Нефритовая лиса

Глава седьмая

Ицин опасливо огляделась по сторонам, прежде чем забраться в повозку. Ночь была слишком светлой, луна сияла так ярко, что скрыться в её тенях было почти невозможно. Следом за ней села мать — Тай Дзяо. Ицин чувствовала её присутствие, даже не поворачиваясь. Строгая осанка, холодное выражение лица — она была как высеченный из камня идол, несгибаемый и неприступный.

Ицин не понимала почему надо делать это все ночью: то ли так того требовал обычай, то ли ее мать тоже, наконец, начала бояться слухов, что ходили о них по поместью?

Повозка тронулась, мягко покачиваясь, и вскоре заскрипели колёса,увозя их прочь от поместья. Когда они покинули ворота, Ицин осторожно приоткрыла ставни небольшого окна, желая увидеть хоть что-то за пределами своего дома. Она покидала его всего дважды, чтобы посетить храм бога моря. Но это было давно, когда она была совсем ребенком.

В лицо ей тут же ударил солёный морской ветер, холодный, колючий, наполненный запахом гниющих водорослей и сырости.

Она вздрогнула.

В этом году лето было дождливым, штормы приходили неожиданно, и воздух постоянно хранил в себе этот сырой, чуть затхлый аромат.

Колёса скрипели, деревянные стенки повозки глухо отзывались на каждую кочку. Когда повозка спустилась с возвышенности и вышла на прибрежную дорогу, шум волн стал громче, почти заглушая её собственные мысли. Ее не пугали длинные тени от редких кустарников, заметенных песком. Не пугал и зловещий блеск лунного света на поверхности воды. И дрожала она вовсе не от холода, а от мысли куда ее везет мать. Этой ночью, перед наступлением совершеннолетия дочери, Тай Дзяо повелела отправиться вместе с ней к шаманке.

Повозка замедлилась, затем резко остановилась, скрипя колёсами по влажной земле.

Слуга открыл дверь, но Ицин не двигалась. Она оцепенела.

Перед ней стоял одинокий дом, невысокий, с покатой крышей, оплетённой сухими водорослями. Его стены были темными, испещренными глубокими трещинами, словно он давно впитал в себя не только морскую сырость, но и что-то древнее, страшное, чуждое. Но самое ужасное было не само жилище, а то, что охраняло его — тотемы.

Они возвышались по обе стороны от входа, воткнутые в землю высокие деревянные штыри, на которых зловеще скалились костяные маски. Выточенные из белых останков животных — или человека? — они были жуткими, несимметричными, искажёнными. Выражения их лиц были нечеловеческими. Одни хищно скалились, другие напоминали гримасы боли, у третьих было по три глаза, или раздвоенные языки. Клыки. Ямы вместо глаз. Искривлённые рты.

Ицин почувствовала тошноту.

— Выходим, — голос матери был ровным, но твёрдым.

Ицин вздрогнула, когда Тай Дзяо положила ей руку на плечо. Этот жест был нежным, почти заботливым, но в нём читался приказ.

Она сглотнула. Собралась и вернула лицу презрительную маску, не желая показывать матери свой страх, и твёрдо шагнула наружу.

Тай Дзяо, не глядя на дочь, слегка кивнула в сторону одного из тотемов.

— Это Моачань, — произнесла она, будто представляла знакомого.

Ицин не хотела смотреть, но всё же бросила взгляд.

Маска была ужасна. Её глаза были слишком большими, губы — растянутыми в жуткой, неестественной улыбке, а острые зубы казались готовыми разорвать плоть. Ицин передёрнуло, но её мать продолжала говорить, словно рассказывала о погоде:

— Он — хитрый демон, что внушает людям, будто жизнь прекрасна и полна удовольствий, чтобы те желали перерождаться и, вновь рождённые, кормили своими страданиями его детей.

Голос Тай Дзяо звучал спокойно, будто в её словах не было ничего ужасного. Будто она даже восхищалась этим демоном.

— А это Цунре.

Она перевела взгляд на второй тотем. Голова, нанизанная на шест, казалась живой. Эта морда была плоской, с длинными клыками и широкой переносицей, маленькие поросячьи глаза сверлили темноту, а на лбу торчали непонятные наросты, похожие на усики бабочки. Эта неестественная смесь человеческого и звериного заставила Ицин содрогнуться.

Слуга подошёл ближе, держа факел, и свет проник в пустые глазницы тотема. Что-то в них задвигалось. Чернота внутри заколыхалась. Как зрачок. Как живой глаз. Как будто этот ужасный дух смотрел прямо на неё.

Ицин отпрянула.

— Он повелевает голодными духами, что обитают в море, — спокойно добавила мать.

Ицин судорожно втянула в себя воздух, пытаясь не поддаваться страху.

— Скоро всё это станет незаконно, — резко произнесла она, её голос дрожал от злости, за которой таился страх. Но она на не хотела показывать, что ей жутко.

«Сделай вид, что презираешь это, — мысленно советовала себе Ицин.»

— У сеянцев есть бог моря, а шаманизм — пережиток прошлого, — она продолжала говорить быстро, заглушая собственное беспокойство. — Эти верования пришли к нам из пустошей, когда кочевники захватили так много земель, что добрались до моря. В других развитых провинциях не осталось и следа от шаманизма, и только сеянцы продолжают верить в такую чушь! Поэтому по всему континенту нас считают тёмными и глупыми!

Она разозлилась. Не только на эти жуткие тотемы. На мать. На её веру в это.

На её упорство участвовать в этих, отживших свое время, ритуалах. Но когда она взглянула на Тай Дзяо, то наткнулась на ледяной, осуждающий взгляд.

— Так ты, значит, продолжаешь тайно бегать в библиотеку отца?

Голос матери был тихий, но в нём читался укор. Как будто знания — это то, чего следует стыдиться. Ицин умолкла. Она ненавидела этот взгляд матери. Этот тон, в котором звучало разочарование. Словно она совершила преступление.

Как только скрипнула дверь, Ицин почувствовала, как внутри всё сжалось. Они вошли внутрь, и тут же в нос ударил запах — резкий, затхлый, смесь сырой рыбы и пажитника, густой и тяжелый, как липкий туман, от которого перехватывало дыхание. Она моргнула, пытаясь не поморщиться.

Помещение было тёмным, освещённым лишь несколькими коптящими масляными лампами, чей тусклый свет плясал на стенах, отбрасывая неровные, искривлённые тени.

Ицин медленно огляделась.

Сети.

Везде сети.

Они свисали с потолка, обволакивали стены, казались живыми, как если бы в них всё ещё бились волны.

На стенах торчали высушенные морские гады: головастые рыбы с раздутыми глазами, чьи пасти были раскрыты в немом крике. Гребнистые морские змеи, чьи длинные тела вились, словно ещё двигались. Огромные панцири крабов, чьи клешни угрожающе нависали над проходом, будто сторожили вход. И среди них — знаки. На стенах были письмена, криво начерченные чёрными чернилами. Их линии были неровными, сломанными, как когтистые следы, оставленные на песке после шторма. Ицин не могла разобрать их значения, да и не хотела. Она не верила в духов, богов или демонов.

Точнее, она не хотела верить. Потому что это связывало её с матерью, над которой потешался весь дом. С матерью, в чьей вере она не хотела участвовать. Но тогда почему, стоя здесь, она чувствовала страх? Может все потому, что она была частью народа, который веками поклонялся чудовищным идолам?

Впереди, в полумраке, за раскинувшимися сетями, шевельнулась тень.

Ицин резко напряглась.

Женская фигура выступила из темноты, её движения были плавными, почти неестественными, будто она скользила, а не шла. Она подняла руку, приглашая подойти, и в этот момент на её запястьях громко загремели костяшки, ударяясь друг о друга. Она проплыла тенью и села, дожидаясь своих гостей.

— Вую, — поприветствовала шаманку Тай Дзяо, склонив голову в знак уважения.

Затем её взгляд остановился на Ицин, ожидая, что дочь сделает то же самое. Но Ицин не двинулась. Она не собиралась сгибать шею перед таким человеком.

Шаманка сидела на коврике, сшитым из окрашенных шерстяных нитей. Перед ней стоял стол на низеньких ножках, а на нем лежало всего два предмета: нож с костяной ручкой и потрескавшаяся от времени деревянная чаша.

Вую оказалась молодой женщиной. В ее темные растрепанные волосы были вплетены яркие ленты, а на лбу был изображен какой-то знак, значение которого Ицин не знала. Она была одета в длинную коричневую тунику, завязанную черным поясом с красным рисунком. А на шее висело штук десять разнообразных украшений. Взгляд Вую был спокоен и дружелюбен. Она вовсе не походила на того, кто насылает проклятия, вырывает души из груди людей и вдыхает жизнь в мертвых.

— Так значит, — Вую обратилась к матери и ее голос оказался очень низким, — ты все-таки решила поступить по-своему?

Тай Дзяо вновь поклонилась, прежде чем ответить.

— Да, она должна послужить своей семье.

Ицин заметила, что мать сильно нервничает, как переживал бы ученик, встретившийся с великим мастером.

— Ты хочешь перехитрить духов? Ты знаешь, что должна была отдать ее мне.

«Отдать? Что это значит? Она хотела отдать меня этой женщине?»

Ицин передернуло. Она повернулась к матери, но Тай Дзяо не посмотрела на неё.

Лишь выпрямила спину и тихо, но твёрдо сказала:

— Ты знаешь, что я не могу теперь это сделать. Она мой единственный ребенок, у меня нет другого выхода.

— Ты лжешь, — в голосе шаманки не было злобы или угрозы. Она просто отметила это, как будто ложь Тай Дзяо была настолько очевидной, что даже не требовала доказательств. — Ты обрекаешь свою дочь на сложную судьбу. Нельзя противостоять тому, что суждено. Они возьмут обещанное им. И чем дольше сопротивляться, тем более жестокими будут их способы.

Тай Дзяо покачала головой, будто ей жаль такое слышать, но сделать она с этим ничего не может. Она подвела к столу Ицин и усадила ее на ковер напротив шаманки.

— Проведи ритуал. Путь духи знают, что она стала взрослой, — Тай Дзяо умоляюще попросила Вую.

— Думаешь, что раз смогла спрятать ее до совершеннолетия, то после все само собой наладится?

Вую поднялась и обошла Ицин со спины.

— Нет, я думаю, что если не сделаю для нее хотя бы этого, то духи обрушат на наш дом свой гнев. Пусть знают, что она стала взрослой и сама теперь несет за себя ответственность.

Ицин почувствовала, как внутри нее расползается гнев и отвращение к матери. Мало того, что она позорит ее в глазах других людей, так еще так открыто заявляет о том, что перекладывает на плечи дочери проблемы, которые сама создала. В этом вся ее мать.

Ицин не успела насладиться мысленными ругательствами в сторону Тай Дзяо, когда ледяные руки Вую обхватили ее голову. Ее пальцы сжались с невероятной силой. Вспыхнула острая боль, заставив её вскрикнуть… но она не услышала ни звука.

Все вокруг внезапно заволокло густой тишиной. Исчезли голоса, дыхание, даже биение сердца остановилось. В следующий миг раздался протяжный, режущий слух звон, он нарастал, становясь почти невыносимым, а затем вдруг сменился странным булькающим звуком.

Ицин почувствовала, как что-то тянет её вниз. Она открыла рот, но вместо крика вырвались только пузыри, струйками поднимаясь вверх. Грудь нестерпимого сдавило, как будто ее сжали невидимые оковы. Она дёрнулась, захлебнувшись солёной водой, и в панике схватилась за шею, инстинктивно пытаясь удержать в себе остатки воздуха.

Вокруг была лишь мутная, расплывчатая синева, простиравшаяся во всех направлениях. Чуждый, враждебный мир, в котором она не могла существовать. Виски пульсировали от нехватки кислорода, лёгкие горели, а мысли разлетались во все стороны, как вспугнутые птицы.

Она подняла голову, лихорадочно ища выход. Высоко, почти недостижимо далеко, мерцало слабое пятно света. Поверхность! Там воздух, спасение! Но как до него добраться? Ицин совсем не умела плавать. Она замахала руками, отчаянно дёргая ногами, но движения были слабыми, беспомощными. Вода была чужеродной стихией, она не знала, как в ней двигаться, как оттолкнуться от невидимой бездны. Она просто тонула.

И тут её кожу пронзило странное, жгучее ощущение. Сначала слабое, затем нарастающее, словно тысячи невидимых иголок впивались в неё разом. Бок, бедро, плечо — жжение прокатилось по всему телу.

Она посмотрела вниз и зажала рот, сдерживая рвущийся крик.

Полчища теней. Бесчисленные, призрачные, бледные фигуры окутывали её со всех сторон. Они были везде. Их полупрозрачные руки тянулись к ней, пытались ухватить её за запястья, за ноги, за лицо. Но стоило им коснуться её, как они просачивались сквозь плоть, оставляя после себя обжигающие отпечатки.

Остатки воздуха в легких превращалось в рваные, бесполезные судороги, её тело начало слабеть, погружаясь глубже. Всё перед глазами теряло чёткость, как будто сам мир растворялся в темноте.

И вдруг, среди этой мутной, водяной бездны вспыхнуло что-то яркое.

Два янтарных огонька.

Четкие, не дрожащие, в отличие от всего, что окружало её. Их свет пробивался сквозь темноту, притягивая взгляд. Он разгонял кишащих вокруг тварей и успокаивал боль. Ицин отчаянно захотелось потянуться к нему, коснуться… Но в тот же миг её тело вздрогнуло, грудь разжалась, впуская воздух.

Вую резко отдёрнула руки, будто обожглась, и с рывком отступила назад. В её глазах застыл страх, а пальцы, дрожащие, как осенние листья на ветру, потянулись к амулетам, украшавшим её грудь. Её губы зашептали беззвучную молитву или проклятие — Ицин не могла разобрать слов, но они звучали тревожно, натянуто, будто сама шаманка боялась их произносить.

— Уведи её из моего дома! — голос Вую прозвучал резко, как удар хлыста

Тай Дзяо замерла. Её взгляд метнулся от шаманки к Ицин, затем обратно. Она не понимала, что происходит, но, как послушный ученик, первым делом бросилась к Вую, пытаясь угодливо заглянуть ей в лицо.

— Но как же ритуал? Как же кормление духов?

— Ей это уже не поможет, я предупреждала тебя. А Его я кормить не буду.

С этими словами она развернулась и неторопливо подошла к двери. Её движения снова стали плавными, уверенными, как у той, кто уже принял решение. Она распахнула дверь настежь, и потоки ночного воздуха ворвались в душную хижину, принося с собой запахи и шум улицы.

Вую молча указала на выход.

Ицин с трудом поднялась на ноги. Всё её тело было налито слабостью, но она держалась, едва заметно стиснув зубы. Ладонь всё ещё инстинктивно лежала на горле — будто след от невидимых рук продолжал жечь кожу. Она выпрямилась, подняла подбородок, стараясь показать матери и Вую, что сама с радостью покинет эту убогую обитель.

Но когда она поравнялась с шаманкой, Вую неожиданно схватила её за запястье.

— Дитя, — ее голос был другим, мягким, в нём даже проскользнула тень сочувствия. — Найди в столице Тивии Серую улицу. Там работает моя сестра Юй Ши. Она поможет тебе.

Ицин нахмурилась, но не успела ничего сказать — Вую уже вытянула из складок своего рукава крохотную булавку. На её конце поблескивал тёмный камешек.

— Это убережет тебя в пути.

Шаманка вложила булавку в её ладонь, крепко сжав пальцы. Ицин на мгновение замерла, ощущая в своей руке странное покалывание. Она собрала всю свою смелость и сказала так громко, чтобы ее слышала и вышедшая из дома мать:

— Я не собираюсь в Тивию.

Но Вую лишь загадочно улыбнулась и не сказала больше ни слова. Она просто подтолкнула Ицин к выходу — легко, но твёрдо. Ицин не оглянулась.

Когда она уселась в паланкин, тяжёлый полог опустился, отгораживая её от дома шаманки, но не от мыслей, что продолжали биться в её голове, возвращая увиденные образы под водой.

Она слышала, как Тай Дзяо, понизив голос до трепетного шепота, спросила Вую:

— Можно ли мне прийти снова?

Ответом для неё стала только приглушённая тишина. Затем — глухой звук захлопнувшейся двери.

Вскоре мать тоже забралась внутрь паланкина и приказала слуге везти к дому.

Между ними сразу образовалось тягостное молчание, и Ицин была бы рада, если бы они ни проронили ни слова до конца поездки. Она была напугана Вую и тем, что та с ней сделала. А еще она была зла на мать, даже не зная, что теперь о ней думать. Сначала она узнала, что та упрямо пытается отправить ее замуж за старика, хотя появилась хорошая возможность. Разве, как мать она не должна была помочь ей завоевать расположение Шу Чао? Даже Фань, наложница отца, и та сейчас казалась ей более сердечной.

А потом — это.

Оказывается, мать обещала её шаманке. Обещала, как вещь, как подарок или жертву, как будто её судьба не принадлежала самойИцин или ее семье. Но если это так, то почему она не выполнила обещание? Ицин хотелось верить, что Тай Дзяо передумала, потому что любит ее. Но сомнений в её сердце становилось все больше.

— Что она дала тебе? — вдруг раздался голос Тай Дзяо, сухой и отстранённый.

Ицин раскрыла ладонь, молча демонстрируя булавку с темным камешком. Она почему-то ожидала, что мать попытается ее забрать — может быть, выбросит, раздавит под ногами, велит слуге избавиться от нее, — но Тай Дзяо лишь мельком взглянула и отвернулась к окну.

В паланкине вновь повисла тишина.

Тай Дзяо вздохнула и, помедлив, заговорила:

— Почему ты сказала, что не собираешься в Тивию?

— Потому что я не хочу туда ехать, — наконец озвучила вслух свои мысли Ицин. — Все это меня пугает. Я хочу остаться в Сэе. Я уверена, что можно найти другого мужа. И уверена, что отец меня поймет, если я смогу все ему объяснить. Быть женой торговца — это унизительно.

— Унизительно?

Ицин ожидала гнева, раздражения, нравоучений, но мать только коротко хмыкнула. Она никогда раньше не видела у нее такого выражения лица. Это была не горделивая холодность, не надменность, с которой она обычно обращалась к слугам или даже к отцу. Нет. Сейчас в ее взгляде читалась издевка.

— Ты думаешь, что одна проходишь через унижение? — ее голос был странным, почти угрожающим, но это ощущение тут же исчезло, растворившись в обычной, надменной тоне. Она отвернулась к окну, глядя в темноту улиц. — В любом случае, духи уже все решили. Ты же слышала, что сказала шаманка. Если она говорила тебе искать кого-то в Тивии, значит, ты туда попадешь.

— Ты веришь любым словам, даже этой женщине, а что насчет моих слов? — она почти взмолилась, голос ее дрогнул. — Послушай меня хотя бы раз. Я же твоя дочь. Неужели…

— Именно, потому, что ты моя дочь, ты должна перестать себя так вести. — Мать перебила ее ровным, жестким голосом. — Это всего лишь замужество. Попадешь в его дом — разберешься, как поступить. Лучше быть униженной, но со статусом и деньгами, чем смотреть, как твой дом медленно превращается в развалины. Или ты хочешь, чтобы твои отец и мать побирались? Хочешь, чтобы я просила милостыню?

Ицин опустила глаза, словно прячась от правды, которая вдруг навалилась на нее с удушающей тяжестью. Внутри все сжалось. Она не хотела такой судьбы для своих родителей. Неужели все действительно настолько плохо? Почему она раньше об этом не думала? Почему никогда не задумывалась о том, откуда берутся деньги в доме? Отец редко говорил с ней о делах, мать всегда была холодна, но заботилась, чтобы у нее было лучшее платье, дорогие украшения, учителя… Она воспринимала это как должное. А теперь — что, если всего этого скоро не будет?

Пальцы ее непроизвольно сжались, ногти впились в кожу.

Кольнула булавка.

Тонкая острая игла впилась в подушечку пальца, и от неожиданности она дёрнулась, втянув воздух сквозь зубы. Тай Дзяо заметила это движение и посоветовала::

— Спрячь эту вещь.

Голос матери был ровным, но в нём звучала настороженность. Она смотрела на булавку чуть дольше, чем следовало, и в ее взгляде было что-то непонятное — подозрительность? Осторожность? Суеверный страх?

— Если Вую что-то дала, значит, это действительно необходимо. Когда окажется в Тивии, загляни к сестре шаманки и выкажи ей от меня почтение. У твоего мужа наверняка найдутся лишние деньги, чтобы прикупить достойное подношение. Духам нужно внимание, а наша семья не отказалась бы от их поддержки. Твоя свадьба уладит часть финансовых проблем, но всегда стоит заручиться силой иного мира.

Ицин почувствовала, как внутри нее вспыхнуло непонятное чувство — разочарование, раздражение или может быть обида? Она глубоко вздохнула, слизав с проколотого пальца кровь и заговорила. Но ее голос теперь звучал иначе — ровно, почти отрешенно, будто она повторяла то, что ей кто-то однажды сказал:

— Значит, чтобы наладить дела семьи, у вас с отцом есть только один план? — Она подняла глаза, внимательно всматриваясь в лицо матери. — Продать собственную дочь?

Тай Дзяо не отреагировала сразу, но Ицин видела, как чуть дрогнули её губы.

— А что насчёт моего брата? Разве он не в состоянии содержать своих родителей? — она сделала паузу, чтобы ощутить, как напряглась ее мать. — Или дело в другом? Может, ты просто не хочешь зависеть от наложницы Фань? Ведь если мой брат станет главой семьи, то его мать превратится в самую важную женщину в доме. А твои покои переместят в еще более дальний угол поместья.

Раздался звонкий шлепок. Щёку обожгло.

Ицин застыла, будто очнувшись от сна. Она моргнула, пытаясь осознать, что только что сказала. Это было на нее совсем не похоже. В груди что-то сжалось, тугой узел боли и растерянности. Она вдруг почувствовала себя маленькой, глупой, самонадеянной девочкой, которая думает, что знает всё, но на самом деле не понимает ничего. И все же, почему-то в ее голове мелькнула и другая мысль. Чужая, но очень отчетливая:

«Мои слова угодили прямо в цель»