Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Глава 90: Мир на сотню лет (1)

Сюаньминь применил силу в пальцах, и глаза даоса Сунъюня закатились, он вмиг потерял сознание.

Он отбросил свесившего голову человека на чёрный каменный берег и взмахнул рукавом вверх. Огромные волны вздыбились до небес, порыв ветра, точно несущий в себе клинки, неистово обрушился на круглое построение; раздался грохот, потрясающий небо и сотрясающий землю, и от невидимого колпака над построением, укрывавшего его от ветра и дождя, разлетелись брызги золотого света.

Сюаньминь вложил силу столь огромную, что даже несколько крепких каменных пиков, расположенных по краю, вмиг раскрошило в порошок, так что под тяжестью удара на невидимом колпаке медленно возникли подобные нитям золотые трещины.

Трещины распространялись стремительно, и весь колпак почти взорвался, однако в тот же миг его удержала другая сила.

Гоши, сидевший с прямой спиной на берегу из чёрного камня, слегка прервался в чтении писаний, повернул сложенные вместе ладони, выбросил одну в сторону круглого построения — и резко убрал назад.

В промежутке, когда священные тексты умолкли, капли крови, переползающие с шеи на подбородок, тоже замерли вслед, и лишь когда он возобновил чтение, продолжили прятаться под маской. Происходило это исключительно быстро, однако что было ещё быстрее, так это непрестанно бивший в купол ярый ветер, что тотчас повернул и ринулся к гоши.

Бам!..

Вокруг гоши, который изначально был в простых белых одеждах без всякой защиты, возник золотистый колокол[262], отражая надвигающийся порыв резкого ветра.

Огромную силу толкнуло прямиком к реке, и громадная волна, что изначально шла навстречу, от столкновения развернулась и с мощью, будто мчатся десять тысяч коней, понеслась к противоположному берегу вдали.

Сюаньминь взял медные монеты, а после поднял руку — и потянул на себя. Сила неистово несущейся огромной волны в одно мгновение вся обрушилась на одну его руку, отдалась чудовищной мощью, едва не оторвав её целиком и потрясая болью.

Сюаньминь, однако, ничуть не изменился в лице, только сжал пальцы сильнее и, заложив руку за спину, резко потянул. Вздымающуюся до небес волну, что устремлялась к противоположному берегу, его единоличным усилием вернуло обратно. Тем временем сила по другую сторону от него, вопреки ожиданиям, лишь возросла, не уменьшаясь, порывы яростного ветра один за другим ожесточённо ударяли по круглому построению, поднятые им потоки воздуха с грохотом разбили каменные пики со всех сторон вдребезги, рассыпав по земле.

По мере того как удары становились всё тяжелее, защита построения переставала справляться, колокол гоши тоже блекнул следом, и поразивший его острый порыв ветра готов был сделать разрез.

Однако когда круглое построение действительно почти потрясло до основания, гора Цзянсун позади вместе с необозримой горной грядой, простирающейся на сотни ли, тоже встревожились — похоже, это крохотное круглое построение было к тому же связано с ещё большим; потянешь за волосок — и всё тело придёт в движение.

Сюаньминь нахмурился мимолётно; неистовый ветер от противостояния двух сторон заставлял его одежды порхать, но буря с волнами и застилающий небеса ливень снаружи, однако, никогда не достигали этой части чёрного каменного берега.

Он как раз собирался снова ударить по медным монетам в руке, но гоши внутри колокола вдруг прекратил читать священные тексты и заговорил небрежно, будто обстоятельства были самыми обычными:

— Не делай больше бессмысленных попыток, это построение на крови влияет на большое построение гор и рек, будешь и дальше действовать как заблагорассудится, и останки под горами и реками будут истрачены напрасно.

Прежде, когда громада гор сотрясалась краткое время, Сюаньминь увидел тонкую нить, скрытую в тени гор, — такую же, как разлетевшиеся в три стороны «паутинки», что они видели раньше на горе Цзянсун; это и была связь между построениями. Только взглянув, куда ведёт нить, Сюаньминь сразу понял:

«Средь рек и гор погребённые кости».

Огромное построение позади, проходящее через горы и реки, — действительно «Средь рек и гор погребённые кости»; подробностей об этом построении Сюаньминь всё ещё не вспомнил, однако о перспективах и значимости расположения имел представление. Такие большие построения, протягивающиеся сквозь горы и реки с юга на север и с востока на запад, как и распространённые маленькие, все требуют духовного предмета, удерживающего построение. Духовных предметов в этом мире множество, однако такие, что способны удержать подобного рода крупное построение, можно пересчитать на пальцах; их не больше двух видов.

Который выбрал гоши — ясно с первого взгляда.

Сюаньминь скользнул взором по горной цепи; самая яркая нить, промелькнувшая среди гор, исходила из основания этого громадного построения — кости дракона.

Не успел гоши договорить, как Сюаньминь уже стукнул пальцами.

Едва раздался звонкий звук, круглое построение и колокол равно содрогнулись вдруг, маска, скрывавшая лицо гоши, вслед раскололась надвое и с металлическим звоном упала на землю; его глаза, что постоянно были сомкнуты, наконец раскрылись.

Он и Сюаньминь оба носили монашеские одеяния, подобные облакам и снегу, имели похожее телосложение и были схожи характерами.

В миг, когда они встретились взглядами, двое — один стоял, один сидел — глазами выдали тень ошеломления, но быстро совладали с ним.

В ограниченных воспоминаниях Сюаньминя он видел наружность этого «наставника» после того, как тот снимал маску, раз или два и только когда был очень и очень мал. Даже во дворе Тяньцзи, куда посторонним не позволялось входить самовольно, он редко открывал лицо. Вплоть до того, что впечатление о чертах этого «наставника» у него всегда было смутным.

Сейчас, действительно рассмотрев внимательно, он обнаружил, что тот только лишь схож с обликом из его представлений, не более; различий оказалось очень много.

В конце концов гоши, всё так же сидя, после оцепенения вдруг легчайше качнул головой и чуть улыбнулся, словно насмехаясь.

У Сюаньминя представления о нём были смутными, у него же, однако, нет; как-никак, это он когда-то отыскал и забрал Сюаньминя обратно, из ребёнка воспитал взрослого.

По меньшей мере, внешность Сюаньминя во времена детства и юношества он помнил совершенно ясно; даже в годы, когда Сюаньминь сменил его, став гоши, ему тоже случалось видеть наружность Сюаньминя.

Имя «Тундэн», передаваясь до сегодняшнего дня, уже принадлежало четверым людям; или, можно сказать, троим. Так называемый гоши на самом деле всегда менялся, и внешность этих людей тоже отнюдь не была совсем одинаковой; облик их был несколько схож только из-за намеренного воздействия заклинаниями и зельями в детстве, вот и всё.

Большую часть времени гоши носил маску, поэтому людей, кому удалось увидеть его истинный облик, можно было сосчитать на пальцах; к тому же раз увидишь сегодня, а следующий раз — наверняка уже многие годы спустя, и лёгкие изменения посторонние сочтут делом обычным. Более того, очень мало кто осмеливался неприкрыто рассматривать лицо гоши, особенно долго; даже когда он носил маску, все эти люди слегка опускали взгляд, не смея смотреть прямо.

Вдобавок образ жизни последовательно занимавших пост гоши, равно как и характер в целом были крайне близки, вплоть до того, что обычному человеку было очень трудно обнаружить разницу.

Единственное, к чему им требовалось быть внимательными, — переходный период, когда двое исполняли обязанности гоши, сменяя друг друга. Поскольку в то время гоши-предшественник был уже немного в возрасте, а преемник — как раз в расцвете юности. Поэтому с момента, как один достигал среднего возраста, когда показывались перед народом, они начинали несколько преображать себя, используя восковый клей и маски из человеческой кожи. И когда облик Сюаньминя ещё нёс в себе дух юности, им равно требовалось, прибегая ко всевозможным способам подобного рода, сводить разницу между двумя гоши к наименьшей.

Вначале юный Сюаньминь, почитая наставника, уподоблял свой облик его. Впоследствии, когда Сюаньминь встал во главе, направление переменилось и уже он изыскивал возможности сделать себя похожим на Сюаньминя.

Ещё позднее слишком многое произошло между ними, отчего маски более не снимались, и теперь, встретившись взглядами, они обнаружили внезапно, что даже истинные черты друг друга были им несколько незнакомы; вот уж в самом деле — нелепо до крайности…

Взгляд Сюаньминя наконец опустился — всё так же безмолвно и холодно — и упал на капли крови на подбородке гоши — предзнаменование, что благополучие и добродетели сотни людей устремлялись в его собственное тело, требовалось лишь, чтобы все эти кровавые пятна слились в конечном счёте в точке Мингуна, и построение завершится успехом. И это построение к тому же было вплотную связано с построением «Средь рек и гор погребённые кости»; если завершить это, то и «Средь рек и гор погребённые кости», пожалуй, будет уже не изменить.

Когда гоши прерывал чтение канонов прежде, капли крови ещё прекращали двигаться, теперь же, поднявшись на лицо, капли будто ожили — даже если гоши не продолжал больше читать, они всё так же постепенно продвигались вверх.

Сюаньминь приподнял подол одеяний, тотчас принимаясь за дело, и гоши тоже не сидел в ожидании смерти — вместе с накрывающим его сверху колоколом он поднялся резким прыжком!

В момент противостояния круглое построение ожесточённо задрожало, а громадная волна хлынула яростно вверх и понеслась к горе Цзянсун, укрывая собой весь чёрный каменный берег.

Миг — земля содрогнулась, и сотряслись горы, и пришли в движение реки.

Но Сюаньминь, впрочем, не мог сразу завладеть преимуществом; на его медных монетах всё ещё оставалась одна не снятая печать, к тому же неизвестно отчего среди схватки и он, и гоши — оба ощущали странную связь — но вовсе не связь, позволяющую постичь мысли и желания, как с Сюэ Сянем, а такую, из-за которой что за движение ни обрушивалось бы на противника, результат его, казалось, всегда сокращался.

Более того, во время борьбы ему приходилось вдобавок постоянно сдерживать всё прочее вокруг, чтобы реки не опрокинулись, затопив мир до самого горизонта.

Разумеется, гоши равным образом не мог ничего с ним сделать. Вплоть до того, что двое стояли друг против друга, вкладывая все силы, однако от начала и до конца в положении их не было разницы.

Медные монеты в руках Сюаньминя нагревались всё больше, та, на которой оставалась не снятая печать, непрестанно гудела, горячая настолько, что почти обжигала. Казалось, ещё один удар — и расплавится вовсе.

Капли крови на гоши уже миновали губной желобок и передвигались неровно в направлении глаз. Сколь бы выделяющейся из толпы ни была его внешность, и она не могла справиться с подобным отпечатком тьмы, всё лицо его выглядело странно и страшно.

Сюаньминь во время схватки постоянно следил за кровавыми пятнами; он обнаружил, что передвигаются они всё быстрее и быстрее — когда достигли верхней половины лица, то будто пробили некий проход и с лёгкостью преодолели скулы.

Затем — глаза.

Следом — надбровные дуги.

Медные монеты в руках Сюаньминя внезапно содрогнулись, и в миг, когда тысяча цзюней повисла на волоске[263], последняя печать вдруг раскололась. Старая оболочка осыпалась на землю, и маслянисто-жёлтая медная поверхность открылась полностью…

Словно заслоняющая небо и укрывающая землю приливная волна, воспоминания затопили его.

В воспоминаниях он возвратился ко времени, когда был ребёнком, и всё так же переписывал во дворе священные тексты. Низкий столик был подготовлен специально для него, аккурат под его рост. Стоя, он держал в руке кисть, манера его — умела; очевидно, что лет ему было немного, но, похоже, занимался таким он уже тысячу раз.

Тогда переписывать требовалось совсем не за тем, чтобы он хорошо узнал священные писания, и отнюдь не для того, чтобы успокоить сердце и гармонизировать ци, в конце концов, он с детства обладал холодным и неразговорчивым характером. Он переписывал канонические тексты единственно для того, чтобы поупражняться в письме и сделать собственный почерк подобным почерку в той рукописной канонической книге.

Однако что странно — даже если он не тренировался, почерк всё равно был очень схож с рукописью канонов.

Закончив переписывать страницу, он подумал об этой странности, поднял глаза взглянуть на гоши рядом и спросил:

— Шифу, кто переписал эту каноническую книгу?

Пальцы гоши на медных монетах замерли, и он окинул его взором. В ничуть не ярком углу комнаты выражение глаз казалось затуманенным, отчего Сюаньминь не мог прочесть значение в нём. Он подождал какое-то время и тогда лишь услышал, как гоши произнёс равнодушно:

— Тундэн.

Сюаньминь растерялся:

— Тундэн?

Гоши отозвался с «М», всё так же продолжая обводить пальцами медные монеты.

В руке его мелькал маслянисто-жёлтый блеск, одухотворённая ци изобиловала.

Сюаньминь не вполне разобрался:

— Шифу переписал?

— Много раз говорил, не называй меня шифу, — даже не подняв головы, ответил гоши, а после, сделав паузу, сказал: — Эту книгу переписал предыдущий Тундэн.

— Предыдущий?

— Должность гоши в действительности передаётся из поколения в поколение, для внешнего мира, однако, все — один человек, и монашеский титул[264], разумеется, остаётся неизменным, всегда — Тундэн; я третий, — гоши закончил речь, и снова прошло долгое время, прежде чем он произнёс: — В будущем и ты — тоже Тундэн.

Когда он говорил эти слова, выражение лица его так же было сокрыто в тени угла и казалось несколько мрачным и неясным.

Сюаньминь чуть остолбенел; пусть характер его не был горячим, но лет ему всё-таки было немного, а потому у него по-прежнему сохранялась любознательность:

— Тогда… какой изначальный монашеский титул?

Сразу он по привычке хотел назвать гоши шифу, однако вспомнил сказанное прежде и опустил это обращение.

Гоши равнодушно сказал:

— Цзухун, а быть может — иначе, уже забыл.

…

Он также вспомнил время, когда впервые назвался Тундэном; ему едва исполнилось девятнадцать, и лицо его всё ещё несло в себе остатки духа юности. Он тщательно наклеил на щёки маску из человеческой кожи, поверх надел звериную маску и повёл подобный полноводной реке длинный отряд к Тайшань.

С тех пор он всё чаще представал перед людьми как гоши, поскольку Цзухун начал при всём желании терять способность и был уже в летах.

Среди спутанных воспоминаний после он увидел разрозненные детали того, как полностью возглавил приказ Тайчан, и в значительной мере это ощущалось пылью прошлого[265], былым сном; если бы Цзухун не изменил решение, он, вероятно, провёл бы так всю нынешнюю жизнь до самого её конца.

Пускай гоши Цзухун никогда не желал, чтобы он называл его шифу, однако Сюаньминь, каким он был тогда, помнил доброту учителя, потому, когда Цзухун не торопился уйти в затворничество и к тому же захотел снова участвовать в делах приказа Тайчан, Сюаньминь совершенно не препятствовал.

В конце концов, он с самого начала не настаивал на должности гоши; в сравнении с шумом императорского двора ему больше нравилось уединённо жить в горах.

Поэтому, прозаведовав приказом Тайчан более десяти лет, он прямиком передал двор Тяньцзи обратно Цзухуну, а сам переселился в бамбуковый дом в горной впадине. Поскольку он родился с костьми будды, то и духовно был несколько сильнее, чем Цзухун, и с определёнными делами Цзухуну по-прежнему требовалась его помощь.

Таким образом, хотя жил в уединении в горах, он всё так же поддерживал с приказом Тайчан связь… вплоть до момента, когда Цзухун поручил ему предсказать пору небесной кары истинного дракона.

— Зачем предсказывать время кары? — хмурясь, спросил тогда Сюаньминь, когда, получив поручение и вернувшись во двор Тяньцзи, стоял на башне Вансин[266].

Цзухун, стоявший у круглого стола, переоделся, чтобы избежать подозрений, когда появится с Сюаньминем в одном месте; услышав, он лишь сказал спокойно:

— Несколько дней назад было предсказано, что через три года, боюсь, произойдёт великое бедствие, по-видимому, вызванное тем, что истинный дракон столкнётся с большой карой. Лучше определить время кары и подготовиться заранее, чтобы не пострадал простой народ.

Сюаньминь на миг почувствовал странность.

В дни, когда жил один в бамбуковом доме, Сюаньминь уже смутно ощутил кое-что, но у него всё не было подтверждения. Вдобавок изложенное Цзухуном звучало безукоризненно, поэтому он, чуть поколебавшись, всё-таки согласился.

Впоследствии же, когда он узнал, что из истинного дракона в день небесной кары по-живому вытащили кости, огромные расхождения во мнениях, что до сих пор годами скрывались во тьме, вспыхнули до предела; былая доброта учителя среди этих мелких и разрозненных, но повсеместных трещин истощилась без остатка, все паучьи нити и лошадиные следы[267], порождавшие в нём сомнения, наконец собрались вместе в подлинную картину, и эта подлинная картина оказалась ещё невообразимей, чем он предполагал; человеческие души и иссохшие останки, что удерживал в своих руках Цзухун, точно воплотились в кнут, который окончательно отсёк любое подобие мира.

Он вовсе не был человеком нерешительным, потому, разъярённый, с ледяным лицом прямиком вошёл во двор Тяньцзи, запечатал тело Цзухуна и рассеял все его духовные силы. Кто знал, что он был глубоко связан с пауком единой жизни; настолько, что из-за ранения Цзухуна под влияние попал и он сам, отчего лишился всех воспоминаний.

Прежде чем утратить память полностью, он в спешке оставил себе записку и наложил запрет на медные монеты, которые обычно использовал, чтобы они не попали в чужие руки.

…

Раздробленные, беспорядочно рассыпанные картины — с детства и до настоящего времени, без малейшего упущения — аккурат восполнили одна за другой всё, чего недоставало прежде; словно он очнулся наконец от долгого сна.

Сознание Сюаньминя наконец прояснилось, но обстановка в настоящий момент, однако, заставила его сильно нахмуриться.

Цзухун сжимал кончиками пальцев призывающее гром знамя, слегка тряхнул его — и десятки молний чередой спустились прямо с Девятого Неба, однако вовсе не поставили его перед угрозой неминуемой смерти, а сплелись над головой в сеть и накрыли собой.

Сюаньминь заледенел лицом и опустил взгляд.

Сейчас он уже не мог уклониться — лишь выдерживать давление, пока не будет вынужден упасть на землю; а в промежутке только что, когда он был потревожен воспоминаниями, Цзухун, выждав удобный случай, уже начертил у его ног заклинание.

Это построение не отнимало жизнь — но обращало марионеткой. Если молнии в момент преимущества вынудят его войти в построение, он полностью утратит разум и окажется в распоряжении Цзухуна.

— Как я могу убить тебя? — Цзухун излагал равнодушно среди бури: — Тебе лишь нужно повиноваться, и тогда…

Спутанные молнии давили сверху, заклинание покрыло землю — и в этот миг, когда тяжесть в тысячу цзюней держалась на волоске, длинная тень с протяжным чистым свистом прорезала страшные волны и огромные валы и в мгновение ока смела пойманного в ловушку Сюаньминя. Затем — метнулся длинный хвост.

Цзухун, проглотив речь, тотчас отскочил, едва сумев избежать удара.

Однако в следующий миг сотни чудесных молний одна за другой обрушились с грохотом, устрашающим небо и сотрясающим землю.

— Призывающее гром знамя? — высмеял кто-то с крайним пренебрежением и холодно сказал: — Ничтожество!

Под могущественный звук речи Сюаньминь первым опустился на гору Цзянсун, другая же, одетая в чёрное тень посреди сопровождающих её ошеломляющих раскатов грома гулко приземлилась на чёрный каменный берег и расколола ладонью свирепые волны на реке, что с громадной силой понеслись, сметая всё на своём пути, к Цзухуну.

Примечание к части

Мысленно пожелайте переводчику сил и здоровья закончить следующую главу поскорее, благодарю.