Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Глава 35: Каменный Чжан (3)

Учитывая, как он жил и сколь небывало высокое положение занимал в первой половине жизни, Сюэ Сянь был драконом, что исключительно стремится сохранить лицо, во всяком случае, так считал он сам.

Так называемое «сохранение лица» для него, тем не менее, не было совершенно категорическим: иной раз можно было чуточку уступить, заботясь о лице не так сильно, например, когда он, сидя с прямой спиной и засунув руки в рукава, наобум раздавал Цзян Шинину, этому заучке, команды, лишь на это и полагаясь, или, допустим, когда при случае вытаскивал деньги Сюаньминя. Однако в отдельных ситуациях не допускалось ни малейших послаблений, например, когда дело касалось его прекрасного образа или величия.

Если бы и руки, и ноги его сейчас были в порядке, весь он — невредим, то пусть бы и смотрели, подумаешь; в конце концов, тело его не было неказистым, чтобы стыдиться его показать, к тому же и сам он не был обычным человеком, ему не требовалось долго возиться, чтобы сменить одежду.

Но сейчас он наполовину парализован, ему довольно неудобно двигаться — и вот он окажется обнажённым, да ещё этот Святоша будет смотреть на него сверху вниз, а это уже несколько раздражающе.

Словом, стоило ему представить эту картину, как он ощутил зубную боль. Чем предстать вот так перед другими, лучше уж сразу повеситься, и дело с концом.

Сюэ Сянь без всякого выражения посмотрел на Каменного Чжана и сказал прохладно:

— Будь любезен, протяни ноги пока что.

Каменный Чжан молчал. Нет, разве протянуть ноги не подразумевает сдохнуть, откуда тут возьмётся «пока что»?!

Однако этот Старейший мог справиться и сам. Немного не сойдясь во мнении, он тут же обрушил раскат грома, а следом, не дожидаясь чужой реакции, и две молнии, перепугав Каменного Чжана так, что у того вытянулись обе ноги, закатились глаза и он тут же рухнул.

Этот Каменный Чжан был храбр, как полевой воробей: напуганный — он рыдал, поражённый — терял сознание; как нельзя лучше, чтобы избавиться от него. Сюаньминь же, однако, отличался…

Сюэ Сянь, мрачно глядя на него, сказал тихо:

— Выкладывай, каким образом тебя можно вырубить? Мне испробовать все средства?

Сюаньминь молчал. Это злобное создание снова принялось за безрассудство.

Самый быстрый и удобный способ заставить человека упасть в обморок — просто дать ему по голове разок. Сюэ Сянь поднёс лапу к лицу Сюаньминя, затем поводил ею туда и обратно пару раз, ничуть не считаясь с мнением другой стороны, непосредственно заинтересованной в деле.

Сюаньминь с ничего не выражающим лицом скользнул взглядом по его короткой драконьей лапе, подняв руку, надавил, отталкивая, и сказал спокойно:

— Благородному мужу должно прятать оружие и не обнажать остриё[91].

А по-человечески это значит: «Не размахивай своими когтями».

Сюэ Сянь фыркнул коротко и холодно: «А тебя это касается?»

Однако он, в конце концов, всё же отказался от этой затеи. Как-никак, в его нынешней форме сила в руках была неизмеримой, если он случайно не проконтролирует её как следует, то едва опустит лапу — и на следующий год в этот день сможет посетить могилу этого Святоши.

Сейчас смотреть на Сюаньминя ему и впрямь было слегка неприятно, однако он вовсе не желал прихлопнуть его насмерть на самом деле.

Он ничего не придумал, чтобы заставить этого Святошу потерять сознание, и настроение его вдруг испортилось ещё сильнее. Он развернул верхнюю часть тела и, снова не желая интересоваться мнением Сюаньминя, просто призвал облачную дымку — белёсый туман в один миг собрался вокруг Сюаньминя, плотно окутав его и смутно скрыв всё, что было перед ним.

Сюэ Сянь тут же разрезал когтём узел на свёртке с одеждой, его громадная фигура внезапно оказалась окружена сплошным белым сиянием. Изначально оно было чрезвычайно ослепительным, но для Сюаньминя, отрезанного широко раскинувшемся туманом, выглядело довольно мягким.

Окутанный белым сиянием, Сюэ Сянь принял человеческий облик. Он — величественный истинный дракон, и пусть даже тело его не восстановилось полностью, применить кое-что из сокровенного учения для него не проблема. Даже если он наполовину парализован, смена одежды никак не отнимет слишком много сил. Белое сияние ещё не рассеялось, а он уже завернулся в большую часть.

Прежде Сюаньминь ещё собирался спросить это злобное создание, не нужна ли ему помощь, но сейчас, видя такую позицию, заключил, что это ни к чему. Он стоял в мерцающем на зимнем солнце тумане, наблюдая, как белое сияние мало-помалу угасает, спешить было некуда, так что он просто ждал, тихо и спокойно.

Вот только влажный туман никак не мог продержаться долго. С тех самых пор, как Сюаньминь оказался окутан им со всех сторон, он постепенно блёк и истончался, рассеиваясь капля за каплей.

Когда туман истончился достаточно, чтобы можно было рассмотреть вид перед глазами, Сюэ Сянь как раз набросил на себя широкие, как облако, одежды. Узкие тощие талия с животом и вычерченные движением рук лопатки показались на мгновение и вместе с обнажённой кожей оказались укрыты чёрными полами одежд.

Фасон платья был очень простым и очень скромным, без намёка на пёстрые цвета или украшения, что вовсе не походило на обычно несколько докучливый характер Сюэ Сяня.

Но это действительно было то, что он всегда любил носить.

На фоне угольно-чёрного ворота его профиль и открытая часть шеи становились совершенно белыми, даже почти что болезненно белыми. Когда он не смеялся и не безобразничал, его чёрные как смоль глаза всегда были лениво полуоткрыты, столь же чёрные, как и платье, ресницы линией продолжали внешние уголки глаз, а уголки рта без улыбки пусть были чрезвычайно красивы, необъяснимым образом выглядели слегка нечеловечески.

Возможно, кожа мелькнувшей спины была чересчур бледной, а может, лишённый всякого выражения профиль Сюэ Сяня — чересчур безразличным, не таким, как раньше, в доме Лю, когда он насмехался с усадебной ограды, но Сюаньминь, увидев его, в самом деле остолбенел разом.

Однако очень скоро это злобное создание пришло в движение снова.

Взгляд чёрных как смоль глаз переместился, он осмотрелся мельком с выражением не холодным, но и не тёплым и увидел, что туман уже рассеялся. Ловко запахнул полы, наспех застегнул потайные пуговицы. Затем, словно показывал фокус, достал наощупь отрезок тонкой чёрной бечёвки, прикусил его зубами и, собрав волосы как придётся, связал их чёрной бечёвкой.

В тот же миг, как опустил руки, Сюэ Сянь призвал ветер, что поддержал его тело. Пользуясь этой поддержкой, он выпрямился, и подол угольно-чёрных одежд раскрылся подобно облаку тумана и снова опал. В мгновение ока он бесцеремонно схватил деревянный стул и уселся лениво и расслабленно.

Даже наполовину парализованным не забывает картинно встать в позу, что это за образ мышления такой?

Сюаньминь молчал.

— Теперь, наконец, можем идти? — Сюэ Сянь постучал согнутыми пальцами по подлокотнику стула.

Сюаньминь согласно хмыкнул и, опустив глаза, смерил его взглядом, затем подошёл на шаг с таким видом, словно собирался вытянуть к нему руки.

Сюэ Сянь тут же хлопнул по подлокотнику, и стул с режущим слух скрежетом протащило по земле, вместе с человеком он отодвинулся на большой шаг. Сюэ Сянь уставился во все глаза и сказал изумлённо:

— Что ты делаешь?

Сюаньминь смотрел на него, опустив руки:

— Как иначе ты собираешься вернуться? Ты можешь дойти или долететь?

«Именно что, я могу долететь, как же ещё!»

Сюэ Сянь ответил ему недовольно в глубине души, однако вслух ничего не сказал. В конце концов, не может ведь он средь бела дня плыть по небу, ежели действительно так сделает, перепугает горожан до того, что они слягут.

Всё лицо его было безрадостным, когда Сюаньминю, этому Святоше, понадобилось подлить масла в огонь, уколов ещё:

— Или, может быть… ты намереваешься, как сейчас, призвать порыв ветра и вернуться, раз за разом подпрыгивая на стуле?

Сюэ Сянь молчал. «И почему я колебался только что? Самое время прихлопнуть его одной лапой и решить все проблемы разом, чтобы больше этот Святоша не раскрывал рта со своими издёвками, да ещё произнося их с таким серьёзным видом… Тьфу! Да кому ты сдался?»

Молча вырвав кровью в душе, он сказал с занемевшим лицом:

— Ладно, сделай милость, протяни руку помощи, повернись спиной и присядь, понеси…

Сюэ Сянь как раз собирался сказать: «Понеси меня на спине разок», как Сюаньминь с безразличным выражением на лице уже подошёл, наклонился и, одной рукой поддержав заднюю часть его шеи, а другой подхватив под согнутые колени, легко и быстро взял его на руки, словно не взрослого живого человека поднял, а всего-навсего удержал на ладони опавший лист.

Снова выпрямив спину, он сказал пресно:

— Этот бедный монах не садится на корточки и не преклоняет колени, никогда не ходит склонившись.

Сюэ Сяню тут же захотелось выблевать внутренности:

— Да кого ты дурачишь? Когда в семейной лечебнице Цзянов поднимал меня поломанным медным заступом, тебе вполне очевидно ничто не мешало присесть на корточки!

Но теперь уже он весь был в руках этого Святоши, нельзя было беспорядочно творить непотребства, а то, нарушив равновесие, рухнет на землю и потеряет лицо окончательно. Сюэ Сянь подавил вздох, едва-едва не задушившись. Он оглянулся вокруг, чувствуя, что в таком положении выглядит крайне бессильным и не внушает ни полкапли величия.

Это злобное создание закатило глаза и придумало выход.

Тотчас он легко достал раскрытый свёрток с одеждой, вытряхнул из него ещё одно чёрное платье и тут же накрылся им с головы до ног.

Когда вынужден осрамиться, во чтобы то ни стало помни сделать одно — закрыть лицо.

Это злобное создание уже было одето в чёрное, полностью закрыв чёрной тканью и лицо, оно повисло в объятиях Сюаньминя деревянное, как гробовая доска, словно бы только что задохнулось.

Сюаньминю осталось только молча примириться.

Мгновение этот Старейший ещё полежал трупом и вспомнил про упавшего на месте Каменного Чжана. Он сразу же поднял бледную худую руку, окутанную густой гнетущей атмосферой, призывающе взмахнул вниз, как пожелалось, и раскатистый удар грома, что мог разбудить всех в округе на десять ли, прогрохотал у уха Каменного Чжана, пробудив свалившегося.

Каменный Чжан горестно поднялся и уныло застыл позади Сюаньминя, но, напуганный человеком, которого тот держал на руках, снова растянулся во весь рост. Прошла целая вечность, прежде чем он, весь дрожа, сумел встать прямо.

Сюэ Сянь сказал утробным голосом из-под одежд:

— Вот и всё, идём.

Сюаньминь качнул головой и большими шагами вышел со двора.

Нельзя не сказать, что новаторский подход этого Старейшего всё же был вполне эффективным; по крайней мере, за весь путь мало кто осмеливался бросать на Сюаньминя косые взгляды. Едва увидев, что у него в руках некто, похоже, испустивший последний вздох, от него с перекосившимся выражением отворачивали голову, прикрывали лицо и спешили уйти подальше, ничуть не желая взглянуть лишний раз.

Когда два человека и один труп вошли во дворик семьи Лу, уже смеркалось, Цзян Шинин как раз вышел с кухни и тут же подпрыгнул, ошеломлённый тем, кого Сюаньминь нёс на руках. Он провёл с Сюэ Сянем всё же чуть больше времени, чем Сюаньминь, и сейчас как заучка, привыкший подмечать детали, немедленно узнал свисавшую сбоку лапу Сюэ Сяня.

Его рука, державшая лампу, тотчас дрогнула, ещё чуть-чуть — и он бы бросил лампу и подбежал. К счастью, Сюаньминь сразу же объяснил ему:

— Жив и здоров, притворяется мёртвым, вот и всё.

Цзян Шинин:

— …Что за спектакль он устроил на этот раз?

Сюаньминь не стал отвечать, широким шагом прошёл в зал и опустил этого Старейшего на стул у стола четырёх бессмертных[92].

Только после этого Сюэ Сянь снял одежды с лица, испустил долгий вздох и сказал:

— Едва не задохнулся.

Цзян Шинин раздражённо поставил масляную лампу на стол:

— Сам напросился, получай.

Он закатил глаза и обратил тёмный призрачный взгляд на Каменного Чжана:

— Это…

До дрожи поражённый его беспросветными глазами, Каменный Чжан проговорил, запинаясь:

— Я просто резчик по камню, зови меня Старым Чжаном или же Каменным Чжаном.

Сюэ Сянь указал на каменный замок, прислонённый к стене:

— Взгляни, его вырезал ты, так?

Бросив взгляд, Каменный Чжан сразу узнал и поспешно закивал:

— Да-да-да, в самом деле — моя рука, узнал, едва увидел.

— Так что… вот такие дела, — Сюэ Сянь развёл руками в сторону Цзян Шинина и сказал: — Он немного связан с человеком, что устроил гробницу на острове Фэньтоу, и как раз кстати у него ещё и есть вещь, которой касался тот человек или его подручный. Подождём, пока Лу Няньци очнётся, пусть он погадает, возможно, сумеет найти зацепку.

— Лу Няньци? — Цзян Шинин остолбенел на миг и только затем ответил на то, что он подразумевал: — Ты уверен, что у него тоже может быть это умение?

Сюэ Сянь кивнул:

— Я думаю, почти наверняка.

Он сидел на стуле и, изнывая от скуки, развлекался тем, что зажигал язычки пламени указательным пальцем, но, не зажёгши и пару раз, вдруг ударил по столу:

— Точно, едва не забыл.

Устроившиеся у стола Цзян Шинин и Каменный Чжан подпрыгнули от испуга и оба повернулись к нему, ожидая, что он выскажет дельную мысль. Однако же в итоге этот Старейший краем глаза пресно взглянул на Сюаньминя:

— Где кушанье, что мне задолжали?

Цзян Шинин: «Да что за?..»

Каменный Чжан: «Айю, матушка моя, так можно насмерть перепугать».

Сюаньминь бросил на него взгляд, тут же обернулся кругом и, выступив из зала, широким шагом вышел за ворота.

Он вернулся спустя время для чашечки чая[93], невозмутимо неся ящик для пищи. Выглядел и держался он так, словно в руках у него была не еда, а цветок лотоса перед Буддой.

Цзян Шинин взглянул на него, затем — на Сюэ Сяня, рассевшегося сбоку лениво и расслабленно, и отвернул лицо.

Всего в ящике для пищи было четыре яруса, где разместилось шесть блюд и тарелочка хрустящего печенья.

Сюэ Сянь окинул всё взглядом: фарфоровые блюдца изящные и гладкие, кушанья тонкие и искусные, выставленные одно за другим на стол, выглядят весьма хорошо и источают ненавязчивый аромат — в самом деле пробуждают аппетит. Вот только…

Вот… только…

Среди целого стола кушаний и с фонарём не найти ни крошки мяса, все они — постные!

Все! Они! Постные!

Да в какой день какой эпохи видели, чтобы дракон кормился травой?

Закатив глаза, Сюэ Сянь рухнул от злости. Новая и старая вражда, наложившись друг на друга, зароились в голове, и смотреть на Сюаньминя ему стало совсем уж неприятно.

Хотя воспоминания Сюаньминя были неполными, привычки, тем не менее, сохранились прежними. В прошлом он, должно быть, не ел мясного и рыбного, может, и вовсе ничего особенно не ел, раз провёл дни без еды и всё ещё был в полном порядке. Словом, отправь его покупать, и он, конечно, не станет брать мясного. В конце концов, Цзян Шинин сбегал ещё раз и принёс несколько шикарных блюд, что уже можно было счесть полноценной пищей.

…

Помимо того случая восемь лет назад, Лу Няньци, пожалуй, не проходил через столь жуткие муки.

Уснув, он проспал, как в дурмане, семь дней. Непрестанно метался между поднимающимся и спадающим жаром, время от времени мутнел сознанием от лихорадки, глубокой ночью мог невнятно прохрипеть несколько слов, иногда это было «отец», иногда — «Шицзю»; как будто пока он не откроет глаз, все события, что уже произошли, никогда не обратятся былью, и те, кого больше нет в живых, будут сидеть у постели и мирно заботиться о нём, ожидая, что он очнётся…

Лишь ночью седьмого дня, как раз когда ночной сторож ударил в гонг, его пальцы наконец дрогнули и он раскрыл глаза.

Из-за того, что он горел слишком долго, глаза его всё ещё оставались налитыми кровью и в свете масляной лампы были покрыты влажным блеском, словно от начала и до конца в них таились слёзы.

— Очнулся? — Цзян Шинин как раз пришёл поправить для него фитиль в лампе и, заметив, что он открыл глаза, спросил: — Хочешь пить?

С этими словами он окликнул в сторону зала за комнатой, подошёл к кровати и снял со лба Лу Няньци пропитанный лекарствами отрез ткани.

Тело призрака поразительно холодное, и когда оно прижалось ко лбу Лу Няньци, тот вздрогнул в ответ, проблески влаги в глазах устремились к уголкам и соскользнули вниз, впитались в краешек одеяла.

— Сегодня ведь седьмой день[94]?..

Остолбенев, Цзян Шинин кивнул:

— Мгм, последняя ночь.

Его горло охрипло, и он на миг прикрыл глаза тыльной стороной руки. Затем, приподняв одеяло и сев, сказал слабо:

— Он ещё здесь? Я буду рядом с ним в последнюю ночь.

Не понять, не было ли это обманом чувств Цзян Шинина, но после того как Лу Няньци, так долго пробыв в забытье, пришёл в себя, даже тон, с которым он говорил, становился всё более и более похожим на тон Лу Шицзю. А когда он встал, Цзян Шинин ещё сильнее убедился, что ощущение не обманчиво, так как Лу Няньци, изначально нездорово худой и маленький, за эти семь дней вдруг вырос примерно на цунь[95]. Он уже не выглядел на семь-восемь лет, а больше походил на одиннадцати-двенадцатилетнего.

Лу Няньци на ощупь вышел из комнаты, утомлённо кивнул собравшимся людям и, направляемый Цзян Шинином, вошёл в другую боковую комнату, закрыл дверь и провёл внутри всю ночь напролёт.

За эту ночь в боковой комнате не прозвучало ни единого звука — ни плача, ни разговора.

Он сказал, что будет рядом, и он в самом деле был, в покое и тишине, не заговаривая, просто сидел с ним вместе, не порывисто и не докучливо, совсем так, как они обычно и жили.

Бледный, Лу Няньци вышел из комнаты на рассвете следующего дня, он держал в руках ветки, что оставил ему Шицзю, чёрные как смоль глаза, лишённые блеска, очень долго вглядывались в направлении Каменного Чжана. Он сказал медленно:

— Если тебя не затруднит, можешь ли вырезать для меня две деревянные таблички?

Хотя он был резчиком по камню, но умел вырезать и кое-что из дерева, просто не так ладно, как из камня.

Остолбенев разом, Каменный Чжан кивнул.

Сюэ Сянь подал голос, напоминая:

— Ты лишь кивнул, он не видит.

Поражённо уставившись, Каменный Чжан какое-то время рассматривал глаза Лу Няньци; не осмеливаясь болтать лишнего, он сказал только:

— Конечно, могу.

Он прожил в уезде Волун уже столько лет, и хотя нельзя сказать, что был близко знаком с семьёй Лу, но более-менее встречал их, считай, знал. И услышав, что сказал Лу Няньци, он, разумеется, понял, что тот хочет вырезать. Этот Каменный Чжан был опытным мастером, к тому же обрабатывать дерево было легче, чем камень, и на то, чтобы выстругать две заготовки под таблички с именами покойных и с обеих сторон выгравировать на них соответствующие узоры, не ушло много времени.

— Какие вырезать слова? — спросил Каменный Чжан.

Лу Няньци ответил:

— На одной насеки «Покойный отец Лу Юань».

Каменный Чжан сделал, как он сказал. Внимательно и аккуратно набросал иероглифы, далее по чуть-чуть вырезал, затем сдул опилки и спросил:

— А на другой?

Замолчав, Лу Няньци не заговаривал долгое время.

Что насечь на другой? Полное имя? Шицзю прожил недостаточно, не успел получить надлежащего имени — нечего было вырезать. «Шицзю» же было всего лишь простым детским именем, с которым он рос, не более, на свете тысячи десятков тысяч Шицзю, что вступили в Жёлтый источник, если назвать это имя, неизвестно, не обознается ли владыка Янь-ван[96]. Более того, он не хотел вырезать имя Шицзю, словно как только оно будет написано, его всегда холодный, не особенно обращающий внимание на других — и всё же не пожалевший отдать ему свою судьбу старший брат тотчас в самом деле исчезнет навсегда.

— Забудь, другая пусть будет пустой, без надписи, — заговорил Лу Няньци внезапно, а после взял таблички духов из рук Каменного Чжана. Он на ощупь нашёл в шкафу траурный платок, не позволяя другим помочь, собрал немного простой одежды и, тщательно завернув таблички духов, завязал узел.

Закончив со всем этим, он со свёртком в руках сел за стол четырёх бессмертных, коснулся веток и сказал в сторону Сюэ Сяня:

— Я знаю, что вы хотите сделать, узнал сразу, как раскрыл глаза. Я погадаю для вас вместо Шицзю, но моё гадание, вероятно, не настолько точно, как его. Только попрошу вас об одном — помогите мне похоронить Шицзю.

Пусть даже он во что бы то ни стало не желал полагаться на других, всё же погребение было не тем, с чем полуслепой человек может справиться в одиночку.

— Запросто, — ответил Сюэ Сянь.

Отрез чёрной ткани, что дал Каменный Чжан, всё это время был убран в потайной мешочек на поясе Сюаньминя, только сейчас его достали и расстелили на столе, чтобы Лу Няньци мог погадать на нём.

Затянутые лёгкой поволокой, глаза Лу Няньци пристально всматривались в чёрную ткань, рассыпав по столу мелкозёма, он поддерживал ветки, медленно выводя черты. От движений и до выражения лица — во всём виднелась тень Лу Шицзю, как будто в одном бренном теле жили две личности.

Закончив выводить, он поднял руку и мягко коснулся мелкозёма, брови его чуть нахмурились, когда он задумался на миг.

— …Пожалуй, я всё же не обладаю такой же силой, как Шицзю, могу только определить, что сейчас тот человек на противоположном берегу реки, я могу увидеть примерные очертания, но не назвать конкретное местоположение, возможно, если приду в то место, смогу узнать.

С этими словами он заново разровнял мелкозём на столе и погадал ещё раз, результат оказался точно таким же.

Однако для него такой итог, похоже, вовсе не стал неожиданностью, он лишь хлопнул по свёртку на столе и сказал:

— Если не отвергнете меня как обузу, я мог бы пойти с вами.

В конце концов, в уезде Волун в живых не осталось никого, с кем бы он был связан кровью, близкие умерли — и корни оказались вырваны, он мог жить где угодно.

Разумеется, все были рады попутчику, что может нагадать историю по вещи. Они уже задержались в уезде Волун на несколько дней, и нельзя было постоянно откладывать отбытие, так что в рассветный час они похоронили Шицзю рядом с могильной насыпью Лу Юаня.

Лу Няньци преклонил колени перед могилами, отбил каждой три поклона, затем с бледным лицом стряхнул с себя глину и, неся за спиной таблички духов, отправился в путь вместе с Сюаньминем и остальными.

Когда они взошли на пассажирскую лодку, чтобы переправиться через реку, небо потемнело и пустился сильный снегопад.

Бескрайний мелкий снег равно ложился и на свежее безымянное захоронение в горах, и на навес одинокой лодки, равно укрывал и Жёлтый источник, и суетный мир; как будто необъятное прощание — и с безымянным духом, и с далёкими путниками.

Самая глубокая тоска, самое непримиримое горе в этом мире, вероятно, именно в том, что тебя больше нет. Ничего. Я стану тобой, я заберу тебя с собой.

С этих пор время не помеха. Сквозь тысячи гор разделим один путь, через тысячи рек переплывём в одной лодке.