Так произошло

Время

Озпин прожил настолько долгую жизнь, что не существовало никакой возможности для стороннего человека поверить в это.

Тысячи лет. Сотни поколений.

Тысячи лет он боролся с Салем. Сотни поколений он убивал ее.

Через уловки и шантаж, через армии и политику, через законы и экономику — не было средства, что он не использовал в борьбе против Салем.

Не было средств, до которых он не опустился в борьбе против Салем.

Сперва он убивал ее. Просто и безыдейно.

Магией, клинком, ядом, огнем, удушением — не было на свете такого способа, что он не испробовал на Салем.

Но этого было мало. Слишком мало.

Он отрубал ей голову — но Салем отращивала новую. Он удушал ее пока она не перестанет дергать руками — и все лишь для того чтобы открыть глаза вновь. Он сжигал ее тело дотла в печах — и она поднималась из пепла.

Человеческий разум способен дойти до самых невероятных методов, до самых тяжелых мер, когда ему дана воля.

Озпин поймал Салем, после чего разделил ее тело на части. Каждую часть он залил бетоном, после чего часть из кубов он сбросил в бездну моря, часть закопал, часть доверил людям, и часть сбросил в вулканы.

Это было поступком, что мог вызвать оторопь, омерзение, ужас у наблюдающих это.

Озпин, защитник человечества, гениальный охотник, один из последних магов, из последних осколков старого мира, что совершал ужасающие поступки.

Женщина, которую он любил. Мать его детей. Его возлюбленная соправительница мира.

Разорванная на части. Тело, искалеченное до предела.

Салем все также продолжала чувствовать боль.

Она стала бессмертной, но не бесчувственной.

Озпин причинял ей боль. Ужасающую боль.

Этого не хватило. Никогда не хватало.

Салем и Озпин были всегда вдвоем, равны — и вместе с тем Озпин действительно был проклят. Его магия слабела. Постепенно, по капле, она утекала из его тела.

Магия Салем же нет.

Безумие боли могло удержать ее — но не могло уничтожить ее. И даже сотни лет передышки, что Озпин получил тогда, не остановили ее.

Озпин и Салем все также оставались людьми. В своей сути, если так можно сказать, они были людьми.

А люди привыкают ко всему. Даже к боли. Даже к смерти.

Даже если тело Салем было разорвано на части — это не могло уничтожить ее разум. И проведя сотни лет в агонии она смогла найти в себе силы вырваться из нее.

Мгновение за мгновением она подтачивала свои оковы. Бетон разрушался, пламя утихало, лава остывала.

И спустя четыре сотни лет она вырвалась вновь.

И она желала лишь мести.

Ремнант не зря назывался так. Это были все, кто выжили.

Озпин застал шесть цивилизаций. Пять из них погибли. Погибли по его вине.

Когда Салем вырвалась из его кандалов — она была в бешенстве. Была в ярости. Была в безумии.

Каждый раз, когда Озпин находил новое средство, новый способ обезопасить мир от Салем — она находила новый способ вырваться на волю. Каждый раз, вновь и вновь.

И каждая отсрочка, каждый такой способ, что связывал Салем на столетия — всегда заканчивался одинаково.

Вырываясь Салем ударяла с новой силой.

Четыре раза Салем практически уничтожила этот мир. Четыре раза в бешенстве и злобе она выпускала на волю всю мощь своих гримм, заставляя Озпина уходить на волоске от смерти — окончательной смерти всех разумных этого мира. Уходить по руинам прошлых цивилизаций, бежать по трупам, глядя на стертые навсегда с лица Ремнанта города, на миллионы, миллиарды людей, брошенных гнить под открытым небом. Глядя в глаза своим ошибкам.

Расчленение. Бетонирование. Аннигиляция. Кислота. Лава. Глубина. Время. Изоляция.

Ничто не могло остановить ее навечно. Она возвращалась вновь и вновь.

Озпин однажды совершил невероятное.

Хотя прах и не работал вне пределов атмосферы Ремнанта — Озпину удалось однажды избавиться от Салем таким образом.

Он просто выбросил ее в открытый космос. Просто? Нет, он целенаправленно отбросил ее в космос — в направлении ближайшей звезды Ремнанта.

Озпин знал, какова скорость света в вакууме. Он добился ее в тот момент.

Спустя восемь минут и тридцать секунд Салем была уничтожена окончательно.

Или, ему казалось так.

Как могла Салем выбраться из этой ловушки? Гравитационное притяжение, невероятная температура, вакуум космоса — какой еще шанс оставался у нее?

Тогда Озпин вновь потерял часть своей силы — но ему казалось, что наконец-то он добился победы. Смог навсегда избавиться от Салем. Навсегда уничтожил женщину, которую он любил.

Спустя восемнадцать тысяч лет она вернулась вновь.

Озпин до сих пор не знал, как именно она сделала это. Он мог теоретизировать вечность — неужели для ее существования не нужны были даже атомы ее тела? Могла ли она обратится в энергию и вырваться из ловушки Солнца? Создала ли она идеального гримм, способного спасти ее?

Озпин не знал — не мог узнать.

Ее возвращение произошло тогда, когда цивилизация достигла своего пика. Люди уже подготавливали корабли для колонизации далеких планет, орбитальные станции уже парили за пределами атмосферы планеты, были забыты такие слова, как «гримм». Но она вернулась.

И она уничтожила их вновь. Уничтожила всех. До основания.

Безумие Салем нельзя было остановить.

Она находила Озпина, раз за разом, год за годом, и заставляла его переживать вновь и вновь то, чему он подверг ее сам.

Озпину удалось спасти семьдесят шесть людей и двадцать семь фавнов тогда. Тысячелетиями они прятались от гнева Салем. Тысячелетиями Салем вела свою месть.

Она сохраняла жизнь схваченным людям, чтобы те смогли оставить потомство — после чего причиняла им боль. Для того, чтобы причинить боль Озпину.

Они кричали. Плакали. Смеялись.

Салем доказала Озпину, что на Земле возможно было причинить ему ту же боль, что испытывала она все это время.

Но Озпина не мучали кошмары. Он не помнил ни имен, ни криков, ни слов людей. Не помнил уже ни их языка, ни их песен, ни вида их городов.

Озпин прожил столь долгую жизнь, что само слово «время» больше не значило для него ничего. Имена, личности, события.

Победа уже ничего не значила для него самого.

Почему он продолжал бороться против Салем?

Просто потому, что такова была его жизнь. Его функция. То, что заставляло его действовать.

Озпин уже и не помнил, ни как выглядели все его воплощения, ни имен своих детей или жен. Он помнил кого-то из них — но лишь малую часть. У Озпина не было совершенной памяти — и это было единственным, что давало Озпину жить.

Даже воспоминания о гибели человечества стирались из памяти, вновь и вновь. Озпин терял личность и эмоции, и обретал их вновь, столько раз, столько тысячелетий…

Настоящего «Озмы» давно уже не существовало в мире. Единственная причина, почему он до сих пор продолжать существовать — Озпин сливался вновь и вновь с новыми личностями. Каждый раз, когда личность Озпина должна была перестать существовать — новая личность его нового тела становилась его личностью.

Если бы не это — Озпин давно бы исчез. Сломался бы, не выдержав груза, не выдержав бы времени.

Это был порочный круг — но единственный, согласно которому Озпин мог существовать.

Если он видел, как гибнет цивилизация — как мог он продолжать ценить юмор? Если он видел, как армии гримм пожирают миллионами людей — как мог он остаться не в здравом — в в каком либо уме?

Озпин перерождался вновь и вновь, забывая и вспоминая, каково это — быть человеком, быть живым.

Озпин убивал своих врагов и друзей столько раз, что он… Нет, его текущая личность, тот Озпин, которым он был, сам «Озпин» мог лишь удивиться от того, что это до сих пор вызывало в нем эмоциональный отклик.

И все же, Озпин продолжал существовать. Лишь потому, что всегда находился новый Озпин. Лишь потому, что новый Озпин продолжал действовать, вновь и вновь.

И вот, новый Озпин, должен был действовать вновь.

И он действовал. Как и всегда.

Спасал друзей. Предавал друзей. Убивал друзей.

Джеймс Айронвуд. Его верный сторонник. Его дорогой друг.

Брошен, как переставший иметь значение. Как переставший быть удобным.

Джеймс думал, что разлад с Озпином произошел тогда, когда он ввел войска в Мантл. Когда Джеймс убрал приближенных Озпина из его армии. Когда изменил каналы связи.

Озпин бросил Джеймса намного раньше.

Джеймс был хорошим охотником. Хорошим генералом. Хорошим человеком.

Плохим инструментом. Плохим стратегом. Плохим союзником.

Джеймс думал, что избавил армию, политику, экономику Атласа от влияния Озпина — но это было не так. Озпин давно был готов к этому.

Озпин никогда не раскрывал все карты на своих руках.

Жак Шни был удален из политических игрищ Атласа с помощью силы Джеймса — но это не значило, что Озпин не смог бы привести того к покорности самостоятельно. Люди Озпина были убраны из армии Атласа — но это не значило, что их там не осталось. Поставки оружия повстанцам Мантла производились Джонатаном — но это не значило, что Озпин не прикладывал к этому свою руку.

Джеймс был полезен — но был своеволен. Он не мог удержать того, что нарастало в глубинах Мантла. Он и не должен был.

Аифал, Джонатан, Озпин, Кварц, Салем — пять самых крупных фигур на политической шахматной доске мира. И все они хотели падения Атласа.

Салем видела в этом ослабление Атласа, Озпин видел в этом возвышение Мантла. Салем видела в этом гибель сильнейшей армии Ремнанта — Озпин видел в этом потенциал создания куда более могущественной армии.

Население Атласа с учетом всех нюансов составляло не более миллиона, население Мантла — почти десять. Семь по официальной версии.

Мантл был куда более могущественные в перспективе. Салем была тактиком — Озпин был стратегом.

Озпину было жаль Джеймса.

Но куда больше ему было жаль тех миллиардов, что погибли когда-то по его вине. Тех, ради кого он продолжал действовать даже спустя столько лет.

Что такое двадцать, или даже сто тысяч потерь в революции, по сравнению с миллионами тех жизней, что они смогут спасти в дальнейшем?

Ресурсы. Люди. Деньги.

Три взаимозаменяемых фактора.

Озпин улыбался своим друзьям. Кроу, Саммер, Теодору, Лео — с недавних пор даже Глинде, молодой помощнице учителя, избранной на роль будущей девы вместо изначально предложенной Синдер или же Нио.

Ему было отрадно видеть Саммер, обнимающую своих дочерей. Слушать пьяный сарказм Кроу. Наблюдать за неумело скрытым юношеским энтузиазмом Глинды.

Это не отменяло их полезности.

Кроу, через которого Озпин имел выход на Рейвен — а значит допуск на всю внутреннюю кухню Менажери. Саммер, самая сильная их подконтрольных Озпину охотниц. Глинда, будущая избранная дева.

Винтер Шни, до которой дотянулся сам Озпин, прибирая к своим рукам будущее политическое орудие, уводя ту от будущих событий в самом центре Атласа. Джонатан Гудман, поставщик стратегически важных артефактов — и услуг. Робин Хилл, символ назревающей революции Мантла.

Возвышение Гленн действительно изменило его.

Он хотел помочь людям. Действительно хотел им помочь.

Как жаль, что они не могли помочь себе сами.

Упрямость ли это Джеймса Айронвуда, неопытность ли это Глинды Гудвитч, или наивность это Робин Хилл — они не могли помочь себе сами. Они не могли действительно осознать того, что осознавал Озпин.

Салем не дремлет. Гримм лишь выжидают своего часа. Они еще возьмут плату за беспечность человечества — плату кровью.

И Озпин вновь будет бежать по разрушенной цивилизации, спасая жалкие остатки человечества.

Учитывая, сколько раз проходили они через «бутылочное горлышко» популяции — возможно следующее подобное прохождение и приведет их к вымиранию. Возможно в следующий раз близкородственное скрещивание приведет к тотальному вырождению. Но как люди могут осознать это? Осознать проблему в масштабах всего человечества, в масштабах выживания вида, в масштабах эонов и эпох?

Орда, надвигавшаяся на Вакуо, была обнаружена Кроу. С тех пор, как Джеймс оказался потерян для Озпина — его другие подчиненные стали играть более важную роль. Кроу стал более полезен — и именно его наблюдение позволило увидеть орду гримм, движущуюся к Вакуо.

Огромная орда. Орда, что могла навсегда надломить несломимую волю Вакуо.

Лишь одна из многих подобных орд.

Джеймс должен был вмешаться, чтобы не допустить гибели Вакуо. Снизить потери с миллионов — до нескольких десятков тысяч. Небольшая катастрофа, которую Озпин не сможет вспомнить всего через пару десятков перерождений.

Повод ослабить Джеймса. В суматохе сражения может погибнуть не один высокопоставленный офицер, верный Айронвуду. Их могут заменить люди, верные Озпину. Верные ему невидимо для Айронвуда.

Сделать будущий переворот как можно более бескровным. Организовать сдачу оружия и отказ сражаться с бунтовщиками.

В идеале победа Озпина будет совершена ценой лишь одного жизни. Жизни Джеймса Айронвуда.

Озпину было жаль Джеймса. Но Озпин знал, что тот его поймет.

В целях спасения человечества всем необходимо было чем-то жертвовать.

И жертвовать друзьями Озпину было не впервой.

Величайшей добродетелью Салем всегда было терпение.

Она умела ждать. Днями, годами, эпохами.

В любых условиях.

Она умела молчаливо ждать тысячами лет, если это было необходимо. И в ожидании своем Салем могла копить силы, а могла пережидать неудачи, сводя на нет все проблемы и преимущества, возвращаясь обратно на исходные позиции от раза к разу. Ожидание было привычно для Салем, как, возможно, величайшее ее оружие. Молчаливым ожиданием Салем могла выигрывать сражения, войны, эпохи…

Но выиграть навсегда ожиданием Салем не могла.

Как странно было Салем, что спустя тысячи и тысячи лет она все также стояла на исходной позиции. Против все того же Озпина, с одной и той же ролью у двух актеров. Меняются декорации, а сюжет остается одним и тем же. Сражение, сражение, сражение — и вот они вновь на своих позициях.

Пади сегодня все Королевства мира — и через тысячу лет Озпин вернется вновь — в новом обличье, с новыми мыслями, с новыми методами — и старыми целями.

Искорени он Салем вновь — и она вернется через тысячу лет. Столь же неизменная — и столь же могущественная.

Никто так и не смог победить в их войне за тысячи лет. Кто-то подходил к победе — но никто никогда не мог совершить последний шаг. Словно бы сама судьба разводила их каждый раз по разным углам ринга, готовясь дать отсчет новому раунду их бесконечного спарринга. Сколько уже раз это происходило? Сколько раз это еще произойдет?

Что изменилось на сегодняшний день? Что изменилось по сравнению с тысячами поколений, что она уже пережила? Ничего.

Всего несколько жалких Королевств — по сравнению с племенами из сотен, десятков даже людей, что бежали когда-то от ее гнева — это были достойные результаты. Орда, что она отправила на Вакуо? Это была даже не кроха великих орд прошлого, что пожирали целые континенты — один раз буквально.

Армия на защите Ремнанта? Даже не отголосок величайших армий этого мира — который когда-то еще не звался Ремнантом.

Технологии? В который раз они вновь и вновь переоткрывали одни и те же законы, меняя их имена и формулировки — это было несравнимо с технологическими чудесами прошлых эпох.

Ресурсы? Наивные народы Ремнанта — им казалось, что они выцарапывают невосполнимые ресурсы — не осознавая, что сами они в свою очередь станут лишь удобрением для будущей цивилизации.

Так происходило — и так будет происходить всегда.

Салем была не в спешке. Ей было все равно, уничтожит ли собранная ей орда Вакуо или нет. Через неделю или через миллениум — город перестанет существовать в любом случае. Если бы ей было нужно только уничтожение Вакуо — она могла бы просто ждать, наблюдая, как расцветает и увядает еще одна цивилизация.

Нет, то, что нужно было ей от ее нападения было не гибелью Вакуо.

Ей была нужна лишь информация.

Люди умирали, реки пересыхали, континенты продолжали свое неспешное движение — даже звезды гасли. Лишь двое всегда оставались неизменными — Салем и Озпин. Два последних осколка навсегда утерянной эпохи. Два неизменных столпа магии этого мира.

И каково же было ее потрясение лицезреть того, кто смог стать третьим.

Салем не знала принципа, по которому она оставалась бессмертной. Когда-то она искала способ избавиться от своего проклятия.

Хах, если бы только Озпин знал, что все его ужасающие эксперименты относительно ее бессмертия были проведены ей самостоятельно — и уже очень давно.

Салем просто не могла умереть — как бы она не старалась. На это были неспособны ни природные угрозы, ни рукотворные ужасы. Это было божественным проклятием для нее — не более, чем легкомысленной отмашкой богов на ее действия. Как не старалась она, как не изучала это — сегодня она не была ближе к пониманию своего бессмертия чем в тот день, когда она оказалась им проклята. Салем была бессильна.

Ничто не идет против божественного закона. Это было правдой этого мира.

Кроме самой божественной силы.

Салем была той, кто наблюдал за столкновением богов — Салем видела, как те сражались между собой… И были равны.

Единственным, что могло противостоять божественной силе — была иная божественная сила.

Созидание, разрушение, разум, решительность…

И магия.

Хотя в легенде, излюбленной Озпином, четыре реликвии были дарованы человечеству по четырем дарованным им качествам — Озпин всегда обходил стороной пятую, столь иррелевантную в данных условиях черту. Магию.

Магия была дарована богами по их желанию — и была по их желанию отобрана. Но — не до конца.

Салем. Озпин. Джонатан Гудман.

Салем не могла уничтожить свое проклятие магией. Не мог сделать этого и Озпин.

Мог ли это сделать Джонатан Гудман?

Стремлением Озпина всегда было «победить», но стремление Салем не было таковым же. Стремлением Салем было «умереть».

Просто так получалось, что по разумению Салем, два их стремления ставили их друг против друга, раз за разом.

Мог ли Джонатан Гудман исполнить мечту Салем в таком случае?

И если на то была возможность… Салем была готова идти по головам.

Ей было не обойти Озпина в его интригах… Но даже у самого могущественного человека Ремнанта было лишь конечное число глаз.

Глаза, что было так тяжело держать открытыми, если бросить в них горсть песка из пустынь Вакуо.

Аифал не был всемогущим.

Вопреки мыслям самым могущественных и величайших, самых осведомленных и самых параноидальных — Аифал не был всемогущим. Даже он не мог контролировать весь мир, даже он не мог гарантировать абсолютную эффективность всех своих действий. Идеал, к сожалению, был недостижим.

Аифал не мог удержать Жака Шни на плаву. Ох, он пытался — он действительно попытался, подозревая изначально, что он сражается на далеком поле исключительно с Генералом — и ему удалось ненадолго остудить его пыл… Прежде чем обнаружить себя неожиданно на стороне проигрывающего.

Аифал пытался — но там, где Джеймс Айронвуд был не более, чем ребенком на его фоне — маячившая тень за его спиной наводила страх даже на Аифала.

Озпин. Имя, что было более сакрально, чем имя самого Аифала.

Об Аифале знали, может быть… Сто? Двести? Даже пять сотен самых могущественных, самых удачливых — или же самых неудачливых — людей на свете. Шептались о его способностях, пытались избежать его — а иногда и использовать его самого. Аифалу нравились последние — он позволял им использовать его возможности, только для того, чтобы они разнесли весть о его «слабости», о его «слепом пятне», приманивая новых и новых мух за собой в его паутину.

Об Озпине знал только он.

Это могло показаться неправдой — об Озпине знали его союзники, его противники — но никто не знал, каким Озпин был на самом деле. Это было подобно тому, как глядя на неизвестные уравнения обычные люди могут лишь пожать плечами, сдаваясь перед его сложностью — и лишь ученый может закричать в ужасе, увидев среди букв и чисел единственную пометку, что объясняла бы ему абсолютно все, что он не понимал в прошлом.

Салем не было равной в ее опыте, но она не была политиком. Даже спустя тысячелетия она так и не смогла понять, насколько на самом деле был опасен Озпин.

Когда Аифал впервые понял, что руками Джеймса Айронвуда верховодит Озпин — он осознал тщетность своих попыток удержать того на плаву. Да, он мог сопротивляться, мог сражаться, но не мог победить. И будь в его руках ы тысячу раз больше средств и знакомств, в тысячу раз больше времени — он мог лишь отсрочить падение Жака Шни.

Озпин потерял в возможностях — но вовсе не растерял своих умений. Аифал же достиг своего абсолютного пика — в то время как Озпин лишь наращивал свою мощь.

Когда шесть лет назад он вновь заключил сделку с Салем — Озпин казался ему опасностью лишь на горизонте. Неясным, маячившим силуэтом, пугающим рационально — осознанием своей опасности — как может пугать приставленный к твоему горлу клинок. Но он не вызывал животного ужаса у Аифала, как вызывают иррациональные страхи у людей, обращаясь куда-то глубже, нежели понимание. Аифал глядел на него как на покрытого ржавчиной колосса — величественную фигуру, забытый символ ушедшей эпохи.

Как впился страх в человека, что впервые увидел движение горы, просыпающейся от векового сна.

И более всего забавно было то, что «вековым сном» это было лишь для Аифала. Он проживал лишь седьмой десяток лет — рассказы об Озпине, что был полторы или две сотни лет назад для него были «историями прошлого». Для Озпина и Салем это же было не более, чем мгновение остановки для передышки.

Шесть лет назад Озпин был для Аифала реликвией прошлого не меньшей, чем старинные обелиски или полуистлевшие записи под стеклом музейных выставок. И вот сейчас его тень нависла над Ремнантом вновь.

Аифал мог направить все свои силы против Озпина, всю свою мощь, все свои ресурсы — и этого было мало.

Озпин возвращал себе былую силу. То, о чем он слышал только в уже бесконечно далеких предостережениях Салем.

Аифал считал, что одним из важнейших показателей успеха являлось ничто иное, нежели удача. Самая обычная и самая настоящая удача.

Аифал был благословлен удачей.

Ему повезло родиться с его телом, его резервами ауры, его проявлением. Ему повезло оказываться неоднократно в нужном месте и в нужное время. Ему повезло встретиться с нужными людьми.

Ему повезло, что он создал собственную великую империю…

Ему просто не повезло встретить Озпина на пути.

Аифал мог бросить всю свою империю на сожжение ради уничтожения Озпина — и это бы не значило ничего в конечном итоге. Все, что он мог сделать — это замедлить рост Озпина. Наблюдать, как всего за шесть лет, без всякого удачного случая, Озпин возвращает себе мощь, что лишь при великой удаче Аифал построил за сорок.

Аифал все еще обладал большими сетями, большими резервами, большими возможностями… Но сейчас он уже не видел Озпина с высоты своего пьедестала. Сейчас он мог лишь наблюдать, как тот медленно поднимался к нему по лестнице. Медленно. Неотвратимо. Шаг за шагом.

Тот, кого Аифал счел своей личной копилкой, Жак Шни, был взят Озпином под контроль.

Джеймс наверняка считал, что теперь он контролирует Шни. Кварц — что он. Аифал считал, что это делает Озпин.

Аифал попробовал — исключительно для проверки не только на уровне теории, но на уровне практики сил Озпина, остановить — или по крайней мере замедлить его.

Получилось ли это? Частично. Несколько подорвать усилия Озпина по уничтожению компании Шни у Аифала удалось. Возможно он отсрочил падение Шни на полгода, а может быть и меньше. Вместо одного года на уничтожение самой крупной мировой компании исключительно политическими и мирными методами Озпин затратил полтора.

Возможно, Аифал мог бы даже поздравить себя с этим — если бы подобное поздравление не звучало бы так похоже на издевку.

Аифал мог бы продолжить сражаться за душу Жака Шни. Возможно он бы оттянул силы Озпина еще больше, отсрочил бы падение мегакорпорации Шни еще на несколько месяцев, на полгода, даже на год.

Но Аифал понимал, что эта война была проиграна с того момента, когда Озпин вступил на арену.

И затем Аифал, совершив лишь несколько символических действий по отношению к Жаку Шни — в таком объеме, чтобы он мог в дальнейшем оправдаться перед своей хозяйкой о том, что он продолжал воевать с Озпином на этом фронте — сбежал.

Взгляд Аифала обратился к назревающей революции Мантла…

Чтобы обнаружить руку Озпина и в этом событии.

Озпин не только знал — Озпин действовал заодно со всеми заговорщиками.

Джонатан мог повесить все амбарные замки мира на свои секретные лаборатории, провести сотню испытаний своего агентства — но там, где есть люди, есть место несовершенству.

Когда чудесные артефакты Джонатана создавались им самолично, были штучным товаром — отследить их было возможно через весь Ремнант. Но сила человечества заключалась в ином — в массовом производстве.

Джонатан понимал это не хуже иных — понимал, что если он хотел обеспечить не только избранный десяток людей, но сотни своих подчиненных — ему необходимы были мощности. Станки. Артефакты, производящие артефакты.

Там, где появляется массовое производство — появляются грузы. А следы ботинок грузчиков умело скрывают отпечатки чьих-то ловких рук.

И вот, генерал Айронвуд оказался списан в утиль. Заранее занесен в неизбежные потери человечества. Атлас был вычеркнут одним решением политических элит мира.

И это также действовало согласно плану Озпина. Безусловно, это отвечало и желаниям Аифала, но как забавно ему было, что и в этой ситуации он действовал заодно с Озпином. И в этой ситуации он не мог его победить — потому, что в этой ситуации они были союзниками.

И вот Салем решила действовать более открыто.

Она не была политиком — но тысячелетия сделали из нее прекрасного психолога. Она не знала, как привести своего кандидата к победе — но знала, как можно было заставить человека невзлюбить человека.

Нападение на Вакуо было лишь еще одним ходом в ее большой игре, но…

Салем не была стратегом человеческого уровня.

Это было и комплиментом, и оскорблением. Аифалу сложно было даже представить, как мог бы он создать план, тянущийся через тысячелетия — что-то, к чему Салем была привычна. И вместе с тем сама Салем не могла составить действительно большой стратегический план, что дал бы плоды «всего» через пять или десять лет. Для нее подобные сроки были столь малы и непривычны, что она не могла составить план, отвечающий им, как не могут составить люди расписание своего следующего чиха или мигания.

Но Аифал мог. Аифал действительно мог.

Там, где Салем планировала сделать шаг, не имея перед глазами цели «всего» через пять, десять или даже двадцать лет, ориентируясь на свою долговечную жизнь — Аифал мог увидеть иную возможность.

И прямо сейчас таинственным образом исчезнувший сын Маркуса Блека, Маркус Младший — ныне названный Меркури Вайтом…

Таинственно исчезнувшая Дева Осени, маленькая Эмбер Отомн…

Неудачливая дочь мелкого криминального авторитета Мистраля, Эмеральд Сустрай…

И даже дочь знаменитого атлета — ох, столь печально погибшего в случайной автоаварии - Пирра Никос…

Медленно превращались в семена, рассеиваемые на почву, удобренную силами Салем — и Озпина.

Возможно, Аифалу так и не удастся дожить до всхода первых ростков, но в отличии от Салем — он умел планировать всего на десять или двадцать лет вперед. И когда его дух упокоится окончательно — он посмеется над тем, что случится дальше с небес.

Значило ли это, что он планировал предать Салем во время своей жизни? Или даже после своей смерти?

Возможно.