Так произошло

Когда «правила» становятся «деталями»

Джонатан прибыл к вечеру, когда Синдер и Нио уже были дома — Синдер с книгой в руках, наслаждаясь испеченными чуть ранее печеньками, а Нио, уже употребив свою порцию — и несколько больше — отжимающуюся на пальцах. Не от великого желания улучшить прошлый побитый ей рекорд, а исключительно из банальной скуки — Эмбер отбыла на тренировку Янг, Вернал проследовала вслед за ней — впрочем, не ради Янг, а ради Рейвен — и Трифа уже вторую неделю отбывала на полигонах, проводя свои тренировочные сборы, день ото дня и раз от раза.

Играть в карты Синдер не желала, выполнять домашнее задание — Братья упаси — Нио не собиралась, тем более что те по сути растворились во время последних дней обучения будущих охотников и охотниц в Академии — а от просмотра фильмов она в последнее время успела изрядно подустать — все равно она давненько не видела ничего достойного, что в прокате, что на телевидении.

Поэтому когда негромкий гул двигателя перестал звучать за дверью дома, ознаменовав появления Джонатана на пороге того — обе его приемные дочери взглянули на дверь в ожидании. Синдер — в своем извечном ожидании любого вида Джонатана, а Нио в ожидании любого известия или дела, что могло отвлечь ее от скуки на некоторое время.

Синдер даже отложила свою книгу, положив закладку в ту — одна из двух людей в памяти Синдер, что вообще пользовалась закладками — и в это число не входил Джонатан — в момент, когда первые шаги Джонатана раздались в прихожей — шелест плаща, повешенного в прихожей, а затем — более мягкие шаги Джонатана, судя по звуку — тот переобулся в домашние тапочки первым делом, как зайти в свой дом.

Появившись спустя мгновение в комнате тот даже не обратил внимания на то, что Синдер ожидала его — привычный к рутине подобных событий — однако взглянул на Нио с немым вопросом, приподняв одну бровь. Нио вв ответ на это указала пальцем на Синдер, затем на себя, на Джонатана, повела плечами, подняла одну бровь, указала на часы и изобразила пантомиму объятий — набор действий, особенно учитывая тот факт, что Нио не владела языком жестов, что мог отправить в полный ступор любого человека, встретившегося с Нио в первый раз… И в сотый тоже. Для Джонатана, впрочем, набор странных жестов и действий словно бы автоматически перешел в его разуме в составленное предложение — «Также как Синдер, решила дождаться тебя с работы — что, я разве не твоя дочь тоже?»

— Конечно же ты моя дочь, Нио,- Джонатан выдохнул, проделывая путь до дивана, прежде чем упасть на тот чуть тяжелее, чем обычно, прежде чем немного улыбнуться, глядя на Нио,- Но если бы мне нужно было угадывать, то я бы сказал что скорее тебе было скучно и ты решила встретить меня для того, чтобы я сообщил тебе интересную новость, слух или иным способом помог развлечься. Я прав?

На эти слова Нио закатила глаза и пожала плечами — «Ну, можно сказать и так.»

Джонатан только усмехнулся на этот ответ, ничуть не раздосадованный ни мотивацией Нио, ни ее честностью, в то время как Синдер, бросив на Нио неодобрительный взгляд, только закатила глаза и вернулась к Джонатану — доказательство того, насколько на самом деле хорошо относилась к Нио и насколько близким человеком ее считала Синдер. Если бы на ее месте находился кто-либо иной, кто попытался бы использовать Джонатана для развлечения — что же, на свете существовали участи хуже смерти.

И самым жутким было то, что думая об этом Нио не считала подобную мысль шуткой.

— Не то, чтобы я боялся раскрывать тебе строжайшие секреты глубочайшей конфиденциальности о внутренней кухне Гленн и Ремнанта,- Джонатан взглянул на Нио, прежде чем прикрыть глаза, немного устало потягиваясь на диване,- Но вряд ли тебе интересны будущие главы Министерства Экономики или внутренние противоречия кланов Мистраля. Из того, что тебе может быть интересно… Хм, В последний раз как я слышал — Пьер Кармин разрабатывает новую линейку платьев — не эти странные платья из листьев салата и деревянных досок для «недели высокой моды», а что-то действительно красивое и практичное — так что если у тебя возникнет желание — ты можешь посетить его на выходных — я думаю, он не откажет в заказе королевской дочери.

Расплывшись в ухмылке Нио благодарно кивнула Джонатану, прежде чем подняться со своего места — хотя она и не была любительницей платьев — Кармин прекрасно умел работать не только с подобными одеяниями, но и с теми, что могли прийтись по душе самой Нио — прежде чем отправиться в свою комнату — скорее всего для того, чтобы подготовить свой дальнейший заказ для модельера, а может быть и для того, чтобы связаться с ним прямо сейчас — и развеять свою скуку подобным занятием, что могло продолжаться как минимум до конца текущего дня — оставляя Джонатана и Синдер наедине.

— Я вижу что политические маневры все же оставляют свой след на твоих действиях,- Синдер произнесла осторожно, стараясь выдать это скорее за легкую шутку о том, как легко Джонатан смог отправить Нио прочь от себя для личного диалога с Синдер, но прекрасно осознавая, что это не было той темой, которую Джонатан легко мог обсуждать — и явно не той темой, что он любил обсуждать.

— Иногда они пригождаются и в обычной жизни,- Джонатан ответил легко, чуть успокоив разум Синдер, однако спустя мгновение слабая улыбка на его лице замерла, прежде чем взглянуть на Синдер внимательно. Синдер, не решившись на то, чтобы прервать размышления Джонатана, взглянула на него внимательно — осознавая внутренне, о чем именно думал и хотел — и столь сильно не хотел говорить Джонатан — и не обладая силой для того, чтобы поднять тему первой — из-за чего в комнате воцарилась тишина, прежде чем Джонатан все же заговорил вновь,- День рождения Кали…

Синдер любила и ненавидела то, что она знала Джонатана столь лично. Любила то, как она могла угадывать лучшие подарки, его излюбленные ежедневные ритуалы и поддержать его мысли и эмоции, немного улучшить его настроение, чем бы то ни было омрачено. И ненавидела то, что она знала, когда Джонатан погрузится в очередное печальное раздумье и знала, что она едва ли могла ему помочь в этот момент. Насколько проще было бы не знать о том, что она ничем не могла помочь Джонатану — верит в то, что пара похлопываний по плечу, какая-нибудь глупая и неуместная поза, выпячивающая ее грудь, или какие-нибудь бессмысленные слова «не беспокойся, все будет хорошо» могли ему помочь — и насколько сложно было жить зная, что это все было пустым, наносным и бессмысленным. Синдер не могла помочь Джонатану и это терзало ее душу.

Конечно же Джонатан переживал не от того, что он не смог подобрать подходящий подарок Кали или чувствовал себя неуютно на ее завтрашнем дне рождения, а из-за приближающегося момента решения. Финального — в каком-то смысле — решения относительно мужа Кали, Гиры, и судьбы Менажери. Что будет с Менажери — прочный союз, перетекающий в протекторат и последующее поглощение государства — или медленный разбег двух когда-то прочно стоявших вместе братьев, один поигрывающий мускулами, глядя на собственные амбиции на международном политическом поле, и второй, тихо готовый отступить в тень, преследуя не возвышенные цели, а спокойную жизнь среди равных? Судьба Менажери решалась в высоких кабинетах Гленн.

Синдер лично, безусловно, выступала за позицию ожидаемо жесткую. С ее точки зрения Менажери было ценным набором ресурсов — человеческие ресурсы, природные, туристические, политические, дипломатические и так далее — что стоило использовать. Тот, кто пытался получить контроль над этими ресурсами, увести их из-под носа Гленн, передать потенциальному противнику — Озпину — был врагом, и враг должен был быть уничтожен — возможно, не столь прямо и болезненно чтобы говорить именно об «уничтожении» — но «нейтрализация» подобной угрозы, безусловно, оставалась приоритетом в мыслях Синдер.

К сожалению Синдер понимала, что она могла так свободно рассуждать о подобном только потому, что для нее Гира представлял из себя весьма посредственно знакомого ей абстрактного «коллегу с работы Джонатана» — размытой фигурой на периферии ее сознания, всплывающей в центре ее разума раз в пару месяцев во время очередной истории от Джонатана, нежели живое существо — не говоря уже о какой-то личной связи. Для Джонатана же Гира являлся… Не совсем другом — скорее близким приятелем, но все же совершенно не чужим человеком. Кем-то с кем Джонатан мог — предполагая согласование времени, рабочих графиков и преодоление сотни тысяч иных препон на пути Джонатана — сыграть в карты, отпраздновать праздник или даже выпить чего-нибудь алкогольного. Там, где для Синдер было достаточно просто поставить свою подпись на документе — для Джонатана возникало множество препятствий.

Но хуже всего было то, что Синдер ничего не могла сделать с этим фактом. Действительно, что она могла сделать — сказать Джонатану, что он должен был убить своего «почти-друга» и не задумываться о последствиях и предпосылках подобного? Это было тем, от чего Джонатан уводил ее всю ее жизнь — и при всей возможной любви Синдер иронии — она не желала теперь меняться ролями с Джонатаном, в плане того, кто понимал свои действия и принимал их такими, какие они есть — и тем, кто этого не делал.

Или наоборот — взяться отговаривать Джонатана от возможного решения проблемы Гиры? Исключая сам факт того, что Синдер считала подобный исход наиболее удачным — устранение Гиры, если быть более конкретными — должен ли был Джонатан просто отпускать на волю потенциального противника, уводить ресурсы, создавать проблемы — не только для самого Джонатана, но для всего его государства? Пусть Менажери и не был критически важен для существования Гленн более — это все еще был важный союзник, рынок сбыта в конце концов. Текущий разбег мог пошатнуть на только планы гегемонии Гленн, но и всю политическую ситуацию — возможно даже однажды стать причиной угрозы для Джонатана — и Синдер не могла этого допустить, никоим образом.

И Джонатан понимал это не меньше — нет, больше Синдер — нужду действовать во имя государства — и необходимость сохранять свою человечность. Что станет с ним, если он не остановится сейчас? А что произойдет, если он остановится здесь? Решения, решения и решения — сотни тысяч решений, и ни одно из них не было правильным — потому, что жизнь не сводил к математическим моделям и «правильным» ответам. Не было никакого «правильного» ответа на поставленный перед Джонатаном вопрос — даже не вопрос, а выбор. И Синдер, зная об этом, не хуже Джонатана, была вынуждена смотреть сейчас в его глаза, надеясь на то, что он сможет почерпнуть что-то из ее мыслей… Даже если в ее мыслях не было ничего, что можно было почерпнуть.

Глядя в глаза Джонатана Синдер задумалась на мгновение — что он видел в ее отражающемся взгляде?

Синдер знала, что она видела перед собой — Джонатан Гудман, влиятельный и могущественный король и политик, один из сильнейших людей современности, но прежде всего — ее Джонатан, тот растерянный парень, что однажды увидел озлобленную и обиженную на весь мир сироту, работающую в отеле, принадлежащем семье, созданной откровенной психопаткой, испытывающей больной наслаждение от вида извивающегося от боли ребенка перед ней и, встав со своего места, произнес — «так быть не должно» — прежде чем совершить сотню ошибок, пытаясь исправить одну несправедливость, которая никак не относилась к нему. Тот, кто спас ее столько раз, что всей жизни Синдер не хватило бы, чтобы перечислить все благодарности, которые та испытывала к нему.

Но что видел сам Джонатан? Как он видел самого себя — свои решения, прошлое, планы — будущее? Какие-то вещи были однозначны — конечно же у них будет семья и конечно же у них будут дети, конечно же все закончится хорошо и конечно же Озпин и Салем будут разбиты, но…

Что кроме того? Какие шаги будут предприняты, какие решения, какую цену они заплатят и…

Сколько невинной крови прольется? Нет, это звучало неправильно.

Синдер было плевать на «кровь невинных» и прочую требуху — если на чашах весов лежало счастье Джонатана — Синдер была готова сжечь весь Ремнант дотла, полностью, не оставив даже упоминания о людях и цивилизациях прошлого. Синдер видела ценность в людских жизнях, безусловно — как и всякий ресурс — и весьма дорогой — разбрасываться теми бессмысленно было не более чем глупостью. Однако для Джонатана… Для Джонатана человеческая ценность представляла из себя что-то абстрактное — в то время, как Синдер верила в точность — он верил в эмоции, чувства и возвышенные идеалы…

И потому ему было так сложно сейчас сделать шаг. И так сложно не делать тот вовсе.

Джонатан часто погружался в подобные меланхолические раздумья. Слишком часто на вкус Синдер — однако для Синдер даже одно подобное событие было «слишком частым». Но важно было не это, а то, что в конце каждого подобного момента тяжелых размышлений Джонатан возвращался — немного иным, но все еще Джонатаном. Чуть более уверенным в своем жизненном пути, в своих выборах, с новыми знаниями и опытом, приняв решение которое он давно уже принял сам для себя — до которого ему требовалось лишь дойти.

Принял ли решение уже сейчас Джонатан? Скорее всего — скорее всего он уже знал свой выбор — и если Синдер нужно было задуматься о том, что именно выбрал Джонатан, то та сказала бы, что он решил…

Отступить и не становится против Гиры Белладонны.

Скорее всего и сам Джонатан уже знал, какой выбор он сделал — и все, что ему требовалось, это прийти к этому решению, однако…

Как прийти к этому ответу?

И здесь Синдер не могла помочь Джонатану — в этом и заключалась проблема Джонатана — что даже зная ответ на задачу — он все равно должен был провести решение по всем дорогам к тому. В это заключалась особенность Джонатана — он был… Правильным? Не в смысле «правильный человек» — тот, что неукоснительно следовал букве закона и тайным неписанным сводам общества, сколько «правильным» в плане правильного построения своей жизни. У всего была причина и последствие, все укладывалось в единый план и цель и в конце концов все создавало единую картину, где одно вело к другому и возвращалось к третьему, до тех пор, пока все не было разложено по своим полочкам, не было разъяснено между собой и на формировало статичную картину мира, где недосказанности означали только «неисследованность», не более того. Все должно было быть объяснено, а что не могло быть объяснено — разделено на части до тех пор, пока тот не доберется до «необъяснимого» — и не найдет способ все же объяснить то окончательно.

Так уж было заведено у Джонатана — и Синдер едва ли могла сделать что-то с этим. Даже если она знала о Джонатане все, что только можно было знать — звук шагов, любимую позу на диване, и где он оставлял свою кружку с недопитым чаем, когда торопился на работу — она не могла взглянуть на мир его глазами, как не могла и помочь ему с очередным философским рассуждением. Просто потому, что не обладала полагающимися ей вводными — не могла думала также, как думал Джонатан. Просто была другим человеком.

Для решения многих проблем это было неплохо — даже хорошо. Для решения конкретно этой проблемы — проблемы философского взгляда на мир — это было плохо.

Поэтому, глядя сейчас на Джонатана, осознавая, свою слабость и ничтожность относительно возникшей перед ней проблемы — все, что могла сделать Синдер — это протянуть руку вперед и положить ту на плечо Джонатана, прежде чем сжать ее немного, заставив Джонатана отвлечься от своих размышлений и поднять взгляд вверх, для того, чтобы столкнуться взглядом с Синдер.

Синдер в ответ на это только улыбнулась ободряющей улыбкой. Безусловно, она понимала, что дешевые слова поддержки вроде «все будет хорошо» в лучшем случае были бесполезны — а куда вероятнее были даже неправильны — но вместе с тем и просто молча отпустить Джонатана, позволив его беспрестанным размышлениям продолжаться, Синдер не могла. В конце концов Синдер не была создание, сделанным исключительно из логических мыслей — в ее разуме было множество мыслей, множество чувств — и она не могла просто пожать плечами и уйти, не поддержав Джонатана хотя-бы минимальным, бессмысленным образом, в какой-то внутренней надежде на то, что ее действия могли все же помочь Джонатану.

И Джонатан, ощутив на своем плече руку Синдер и увидев ее взгляд, улыбнулся той в ответ, кивнув,- Спасибо, Синдер.

Конечно же Синдер и не надеялась на то, чтобы думать, что ее поддержка действительно взяла и неожиданно разрешила все вопросы Джонатана, успокоив его разум — однако в момент, когда тот улыбнулся — на душе Синдер стало чуть теплее и та не смогла удержаться от того, чтобы ответить Джонатану,- Всегда пожалуйста.

Спустя еще мгновение Синдер, неспособная удержаться, наклонилась вперед, прижав свои губы к губам Джонатана, позволив ему — и ей самой — хотя-бы на несколько кратких мгновений забыть обо всем, прежде чем, спустя промежуток времени, который сама Синдер не могла распознать — быть может пара секунд, а быть может пара часов — все же отклониться назад, шумно втягивая воздух носом, рефлекторно проводя ладонями по лицу, словно бы надеясь согнать краску с ее лица. Джонатан, выглядявшей несколько лучше — но лишь несколько, что можно было понять по тому, как он, искренне стараясь выглядеть спокойно, отвел взгляд прочь от Синдер, разглядывая обои, произнес медленно,- Кхм… Да… В общем, спасибо тебе, Синдер.

Синдер в ответ на эти слова расплылась в улыбке,- У меня есть еще…

— Заманчивое предложение, но я все же пока откажусь,- на эти слова Джонатан отвел взгляд, после чего, спустя мгновение, его будто бы и не было на диване никогда вовсе — легкий звук шагов в ванной сообщил Синдер о том, что Джонатан сбежал благодаря своей телепортации в другую комнату. Сама Синдер, впрочем, не была против такого развития событий — свалившись на диван та шумно втянула воздух в себя, прежде чем выдохнуть.

Конечно можно было сказать, что это была еще одна из манипуляций Синдер, направленная на то, чтобы отвлечь Джонатана от его размышлений — и это было в каком-то смысле так, однако…

Однако Синдер просто захотелось поцеловать Джонатана. Если это действие достигло не одного результата сразу? Что же, так было даже лучше.

Сон прошел мимо Джонатана также спокойно, как многие разы до этого, позволив ему открыть глаза уже тогда, когда его свиток загремел, возвещая новый день.

В прошлом Джонатан испытывал проблемы со сном — постоянный стресс и наваливающиеся на него обязательства, размышления о прошлом и будущем, о планах и приказах держали его в напряжении даже сквозь еженочную черную пелену забытья.

Но более нет.

Последний год — или, может быть, два — Джонатан не просыпался посреди ночи и не ворочался во сне от сомнений. Вместо этого Джонатан… Привык. К невероятной ответственности, к ужасающему графику работы и постоянным «морально-серым» решениям, что он вынужден был принимать стоя наверху.

Вложить деньги в медицинскую помощь или в поддержку малого бизнеса? Сконцентрироваться на модернизации военной мысли Гленн — или на увеличение армии? Способствовать продвижению фракции ястребов или голубей?

Сегодня был еще один подобный день. Еще пара решений, еще пара приказов, и еще одно «морально-серое» решение.

Ну что, Джонатан? Как поживает наше решение относительно Менажери?

Джонатан был не из тех, кто предпочитает разбираться на ходу с возникшими перед ним проблемами. Нет, Джонатан предпочитал составлять четкие и понятные планы перед собой, действуя согласно им столько времени, сколько ему потребуется на это. Конечно же это не означало, что Джонатан прятался от принятия решений за бесконечным оттачиванием своих планов, как и то, что он прекрасно осознавал, что ни один план не проходил проверку столкновением с реальностью не пережив никакого изменения. Однако…

Однако… Что? Однако что, Джонатан?

Джонатан замер на мгновение, сидя на своей кровати, медленно открывая и закрывая глаза, пытаясь стянуть с себя утреннюю сонливость, прежде чем подняться и, используя магию, оказаться в ванной вновь.

Однако… Мы не можем нащупать оправдание, Джонатан. Вот и вся проблема — мы знаем ответ, но никак не можем к нему прийти. Все эти тонкие материи, долгие размышления о «правильном» и «хорошем» наслаиваются друг на друга, хрупкие и тяжелые конструкции, давящие на твою мораль — никак не стыкуются между собой. Почему, Джонатан, как ты думаешь?

Джонатан провернул ручку на кране, прежде чем сунуть свою голову под струи холодного душа — не самое приятное ощущение на свете, но определенно подходящее для начала дня.

Потому, что мы никак не можем свести все друг с другом. Столько измышлений, столько сотен рассуждений, множество самых различных решений и выводов, наложившиеся друг на друга до тех пор, пока мы сами не запутались в них. Логика на логике и на логике, до тех пор, пока все не будет упорядочено и понятно и… И что в конце? Что говорит твоя логика? Можно ли удержать рушащийся колосс из логических выводов и решений — можно ли укрепить тот — ввести еще несколько костылей, поддерживающих систему вновь? Может быть в этот раз тебе удастся заложить еще один новый смысл в собственную моральную парадигму — один, два, три — сотню новых? Что, Джонатан? Как ты думаешь, выдержит ли твоя парадигма еще сотню новых выводов вновь — или нет?

Капли воды продолжили стекать по лице и плечам Джонатана еще несколько минут, прежде чем тот все же потянулся к крану и, настроив более комфортную температуру, принялся за использование зубной щетки, пасты, а затем шампуня и мыла.

Допустим, ты сможешь разобраться с этой проблемой в очередной раз — почему бы и нет? Ты разбирался с этим и ранее — еще один долгий и мучительный философский и моральный эксперимент, по итогам размышления которого ты сможешь препарировать собственные воззрения и вместить в свою парадигму еще один элемент. И… Что дальше?

Джонатан, взглянул в зеркало, прежде чем поднять бритву, избавляясь от легкой щетины, успевшей появиться на его лице за последние пару дней.

Проблема ведь заключается не в том — или, не только в том, что перед нами вновь возник выбор, а в том, что этот выбор вновь нарушает построенные предыдущие логические цепочки. Он не укладывается в предыдущие указания, вновь что-то вне твоего контроля, вновь что-то идет не по плану… И ты зол, Джонатан. Зол на себя, на то, что силишься, но никак не можешь найти тот самый ключ ко всем дверям — что вновь не можешь подобрать один ответ на все вопросы, создать свою собственную воображаемую идеальную теорию, описывающую все. Злишься, потому, что ты можешь создать теорию, разложить все по полочкам, но каждый раз этого оказывается… Недостаточно. Каждый раз что-то мешает тебе — и каждый раз ты погружаешься к истокам вновь, пытаешься внести коррективы в самом начале, пересчитать уравнение вновь — добавив новую переменную, или две, или десять — пока все твои воображаемые рассчеты не сойдутся между собой вновь…

Прополоскав свой рот в последний раз и ополоснув лицо, Джонатан просушил то полотенцем, прежде чем поднять взгляд к зеркалу перед собой. Зеркалу, что только закатило глаза на его действие, прежде чем взглянуть в его глаза практически насмехаясь над ним.

В какой момент это превратилось в игру, Джонатан? В какой момент твои прочные моральные устои превратились в паззл — попытку вместить все возможные детали в одной картине? Попытку связать между собой разрозненные части — в какой момент «моя моральная парадигма», которой ты должен был следовать свою жизнь превратилась в головоломку, в которой нет незаменимых частей, нет твердых убеждения, а есть только набор убеждений и твоя «победа» заключается в том, чтобы непротиворечиво уложить те в рамках нужной картины? Более того, Джонатан — скажи мне, что есть сейчас «нужная картина» — то, что ты «хороший человек»? Или то, что ты «Джонатан Гудман»? Что значат эти слова? Размытые недостижимые абсолюты, превратившиеся в непостижимые абстрактные концепты, которым ты все еще следуешь, несмотря ни на что… Или думаешь, что следуешь.

Джонатан взглянул в зеркало, прежде чем сделать шаг от того, развернувшись навстречу новому дню — дню, когда он должен был посетить день рождения Кали, встретится с Гирой, определить судьбу Менажери…

Однако зеркало за спиной Джонатан только улыбнулось вслед его исчезнувшей благодаря магии спине.

Уходи, Джонатан, но знай, что от меня нельзя сбежать. Также, как и от самого себя.