Гленн в ближайшее возможное ему время.Последствия подобного шага были бы экономическими, военными, политическими — множество их, причем для двух сторон, каждое из них — весьма негативное в своей сути. Быть может не смертельное, однако крайне неприятное — и Джонатану не требовалось ничего больше для предотвращения этой проблемы, чем провести… «Крепкое внушение» Гире Белладонне на эту тему — в общем-то, ему не требовалось даже совершать каких-либо действий, приводящих к любому причинению вреда — разве что морального…

Но Джонатан не хотел этого делать — что, тоже, само по себе, не представляло из себя чего-то невероятного — Джонатану не хотелось проводить подобный диалог вовсе, не говоря уже о том, чтобы подвергать ему его «друга».

Но что-то продолжало царапать восприятие Джонатана. Что-то внутри него шевелилось от этих мыслей — что-то крайне неприятное для его разума — и Джонатан никак не мог ухватить эту неприятную мысль за хвост… Так что, извинившись перед скопившимся вокруг него сонмом посетителей — прибывших, по крайней мере формально, для встречи с Кали Белладонной, а не с ним, и покинул место общего сбора для того, чтобы посетить уборную, сославшись на выпитый ранее алкоголь — причина не хуже сотен иных.

Однако, проделав путь до уборной и закрыв за собой дверь — тот проделал путь до раковины, прислонив свою трость к стене, прежде чем опереться на раковину своими руками, немного согнувшись, будто бы притянутый к земле весом его размышлений, прежде чем, практически насильно, оторвать свое лицо и поднять свой взгляд, столкнувшись в немой борьбе со своим доппельгангером в зеркале.

Что-то не так, Джонатан?

Отражение в зеркале издевательски повторила все действия Джонатана — та же поза, то же выражение лица, но совершенно иной взгляд. Никакого немного вопроса или внутренного подспудного ощущения неправильности, осаждающего разум самого Джонатана — будто бы его отражение уже знало ответ на вопрос, когда самому Джонатану не только не был недоступен ответ — будто бы тот еще даже не сформулировал вопрос.

Я… Не понимаю.

Что именно ты не понимаешь, Джонатан?

Отражение отстранилось от зеркала, заставив Джонатан совершить эти же действия, поднявшись прямо и глядя в глаза Джонатана внимательно.

Если ты что-то не знаешь, Джонатан — то обдумай это. Взвесь все факты, найти все связи между ними, внимательно сконструируй воображаемую модель, взвесь аргументы, перестрой теорию — и вот, в конце концов, ты получишь ответ. Разве это не так работает, Джонатан? Разве это не так всегда работало для тебя?

Джонатан взглянул на свое отражение, однако то только развело руками, пожав плечами, кажется, вовсе не считая проблемы Джонатана чем-то значительным.

Или ты хочешь ответ, поданный на серебряном блюдце с золотой столовой сервировкой? С чего бы, Донатан? Разве кто-то когда-то приносил тебе подобный простой ответ — ответ, к которому ты не двигался долгими мучительными рассуждениями, бессонными ночами, постоянными размышлениями? Был ли когда-то момент, когда, благодаря случайному стечению обстоятельств ты получал ответ… Просто так? Из ниоткуда?

Однако кажущийся практически поддерживающим тон отражения Джонатана вдруг сменился на практически издевательский.

Или… Погоди, разве это именно так и не происходило? Ты погружался в долгие размышления, пока не… Пуф! Вот и твой ответ, на блюдечке — теперь нужно только применить один найденный ответ ко всем вопросам на свете и все вопросы отпадут сами собой, за ненадобностью. Как это приятно, иметь один ответ на все вопросы, Джонатан, не так ли?

Джонатан скрипнул зубами, воззрившись на его нахально ухмыляющиеся отражение в зеркале.

У меня нет одного ответа на все вопросы. Каждый раз я перекраивал себя заново, каждый раз, сотни мыслей, каждый раз я пересобирал вновь и вновь все свое мировосприятие…

И что?

Обезоруживающе простой вопрос отражения заставил Джонатана прервать свою тираду, чем не преминул воспользоваться Джонатан в зеркале.

И что, Джонатан, и что? Допустим, ты совершил много умственной работы — и… И что дальше? Что, если вся эта работа была бесполезна? Если вся твоя работа был бессмысленным переливанием из пустого в порожнее — что в таком случае? В этом случае — твоя работа не имела смысла!

Джонатан сжал кулаки настолько, что он ощутил, как начинает тихо потрескивать готовая сломаться под цепкой хваткой его пальцев раковина.

Она не была бессмысленна!

Разве?

Голос Джонатана из зеркала задал вопрос, будто бы удивленный ответом Джонатана — или, может быть, даже не самим ответом, а тем, как быстро — практически автоматически — Джонатан произнес тот.

Тогда скажи мне — в чем был ее смысл?

Джонатан сжал челюсти до того состояния, при котором он смог ощутить, как скрипят трущиеся друг о друга волокна его жевательных мышц.

Если эта работа не была бессмысленна, если это все было важно, если это все имело начало и итог, то… То почему же ты вообще споришь со мной?

Медленно, словно бы доводя свой аргумент до разума Джонатана с расстановкой, его отражение проделало путь, прежде чем устроиться перед своей отражающейся раковиной, сложив руки перед собой, создав подставку для своего подбородка, будто бы приготовившись к дальнейшему разговору.

Ну же, Джонатан? Я жду.

Джонатан, глядя в глаза своему двойнику, скрипнул зубами так громко, что на секунду ему показалось, будто бы непроизвольно он сломал себе несколько зубов.

Я…

Джонатан приготовился к наиболее едкому и ядовитому ответу, что он только мог сказать — но слова не шли ему на ум.

Я…

Он… Он что?

Я…

Он стал правителем Гленн, безусловно. Король Гленн, могущественный маг и влиятельный правитель — что стало причиной этого? Его размышления? Нет — стечение обстоятельств и его действия, Айса и сложившаяся ситуация возвели его на этот Олимп.

Я…

Он воспитал Синдер благодаря своим измышлениям? Нет, Джонатан не посвящал в своей строгой моральной модели времени воспитанию Синдер, как и не прорабатывал этот вопрос в рамках его парадигмальной установки — он просто жил, учил Синдер и закрывал глаза на возникающие проблемы в ее восприятии — до тех пор, пока не стало слишком поздно… А может быть, изначально не хотел этого замечать — как эта мысль укладывалась в его…

В твою столь точную, упорядоченную, статичную картину мира…

Джонатан всегда пытался сделать все для того, чтобы уложить все по полочкам. Распределить роли, объяснить феномены, измерить по линейке комплекс правил и в конце концов создать некую идеальную модель всего на свете. Магия, мораль, государство, отношения — Джонатан всегда действовал для того, чтобы создать некую совершенную модель, способную объяснить все. Раз за разом он отказывался от сна и действий для того, чтобы вновь обратиться к уже собранному мануалу — свериться с ним, пройдясь по списку правил перед его глазами — и, если собранный свод правил не отвечал на поставленный перед ним вопрос — Джонатан начинал все заново. Зачеркивал свои предыдущие труды и начинал новое описание собственной морали — вновь примерял новые факты и выводил новые теории, базирующиеся на новых фактах и логике.

Я…

С научной точки зрения Джонатан был выдающимся примером лучшего ученого — пусть и в области философии — что только мог существовать. Каждый новый факт становился причиной для нового мысленного эксперимента, а любые противоречивые факты проверялись вновь и вновь. Старые, устаревшие модели отбрасывались, оставляя не больше, чем сухой набор фактов, на основе которых Джонатан приступал к созданию новых теорий — на этот раз более полных и обоснованных, куда более точных и выверенных, однако…

Однако — применим ли научный подход ко всей жизни?

Джонатан медленно выдохнул, отстраняясь от раковины, прежде чем взглянуть на зеркало — на себя, смотрящего на него из зеркала с насмешкой.

Ну, давай проделаем весь этот путь в очередной раз — нам ведь не впервой, не так ли, Джонатан? Решение ведь было принято уже давно — так давно, что никто на самом деле и не задумывался о нем в прошлом, не так ли? Все эти длительные размышления, возвышенные теории — они ведь не служили инструментом размышления — они служили инструментом оправдания, разве нет?

Отражение Джонатана вздохнула, пожав плечами еще раз, казалось бы, совершенно незаинтересованное в собственной речи.

Каждый раз — разве нет, Джонатан? Каждый раз, пребывая к этому моменту — ты уже обладал ответом на свой вопрос, разве нет? Предать ли Мантл, стать ли королем горы Гленн, спасти ли Синдер Фолл из ее приемной семьи — каждый раз ты принимал решение до того, как ты совершал все действия — и все же каждый раз, придя к этому решению, еще до его исполнения, ты подвергал себя новой и новой пытке — «рационализации», пытаясь не вывести подходящий для себя план действий — а подвести черту, объяснить себе — и всему миру — почему избранный тобой план действий является самым лучшим, самым правильным — полностью укладывающимся в твою абсолютно логичную, упорядоченную картину мира — разве нет? Даже если тебе придется переписать эту картину с нуля для того, чтобы вновь воссоздать свою картину мира — в новых, измененных условиях — где тебе столь отчаянно требуется оправдание твоему поведению — полная картина мира, описывающая все и сразу…

Джонатан не мог ответить, сжав свои челюсти настолько, что, скорее всего, потребовался бы домкрат для того, чтобы разжать их в данный момент.

Работает ли это, Джонатан?

Взгляд Джонатана, против его воли, всеми силами пытающейся удержать его глаза, поднялся вверх, к зеркалу, глядящему на него в ответ его собственными глазами.

Безусловно работает. В этом и заключается проблема, разве нет, Джонатан? В том, что это работает.

Доппельгангер пожал плечами.

Давай сделаем это повторно, Джонатан. Давай в очередной раз вернемся к началу и вскроем всю твою парадигму. Давай проберемся по ее закоулкам и разрешим каждую возникающую проблему — введем новые постулаты и законы, правила и сущности — и в конце концов придем к новой итерации парадигмы — еще более совершенной, еще более качественной, и еще более запутанной — этот процесс можно повторять бесконечно, разве нет? Каждый раз проделывать столь тяжелый, без всяческих издевательств, монументальный труд создания новой и новой моральной парадигмы из ошметков старой — и… Ради того, чтобы в конце концов выбросить и ее на свалку тоже, когда мы встретим новый факт, не вписывающийся в нее? Похвально, Джонатан — в высшей степени похвальная позиция с научной точки зрения…

Сущность в зеркале улыбнулась издевательски.

Но жизнь не научная сущность — и научный метод не подходит для жизни… По крайней мере в том случае, если ты все еще желаешь называть жизнью то существование, что ты продолжишь влачить дальше.

Джонатан, выдержав еще несколько мгновений молчаливого противостояния взглядом с собственным отражением, отвернулся прочь, прежде чем, едва не забыв о своей трости, направиться прочь из несколько затянувшегося отбытия.

Разве нет, Джонатан? Разве нет? Пытаться оправдаться всю свою жизнь перед самим собой — «нет, нет, что вы, я не хочу этого делать — мне просто так предписывает рациональное зерно» — внутри я бездушный робот, живущий согласно постулатам абсолютных правил — не смейте подумать, что я просто человек, желающий делать то, что он хочет делать! О ужас, что произойдет, если в один из дней выяснится, что не все в жизни сводится к постулатам, не все в мире укладывается в единственную возможную правду!

Джонатан проделал путь к двери, открыв ту, прежде чем остановиться, на мгновение, услышав летящие в его спину слова зеркала.

Ты заржавел, Джонатан. Укрепился в своем мировосприятии. Зачем пытаться познавать мир, если все в этом мире можно уложить в старые рамки? Познание мира это больше, чем пересчитывание формул — но нет, не для тебя — ведь ты умнее всех. Правитель Гленн, владыка мирских судеб — если ты не совершенен, то кто иначе? Все в этом мире подчиняется тебе — чужие жизни и чужие судьбы — парадигма пожрала тебя, оставив сухой скелет того, кем ты когда-то был… Но Восхождение — требует большего, чем парадигмы.

Джонатан сделал шаг за дверь, ухватившись за дверную ручку, сжав ту настолько, что твердый металл под его рукой издал тихий жалобный всхлип.

Где тот хороший человек , Джонатан Гудман?

С силой Джонатан захлопнул дверь, заставив ту громко хлопнуть и порыву ветра вырваться из-под той, из-за чего двигающийся по коридору официант остановился на мгновение, глядя на Джонатана — все ли было в порядке с высокопоставленным гостем.

Но заглушить реверберирующие в его ушах слова этот грохот не мог.

Гира обменялся ничего не значащими пустыми словами и улыбками с подошедшим к нему послом из Мистраля, прежде чем скрыться от того у фуршетного стола, без аппетита проталкивая в свою глотку канапе с оливкой, лососем и каким-то соленым сыром.

В нормальных условиях Гира не преминул бы насладиться вкусом закуски в полной мере — хотя Гира и сохранял свою выдающуюся фигуру — тот все же не сумел полностью удержать то мускулистое тело без единой капли лишнего жира, которым он обладал годы назад, соблазненный всеми видами вкусной еды, что только можно было найти в Менажери — приготовленной руками Кали или самых выдающихся поваров среди всего народа фавнов — однако в данный момент его аппетит был испорчен и даже если бы он хотел отвлечься от текущей ситуации — он просто физически не мог ощутить вкуса еды на своем языке.

Взгляд Гиры скакал по головам посетителей, стремясь найти цель своего наблюдения — и, спустя несколько мгновений, Гира смог увидеть Джонатана, появившегося из небольшого бокового прохода, ведущего к уборным, заставив Гиру, все же разглядевшего свою цель, непроизвольно отвести взгляд в сторону.

Во всех иных условиях Гира, наверное, даже был бы рад увидеться с Джонатаном. В конце концов, Гира уважал Джонатана — действительно уважал, как равного — если не выше, как свой собственный моральный ориентир. Отчаянно преследуемый всем миром мальчишка, взваливший на свою спину двух приемных дочерей и пожертвовавший собственным здоровьем ради чужого для него поселения — и, после всего произошедшего, решившийся на безумную авантюру с объявлением себя королем — для того, чтобы спасти этих чуждых для него людей вновь… И все это — будучи инвалидом, калекой, с честью и достоинством принявшим вызов судьбы, и не только продвинувшийся вперед, ни разу не потребовавший от мира сожаления — до тех пор, пока он сам не смог восстановить собственное тело — разве мог Гира не уважать подобного человека?

Но уважение было одной вещью, что мог предоставить Джонатану Гира, а Менажери — совершенно иной.

Не то, чтобы сам Гира, в общем-то, так уж сомневался в государственных талантах и устремлениях Джонатана — тот не стремился к созданию тоталитарной машины репрессий или к причинению боли тем или иным частям общества…

Просто оно как-то так получалось — самостоятельно.

Наверное, как политик и правитель Джонатан намного превосходил Гиру…

Но это не значило, что Гира был последователем его политической философии.

КРСА представляли из себя практически всесильную организацию. С точки зрения доступных им ресурсов — ничто и никто не был полностью защищен от КРСА. Да и как от тех можно было полностью защититься, если в любой момент способные к телепортации агенты могли появиться в любом доме — и, избавившись от своей цели, исчезнуть — без единого признака взлома или оставленной улики? Совершенное преступление в любой момент времени, зависшее карающим клинком палача над каждой потенциальной целью — из своего государства… Или даже из чужого.

Но — страшнее было не то, что КРСА обладали технической возможностью совершения подобного — каждый солдат, держащий в руках оружие, и каждый охотник с открытой аурой представлял из себя не меньшую опасность для десятков, сотен даже простых людей любой момент времени, что они перемещались по улицам…

Страшнее была их легальная сила.

КРСА обладали легальными полномочиями, которые одним фактом своего существования подвергали сомнению то, что Гленн являлось демократией…

Что было справедливо, учитывая, что Гленн являлась монархией.

И все же, даже будучи монархией, Гленн всегда являлась самой демократичной и свободной из версий монархий, что только возможны в этом мире…

Или, по крайней мере, так бренд под названием «Гленн» продавал себя простым обывателям.

Выборный парламент, свободные медиа и открытые дебаты разных идей…

До тех пор, пока кто-то не решился огласить свое несогласие с политикой Гленн и с имиджем Короля Гудмана. После этого — столь «демократичная» Гленн избавлялась от столь «недемократичного» элемента — прежде чем вернуться вновь, к «открытой демократии.»

Агенты КРСА были фактически неподсудны обычным судам — держа ответ исключительно перед внутренними органами КРСА — скрытыми от глаз внешних наблюдателей. Должностные инструкции КРСА были размыты до невозможности — «поддержание конституционного строя и внутренней стабильности государства Гленн», а допустимый размах избираемых действий и вовсе заключался в сухой выписке «агент КРСА обладает приоритетом в выборе средств противодействия нарушению конституционного строя Гленн и поддержании того сообразно выполняемой миссии.»

Фактически это означало что агенты КРСА «ввиду важности исполняемой миссии» могли делать все, что угодно, любыми методами, не считаясь с потерями, жизнями, здоровьем — и уж тем более секретами или эмоциями всех иных обитателей Гленн — и в конце концов оказывались перед лицом своих коллег из внутренних отделов.

Работало ли это? Безусловно работало.

Агенты КРСА не появлялись в новостях, совершенные ими проступки не добирались до репортеров, а жители жили свою жизнь, даже не задумываясь о том, что происходило под самым их носом.

И они эффективны.

Безусловно, КРСА были эффективны — не стесненные ничем, будь то законы или средства — КРСА избавились от остатков последователей Робин в рекордно быстрые сроки — и с рекордной эффективностью. Спустя три года было проще найти на улице живого дракона, чем кого-нибудь поддерживающего Робин вперед Джонатана. Даже если какие-то люди и могли с затаенной нежностью вспомнить о революции Мантла — те всегда после этого добавляли, что их вполне устраивала и текущая ситуация. Иногда — бросая быстрые озирающиеся взгляды вокруг в страхе — но чаще с вполне искренним безразличным пожиманием плечами. Во все времена все народы жили своей жизнью, стремясь к простым и понятным вещам — еде на столе и улыбках в семье…

И что, если за последние годы пара тысяч человек исчезла при самых различных обстоятельствах? Мантл и Атлас были полны невысказанных обид — не говоря уже о том, что кто-то из них перешел черту в прошлом — определенно, каждый из них получил по заслугам…

Если Гира уступит — даже если он не уступит, а просто не будет действовать — позволит Джонатану править балом… Что тогда?

Парой тысяч больше, парой тысяч меньше… Это просто статистика.

Те люди, что верят в него — как он сможет взглянуть в глаза их семьям?

Останутся ли семьи, которым он сможет заглянуть в глаза?

Его самые верные последователи — одни — влиятельные магнаты с настоящим патриотизмом в сердце — пусть и неплохо монетизированным. Вторые — без единого гроша за душой, ничего в жизни — кроме веры в Гиру Белладонну — нерешительного политика, когда-то обратившемуся к миру с умоляющей просьбой о равенстве…

Можно ли предать свой народ?

Те, кто поддерживал его — пострадают именно они. Лоялисты, наиболее верные — те, кто поддерживал его сквозь все его неудачи и победы, продолжая верить в его наивные обещания о мире и равенстве, о фавнах, которые однажды перестанут прятаться за покровительство неравнодушных людей и смогут открыто общаться с миром… О новом — наивном, но, быть может, хотя-бы чуть более светлом мире в котором будет чуть больше равенства и чуть больше доброты друг к другу…

Но у всего была цена. У наивной мечты Гиры — тоже.

В конце концов Гира был не настолько глуп, чтобы не видеть действий Джонатана — и, в общем-то, Гира не осуждал Джонатана. Джонатан также стремился — к поддержке собственных граждан, тех, кто когда-то решил довериться ему. Защищал свой народ, способствовал их благополучию и не делал ничего из собственной жадности или жестокости. Гира уважал Джонатана — каков бы ни был конфликт между ними…

Поэтому, пожалуйста, Джонатан… Дай мне возможность уважать тебя до самого конца…

Взгляд Гиры наткнулся на Джонатана вновь, однако в этот раз Джонатан также поднял свой взгляд, глядя в глаза Гиры.

На краткое мгновение, растянувшееся словно бы на долгий молчаливый диалог между двумя правителями, что просто хотели лучшего для тех, кто однажды доверился им, прежде чем прерваться от звука открывающихся дверей и вошедшего официанта, приблизившегося к Гире.

Гира, естественно, отвел свой взгляд от Джонатана, после чего, получив от официанта информацию о готовности банкета, после чего подал собственный голос,- Минуту внимания — банкетный зал был подготовлен и официальный обед начнется через десять минут.

Кали появилась из-за спины официанта неслышимо, заставив Гиру криво ухмыльнуться — старую тренировку его жены нельзя было вытравить из нее никакими годами домашнего хозяйства — прежде чем взглянуть на него вопросительным взглядом.

— Ничего, — Гира помотал головой, стараясь не отравлять и без того не самый выдающийся праздник его жены своими печальными мыслями,- Пойдем, дорогая — у нас впереди еще целый день…

«А после…» — про себя добавил Гира, найдя взглядом двинувшуюся вперед фигуру Джонатана, и выдохнул неслышимо — «Будь что будет…»