После того мгновения все изменилось. Каждый из них будто воздвиг вокруг себя невидимую стену.
Фразы стали короткими, сухими, звучали лишь по необходимости. Голоса — ровные, без мягких переливов, без шепота, в котором прежде пряталось признание.
Не было дыхания, которое раньше скользило по коже, превращаясь в касание. Теперь воздух в каюте казался неподвижным, будто сам корабль понимал: запрещено.
Даже мелочи исчезли. Никто больше не протягивал руку, чтобы поделиться пайком. Тюбики и брикеты лежали каждый со своей стороне стола. Они ели молча. И никто не задерживал взгляд на партнере дольше, чем требовалось.
Тишина стала другой — холодной, отстраненной. Не давящей, но слишком правильной. Время текло ровно. Цифры в углу карты медленно уменьшались, лениво сменяя друг друга. И чем ближе становилась Колония «Эридан», тем сильнее казалось: время смеется над ними, подолгу застывая на одной цифре.
Ориса сидела на полу, лениво перекатывая Уть-Утя из ладони в ладонь. Энергоформа тихо потрескивала, отзываясь слабым светом, но радости в ее глазах не было.
Наконец она вздохнула и пробормотала:
— Прости, Уть-Уть… но что-то совсем нет настроения.
Энергоформа словно поняла: вытянулась тонкой линией, скользнула под ее руку и осталась там — теплым, привычным присутствием.
— Нет, малыш. В этом больше нет необходимости. Вылазь и не мучай себя.
Ориса улыбнулась, погладила сияющее облако краем ладони, но в глазах улыбка не задержалась.
Она пересела на диван, обхватила себя руками и неподвижно уставилась в пустоту. Мысли унесли ее далеко — к ее храброму Прутю, которого она оставила Сиялке. На сердце стало тяжело и пусто.
Каор'Исс какое-то время молча наблюдал за ней, а затем спросил:
— Что с тобой?
Она чуть заметно качнула головой:
— Ничего.
— Ты сама не своя.
— Просто… не хочу ничего, — тихо сказала она. — Устала.
Он нахмурился, в голосе прорезалось напряжение:
— Ориса, скажи правду. Что происходит?
Она закрыла глаза, словно собираясь с силами. Совсем недавно она смеялась, пробовала новые пайки и украдкой бросала взгляд на отсчет в углу экрана. А теперь — тишина, опущенные плечи и глаза, в которых затаилась боль.
Его голос стал мягче, но настойчивее:
— Я не верю, что это просто усталость. Скажи мне.
Ориса выдохнула и, не открывая глаз, позволила себе заговорить:
— Я все время думаю про Прутя… Как он там? Заботится ли о нем Сиялка? Он ведь только кажется сильным… На самом деле он такой ранимый, доверчивый и удивительно чуткий… Он такой верный, столько лет был рядом со мной… А теперь пусто. Как будто оторвали часть меня. И Сиялка… я даже не простилась с ней. Просто ушла.
Слова рвались сами собой.
— И родители… Я сбежала, даже не сказав ничего толком. Просто взяла и улетела. Как они там? Что думают? Проклинают меня или ждут? А Миа… — ее губы дрогнули, — Миа всегда была рядом. Называла меня котенком. Она ведь как вторая мама. А я… даже попрощаться не смогла.
Пальцы ее вцепились в край дивана. Голос дрогнул, но она не остановилась:
— И самое главное… Мор'Раан. Я до конца не знаю… любила ли я его по-настоящему, или просто приняла то, что связана с ним. В любом случае все казалось таким естественным, правильным. Я хотела быть как мама — сильной, стойкой, верной обещанию. Хотела бороться за свою любовь, пока есть силы. Я искала его. А когда нашла — оказалось, он уже связал жизнь с другой. Это больно. Когда отказываются от тебя. Когда между единственной девочкой, рожденной на Ис'Тайре, и женщиной, уже имевшей связь с мужчиной, выбирают… ту, другую. Но… чем я хуже? Я всегда думала, что весь мир открыт передо мной. Что я нужна. Что любима.
Она замолчала и подняла на него глаза — блестящие, упрямые, и все же полные усталости.
— А теперь… я чувствую себя одинокой. Разбитой. Да, я знаю — нужно лишь подождать, и мы сможем создать связь. Но что, если судьба снова решит иначе? И пока я жду, появится какая-нибудь…
Слова оборвались. Она прикусила губу, будто испугалась того, что уже сказала, и отвернулась.
Корабль дрогнул. Сначала — упругий толчок, будто по корпусу ударила невидимая волна. Потом второй, сильнее, и весь пол качнулся. Ориса сорвалась к креслу пилота, но едва она сделала несколько шагов, как оказалась в объятиях Каор'Исса.
Он держал ее крепко, и она чувствовала силу его рук, ровное биение сердца под своей щекой.
— Это всего лишь плазменный фронт, — тихо сказал он. — Корабль держит. Все под контролем.
Она закрыла глаза и прижалась к нему всем телом. Внутри все дрожало — слишком много усталости, слишком много боли, от которых она едва держалась. Казалось, если он оттолкнет ее или скажет хоть слово про Ис'Тайр — она сломается, рассыплется, как хрупкое стекло.
Но он не оттолкнул. Его руки держали ее крепко, и это тепло разливалось по телу, унимая дрожь и даря долгожданный покой.
На миг ей показалось: остаться здесь, в его объятиях — единственное верное решение. Здесь было спокойно. Здесь не нужно было бороться или притворяться сильной.
Но где-то глубоко звучал другой голос — осторожный, требовательный. Напоминание о границах, о времени, о том, что им нельзя позволять себе этой близости.
И Ориса сделала выбор. Она попыталась разорвать прикосновение, но даже пошевелиться не смогла. Он удержал ее. Не позволил. Его взгляд задержался на ее губах, и мир вокруг исчез. Янтарь глаз полыхнул, и голос сорвался в шепот — низкий, полный решимости и запретного желания:
— Моя.
Жар пронзил ее изнутри. Она потянулась к нему, как к единственной опоре. А он… он бросил все, что у него оставалось — его связь с Ис'Тайром, — к ее ногам. И все ради того, чтобы забрать ее боль и удержать ее в своих объятиях.
И когда его губы накрыли ее — в этот миг она поняла: ни силы, ни воли, чтобы отстраниться, у нее больше нет.
Поцелуй оказался не стремительным и не жадным. В нем не было поспешности — только тихая, бесконечная жажда быть ближе. Слиться так, чтобы уже невозможно было различить, где кончается одно сердце и начинается другое.
Ориса прижалась к нему, отдаваясь целиком. Казалось, ее Свет сам тянется к его тьме, чтобы стать чем-то нужным, цельным, единым. И в этом единстве было больше нежности, чем она когда-либо знала, и больше силы, чем можно было вынести.
Она не видела его рук, только в какой-то момент услышала, как тишину разрывает звук расстегиваемой молнии ее костюма. Ткань чуть разошлась, открывая его взгляду полоску загорелой кожи.
— Ориса… любовь моя, — его дыхание обожгло сильнее, чем огонь.
Слова сорвались сами и чувство обрело звук:
— Я тоже люблю тебя… Каор'Исс.
Слова отзвучали, и в наступившей тишине оба поняли, дороги назад уже нет.
И тогда их губы встретились снова, будто никакого запрета никогда не существовало. Свет внутри нее потянулся к нему — доверчиво, свободно. Его сила, тяжелая и темная, откликнулась на этот зов. Казалось, в груди вспыхнула буря: разрушение, стирая все преграды на своем пути, тянулось к свету.
Их тела все еще разделяла тонкая грань одежды, но энергии уже переплелись. Ориса ощутила это всем существом. Она горела. Горела его огнем — жадным, сжигающим изнутри желанием любить. Этот огонь тянулся к ней, искал ее, как единственное спасение.
Он наклонился ближе, и его дыхание скользнуло по ее коже там, где ткань расходилась все шире. Голос прозвучал низко, глубоко, как признание:
— Я больше не способен ждать.
Ориса выгнулась ему навстречу, впуская в себя этот жар, и вместе с болью пришло понимание: они были созданы гореть вместе.
Мир вокруг исчез. Остались только двое — дыхание, биение сердец и та самая грань, которую они переступили. Теперь они принадлежали друг другу, и остановиться уже было невозможно.
И тогда она увидела то, чему было лишь одно объяснение. В воздухе между ними проступили тонкие нити света. Серебристо-белые сполохи скользили по ее коже, мягко обвивая тело, складываясь в неразрывный узор.
Она затаила дыхание: он облачил ее в белое. Теперь у нее было право назвать его своим защитником.
Ориса обняла его крепче, ее губы коснулись его губ, и она прошептала:
— Спасибо… за этот дар.
Он замер. В его груди поднялось такое чувство, что ни он, ни Ориса не смогли бы выразить его словами — восторг, благоговение и тихий ужас перед чудом, которое они сотворили.
Она чувствовала все это вместе с ним. Волнение, от которого дрогнули его пальцы. Радость, чистую до слез. И безмерную нежность мужчины, который никогда прежде не умел дарить, но сейчас отдал ей все, что имел.
Он склонился ближе, прижимая ее к себе:
— Ориса… ты мое чудо.
И она знала: это были не просто слова — он вложил в них все, что чувствовал. Потому что теперь они делили эмоции. И то, что было его, стало ее. А то, что было ее, стало его.
Каор'Исс задержал взгляд на ее запястье. Движение было таким легким, что она не сразу поняла, чего он хочет. Его пальцы коснулись ленты браслета, и та рассыпалась черными перьями.
— Тебе это больше не нужно, — сказал он спокойно. — Ты моя, Ориса.
Она улыбнулась — светло, тихо.