Нефритовая лиса

Глава пятая

— Эй! — крикунла Ицин. — Ты! Иди сюда. Мне нужно поговорить.

За дверью раздалось ворчание, шаги приблизились. В проёме появился знакомый стражник, скрестив руки на груди и уставившись на неё с ленивой усмешкой.

— Что, заскучала? Или перед смертью хочешь поговорить по душам? — хмыкнул он.

А теперь не спеши, — прошипел голос у неё в голове, холодный и уверенный. — расскажи о том, что у тебя что-то есть. Что-то очень нужное ему. Но не умоляй. Не показывай слабость. Дай ему почувствовать, что у тебя есть то, чего он жаждет. Пусть для начала захочет выслушать.

— Я могу предложить тебе кое-что, — сказала Ицин. Голос её прозвучал спокойнее, чем она ожидала.

Стражник приподнял бровь, но не ушёл.

Он слушает. Хорошо. Я чувствую, как его дыхание стало глубже. Он весь в проблемах и долгах: кости, выпивка, жена, которая подозревает измену. Его можно сломать даже одним словом. Но не торопи. Подталкивай.

— С чего ты взяла, что мне от тебя что-то нужно? — процедил стражник, но голос его дрогнул. Он сделал шаг ближе.

Ицин позволила себе лёгкую улыбку.

Умница, — довольно прошипело существо. — Теперь закинь наживку. Не всё. Только приманку.

— У меня есть документы, — сказала она, медленно поднимаясь. — Ценные. Те, что ищет следователь. Ты же слышал об этом.

Стражник прищурился, но не отступил.

— Мне неважно в чьи они руки попадут. Найдет их следователь или нет. Ведь я же все равно буду казнена. Но если я отдам их тебе… — она нарочно замялась, вглядываясь в его лицо.

Хорошо. Он ждёт конца фразы. Я чувствую его сомнения и его жадность. Дай ему еще один кусочек картины. И сделай так, чтобы он сам дорисовал остальное. Упомяни долги.

— … ты сможешь продать их другому. Торговцу. Чиновнику. Любому. Такие бумаги стоят дороже золота. Это целая партия специй. Корабли, караваны, сделки. За них можно купить новый дом. Выплатить любые долги. Начать жизнь заново.

Глаза стражника сузились, он придвинулся ближе к прутьям.

— И где же эти сокровища? — спросил он, пытаясь говорить насмешливо, но голос выдал дрожь.

Не отвечай! — резко шикнул голос . — Он уже попал в сети. Пусть дергается. Пусть сам предложит часть сделки. Пусть пообещает тебе. Ты кормишь его жадность, его нужду в деньгах, так доведи его до рези в животе.

Стражник шумно выдохнул, пытаясь скрыть волнение:

— Хочешь, чтобы я тебя выпустил. Так? Чтобы стал преступником ради каких-то бумажек? Откуда мне знать, что ты не врешь?

Слушай! — голос зазвенел в голове. — Он уже мечется между выбором. Он хочет, но боится. Подтолкни ещё. Сделай так, чтобы нужный нам выбор был ценнее другого.

— Я не вру, — твёрдо сказала Ицин. — Я рискую всем, что у меня есть. Думаешь, зачем? Потому что документы реальны, а я хочу жить. И стоят эти бумажки неимоверного количества слитков.

Стражник облизнул губы. Его руки крепче сжали прутья.

Да… да… он уже почти твой. Скажи про деньги. Про долги. Прижми его страхом.

— Сколько у тебя долгов? — спросила Ицин. — Сколько ты должен тем, кто завтра сломает тебе ноги? Двадцать? Тридцать слитков? За эти бумаги ты получишь в десять раз больше. Ты думаешь, почему такая шумиха вокруг них? Ты знаешь у кого я их украла? Конечно же, знаешь.

Стражник напрягся, его лицо исказила жадная усмешка.

Видишь? — шепнул голос с довольным урчанием. — Я веду его, шаг за шагом. Ты — моё орудие. Но помни: пока ты держишь его на крючке, не дёргай леску. Иначе он вырвется.

Стражник резко ухмыльнулся, шагнул вперёд и вцепился в прутья обеими руками, резко встряхнув решётку так, что она жалобно зазвенела. Каменная кладка откликнулась гулом, и у Ицин сердце ухнуло вниз.

— Думаешь, у меня есть время на твои загадки? — прорычал он, нависая так близко, что его дыхание обожгло ей щёку. — Говори, где бумаги, иначе я прямо сейчас потащу тебя к надзирателю. Тебя вывернут наизнанку, и не будет ни сделки, ни милости.

Он рванул прутья снова, словно вот-вот сорвёт их с петель:

— Ты что, глупая? — усмехнулся он, и усмешка была не веселой, а презрительной. — Думала, если признаешься мне, я, как благородный дурак, заключу с тобой сделку? Отдашь бумаги и получишь жизнь? Ха! Да я лишь свистну надзирателям. Они любят таких, как ты, молоденьких и гордых. С радостью выпытают всё до последнего вздоха.

Он изменил голос и стал говорить негромко, почти доверительно, будто делился какой-то житейской историей:

— Знаешь, что делают с такими как ты? Сначала их оставляют без воды, — произнёс он спокойно. — День, два… язык сохнет, губы трескаются. А потом проходятся по ним кнутом. Сначала по спине, чтоб кожа пошла лоскутами. Потом по ступням, чтоб не могли ходить. Когда они уже ползут и захлебываются болью, достают раскалённое железо. Оставляют отметины. Вот так, — он повёл пальцем в воздухе, словно рисуя линию на её коже. — Одно прикосновение, и самые гордые начинают плакать, как дети.

Ицин нервно сглотнула. В груди теснилось дыхание, поднималась липкая дрожь, голова кружилась от ужаса. Но стражник продолжал, теперь ещё тише, словно рассказывая страшную сказку ребёнку:

— Кричат все. Но когда голос срывается и в горле остаётся только хрип, их оставляют в темноте. В полной. Где нет ни времени, ни надежды. Без еды, без воды, среди собственных криков, что ещё звенят в ушах. И запахов… — он на миг прикрыл глаза, будто смакуя — … запахов гниющей плоти. Их собственной плоти. Потом прибегают крысы. Они любят свежие раны, тёплую кровь. Грызут живьём, пока человек ещё дышит. И тогда даже самые упрямые начинают умолять, выкладывают всё, что скрывали, лишь бы увидеть свет. Зачем же мне с тобой торговаться?

Он замолчал и выпрямился, давая её воображению дорисовать остальное. Несколько мгновений гнетущей тишины, а затем он резко развернулся и свистнул в коридор — низко и коротко, словно подзывая псов.

— Сейчас увидишь сама, — бросил он через плечо.

У Ицин сердце сорвалось вниз. Она представила тяжёлые шаги в темноте, лица людей, которые будут делать всё, что он описал, и уже знала, чтоне выдержит. Где-то глубоко внутри ещё слышался холодный голос существа: «Не выдавай.» Но страх перекрыл всё. Паника взорвалась внутри, и прежде, чем она успела удержать слова, они вырвались сами, сдавленно, сбивчиво:

— Они в моей комнате. В борделе. Спрятаны так, что никто не найдёт, если не знать, где искать.

Стражник хмыкнул. На его свист так никто и не пришел. А в голове Ицин раздалось ледяное шипение:

— Что же ты делаешь, глупая… — голос звенел от разочарования. — Ты выложила карты первой. Отдала всё, не получив ничего. Я вёл тебя, а ты сорвалась. Ты сама превратила себя из игрока в жертву.

Холод пробежал по коже Ицин. Она поняла, что допустила ошибку.

Стражник выпрямился, и на его лице расплылась злая, почти торжествующая улыбка. Он отступил от решётки и рассмеялся, громко и с наслаждением:

— Какая же ты дура!

Он покачал головой.

— Я и правда не буду рисковать. Пойду и всё расскажу следователю. Получу награду. Повышение. А ты… сиди тут и считай крыс. Это куда лучше, чем рисковать из-за такой, как ты.

— Я… Я солгала! Они не там! — закричала Ицин, хватаясь за прутья решётки, — Я соврала! Подожди! Я скажу правду!

— Ну да, ну да, — отозвался он с усмешкой, — все так говорят, когда поздно.

Стражник уже развернулся, готовясь уйти, довольный своей лёгкой победой. Факел в его руке бросал на стены пляшущие блики, вырисовывая на камне призрачные фигуры.

— Ты всё испортила… — прошептало существо в голове Ицин. — Я дал тебе знания, дал шанс. Видимо, я переоценил тебя.

Ицин стояла, парализованная страхом. Она не знала, что делать, что говорить. Все слова застряли в горле. Осталась только тишина, нависающая, вязкая.

Голос в ее голове разочарованно вздохнул. И тут факел вздрогнул.

Огонь, горевший ровно дёрнулся, как от сильного порыва ветра. Свет задрожал, сломался, как тонкая нить. По стене скользнула неестественная тень, вытянутая, змеящаяся, как дым от сырого пепла. Она отделилась от стены, словно проснулась.

Стражник замер, повернув голову.

— Что за…

Тьма сорвалась со стены. Она рванулась, поглотив слабый свет от крошечной решётки под потолком. Затем жадно втянула пламя факела. Камера рухнула в полумрак, тягучий, словно сама темнота стала жидкой.

Существо налетело на стражника, как чёрная буря. Раздался влажный, хлюпающий звук, словно кто-то выжимал мешок с мясом. Затем — треск, гулкий, мерзкий, будто ломали хребет и рвали сухожилия.

Ицин закричала. Но её крик потонул в рёве, разнёсшемся по камере. Это был не человеческий звук, в нём был ветер, гул костей и отголосок звериного рыка.

В темноте что-то захрипело, захлебнулось и рухнуло на камни.

К ногам Ицин поползла тёплая влага. Липкая, густая, пахнущая железом, она растекалась по полу. Следом упало что-то звеняще. Ключи. Они блеснули в тусклом остаточном свете и остановились прямо в растекающейся луже у её ног.

Ицин остолбенела. В груди тяжело билось сердце, так яростно, что казалось ещё миг, и оно просто разорвёт её изнутри. Тело не слушалось. Ноги стали ватными, а руки холодными. Она стояла, вглядываясь в тьму, густую, влажную, липкую, как гниль. И тут из мрака вспыхнули глаза: огромные, жёлтые, неподвижные, точно два раскалённых угля, разрывающих черноту.

— Поторопись. Моё терпение не вечно. — раздался голос. Тот самый. Хриплый, низкий, без малейшего следа эмоции.

Этого хватило, чтобы привести её в движение.

Ицин резко опустилась на колени, схватила ключи из лужи крови. Металл был скользким и тёплым. Её пальцы дрожали, цеплялись за кольцо, промахивались. Она не сразу попала ключом в замочную скважину, но наконец замок щёлкнул, противно и громко, как будто издеваясь над её отчаянным напряжением.

Она высунулась за дверь, медленно, на полусогнутых ногах. Коридор был пуст. Только капающая в углу вода и затхлый воздух, пахнущий гарью и старыми тряпками.

— Иди в сторону той двери, — снова прошептал голос. — Откроешь её и сразу прячься в нишу. Прямо напротив. Там, где стена вогнута. Жди. Не двигайся. Не издавай ни звука. Только когда появится другой стражник, выходи. И беги.

Ицин кивнула, почти машинально.

Она проскользнула вдоль стены, стараясь не наступать в пятна крови. Тихо. Осторожно. Казалось, даже её дыхание слишком громкое. Дверь была старой, тяжёлой, с ржавыми петлями. Она вставила ключ, провернула и замок хрустнул, но открылся. Петли заворчали.

Она проскользнула внутрь, перешагнула порог, закрыла за собой и тут же метнулась в нишу, в выемку в стене, едва заметную, тёмную, как глотка зверя.

— Тише, — почти ласково прошептал голос.

Она затаилась, прижавшись спиной к камню, вслушиваясь.

Послышались шаги. Тяжёлые и неторопливые.

Ицин затаила дыхание, сердце стучало так громко, что казалось стражник услышит его через стены. В проёме коридора показался силуэт. Один из охранников. Он прошёл мимо, даже не повернув головы, открыл дверь на другом конце и скрылся в темноте.

— Чего ты стоишь? — раздался голос в её голове. На этот раз резкий, требовательный, как удар хлыста. — Беги. Давай. Скорее.

Ицин сорвалась с места, почти не чувствуя ног. Стены мелькали по сторонам, воздух стал тяжелым, как вода. Она неслась по узкому коридору, стараясь не споткнуться.

Впереди была развилка.

— Налево, — спокойно подсказал голос, безо всякого волнения, как будто они не спасались от казни, а искали выход из библиотеки.

Она свернула, не раздумывая.

— А теперь прямо. До упора, — сказал он таким же бесцветным голосом.

Её дыхание сбилось. Каждое новое ответвление казалось ловушкой. Она боялась, что из-за угла вынырнет ещё один стражник, что её окликнут, схватят, но коридор был пуст.

В конце была дверь. Она рванула ручку, и та поддалась. Ицин влетела внутрь и замерла.

Кухня.

Вокруг было тихо. Только тёмные столы, кувшины, ножи на деревянных подставках. Никого.

Но страх был сильнее здравого смысла. Ей казалось, что вот-вот появится кто-то, кто скажет: А ну стоять! Поэтому она не стала бежать прямо. Юркнула под один из столов, тяжело дыша, и поползла, прижимаясь к полу, пока не добралась до другой двери.

Рука дрожала, но она открыла её, и снова оказалась в узком коридоре.

Голос молчал. И это было хуже любого шёпота.

Ицин побежала наугад, прямо, по интуиции, как зверёк в ловушке.

Впереди была ещё одна дверь.

Она ухватилась за ручку. Дёрнула. Заперто. Дёрнула снова, сильнее. Заперто!

Паника накатила волной. Она задыхалась, дышала тяжело, отрывисто, почти всхлипывала, навалилась на дверь всем телом, налегая на бесполезную ручку. Голова моталась, взгляд метался к темноте за спиной, ей слышались шаги, тяжёлые, приближающиеся.

— Откройся, откройся… — прошептала она, срываясь.

И тогда раздался усталый, почти скучающий голос.

— Ключи… — сказал он. — Они у тебя в руке.

Ицин остолбенела, затем с замиранием сердца посмотрела на свою руку. В ней всё это время сжималось кольцо с ключами, о котором она совершенно забыла. Захотелось выругаться, как это делала Чжа.

Она вставила ключ в замочную скважину, рука всё ещё дрожала. Он вошёл с лёгким скрежетом, а затем поворот, щелчок, и дверь открылась. Она прижалась к створке, проскользнула наружу и замерла.

Её лицо тут же коснулся холодный воздух. Свежий. Настоящий. Не тюремный. Не пыльный. В нём не было сырости, гнили, шороха крыс. Только тишина, открытое небо, и почти забытое чувство пространства.

Она сделала шаг вперёд, оглядываясь. Каменные постройки. Узкий переулок. Она не знала, где находится, но, по крайней мере, уже не внутри камеры.

— Нам нужно тебя переодеть, — произнёс голос в голове. — Крадись вдоль правой стены. Заверни за угол. Там будет нищий. Отними у него одежду.

— Что? — вслух вырвалось у Ицин. — Ты серьёзно?

— А у тебя есть деньги? — холодно отозвался голос. — И возможность прогуливаться по торговым лавкам, примеряя ткань и выбирая фасон? Нет. А одежда заключённой в крови это не лучший способ остаться незамеченной.

Ицин вздохнула. Внутри всё сжалось. Она не хотела. Не могла поверить, что всё свелось к этому, к воровству у бездомного. Когда она заключала сделку с могущественным существом, ей казалось, что всё будет иначе. Она не знала как именно, но точно не так: красть тряпьё у спящего нищего. Но голос был прав, она не могла оставаться в этом виде, если хочет выжить.

Она пошла вдоль стены, пригибаясь, крадучись. Движения её были неловкими и выдавали сильное волнение. Она повернула за угол. И там, под навесом, в грязной нише, действительно лежал человек. Старый. Пьяный. Окутанный тряпьём. Он спал рядом с потрепанным мешком, храпя, пахнущий вином и сыростью.

— Вот и твой «портной», — усмехнулся голос. — Берёшь или такая ноша не по твоему плечу?

Она не посмела тронуть старика, рука так и не поднялась. Даже если бы он не проснулся, Ицин не смогла бы стянуть с него одежду. Вместо этого она осторожно опустилась на колени и заглянула в мешок, что валялся рядом. Запах оттуда ударил мерзкий, прелый, но всё же оказался терпимее, чем её собственная тюремная одежда, пропитанная потом

— Но согласись, — раздался голос, ленивый и насмешливый, — лучше так, чем в цепях. Или без рук… засоленных и брошенных в чан, как это любят делать с ворами.

Ицин не ответила и быстро зашла за угол, поглубже в переулок, где её не могли увидеть ни из окон, ни с дороги. Там, под нависшей балкой и грудой мусора, она переоделась, выбросив свою прежнюю одежду, как сбрасывают кожу.

Теперь она выглядела отвратно. Штаны висели мешком, рубаха была рвана в боку, ткань на локтях протёрта до нитей. Волосы спутаны, руки в пятнах, лицо — бледное и чумазое.

— И как мне в таком виде попасть в бордель? — прошептала Ицин, глядя на себя: оборванная, вонючая, с улицы, словно оторванный клочок жизни, забытый кем-то на дороге.

— Ты не говорила, что тебе нужно именно туда, — лениво заметил голос. В его тоне слышалось притворное равнодушие, как у хищника, который делает вид, что ему всё равно, хотя он не упускает ни одного движения добычи.

— Разве мы не собираемся мстить? — прошипела Ицин, стиснув зубы.

— Вот так сразу? — насмешка в голосе была обволакивающей, почти весёлой. — Ты оказывается кровожаднее, чем я думал. Признаюсь… мне нравится. Я тоже не прочь развлечься сегодня.

Он замолчал на миг, будто давая ей переварить его слова, а потом добавил сухо, без всякой мягкости:

— Но если ты прямо сейчас не уберёшься отсюда, то развлечёшь других. Тех, кто найдёт тебя первой.

Ицин дёрнулась, начала лихорадочно оглядываться по сторонам.

— Куда мне идти? — прошептала она. — Дальше по переулку?

— Ты хочешь, чтобы я опять сделал всё за тебя? — насмешливо отозвался голос в её голове.

— Да помоги ты мне уже! — сорвалась Ицин, раздражение прорвало страх. — Я впервые сбежала из тюрьмы! Я перепугана до дрожи! Мне нужно попасть в бордель, найти Лотос, отобрать бумаги, наказать её, понимаешь⁈ Мне нужно вернуть своё и отомстить! Я же говорила об этом!

— Хорошо, — протянул голос, устало, почти с ленцой. — Иди прямо. Там будет телега с капустой. Залезай.

— Под телегу?

— Под капусту, — поправил он, и в словах мелькнула сухая усмешка.

Капустка, так капуста, — подумала Ицин, ниже падать уже было некуда. Без лишних слов Ицин метнулась вперёд, прижимаясь к стенам, перешагивая через помои и отбросы, словно обгоняла собственный страх. У конюшни стояла телега, нагруженная гниловатой капустой. Несколько купцов рядом о чём-то спорили, жестикулировали, громко говоря о цене, не обращая ни малейшего внимания на невзрачную, грязную фигуру, крадущуюся к колёсам.

Она скользнула за борт, вцепилась в шершавую деревянную раму, и, задыхаясь, начала забираться внутрь, прячась под капустные листья. Запах гнили обжигал нос, слёзы подступали к глазам, она изо всех сил старалась не чихнуть. Листья липли к лицу, к волосам, сок пропитывал рваную рубаху.

— Значит, ты хочешь попасть в бордель, — заговорил голос. Его интонация была насмешливой, будто он развлекался её унижением. — Найти документы. Расправиться с Лотос.

Он замолчал на миг, и Ицин ощутила, что он улыбается где-то внутри её головы.

— А дальше что? — спросил он.

— Как-то… отомстить Чжэню, — проскрипела Ицин, убирая с лица липкий капустный лист.

— Как-то? — в голосе послышалось разочарование, слишком человеческое, почти утомлённое.

— Я… я ещё не продумала всё до конца, — выдохнула она, замирая, когда мимо телеги прошли чужие шаги.

— Я так и знал, — существо вздохнуло тихо, протяжно, как будто всерьёз устало от её неопределённости. — Ладно. Слушай: я помогу тебе попасть в бордель. Помогу отомстить так, как ты пожелаешь. Сделать всё, что хочешь. Надеюсь, это будет великолепно… Ведь ты же не передумала?

— Нет, — мрачно отозвалась Ицин, и сама удивилась, почему это существо бесконечно задаёт вопросы, будто она сама не понимает собственных желаний.

— Но потом ты отправишься в порт, — продолжил он. — Мы ограбим кого-нибудь, если не раздобудем денег в борделе. Ты сядешь на корабль и уплывёшь в Синтору. Поняла?

— Ограбим⁈ — Ицин едва не вскрикнула, подавившись шёпотом. — Корабль до Синторы⁈ Я не умею воровать! И я не уеду, пока не поквитаюсь со всеми!

— Ты даже под капусту толком залезть не можешь, — усмехнулся голос, скользнув в её сознание колючим сарказмом. — А собираешься разобраться со всеми за один вечер? Что ж, как пожелаешь. Но потом… ты всё равно поедешь в Синтору.

— Но… — начала Ицин, не в силах сдержать сбивчивую растерянность. Волнение поднималось волной, грозило разорвать её изнутри.

— Тихо, — оборвал её голос.

В ту же секунду телега дёрнулась, скрипнув о землю, и медленно тронулась. Капуста, под которой она пряталась, съехала, тяжело придавив её сверху. Воздуха стало меньше. Пространства почти не осталось. Она сжалась, затаилась, чувствуя, как каждый ухаб отдаётся в спине.

— Сначала ты доедешь до рынка. Там выберешься. Осторожно. Не бегом. Не привлекая внимания.

Телега скрипела, мир вокруг дрожал, а его голос оставался ясным, как приказ.

— Отправишься к стенам борделя. Зайдешь сзади, к воротам для поставок. Там будет стражник.

Ицин замерла, вслушиваясь.

— Скажи ему, чтобы позвал Чжа. Но сначала измажь лицо. Хорошенько. Сажей, грязью, пылью, чем угодно. Стань неузнаваемой.

Голос стал мягче, но в этой мягкости было что-то хищное:

— Скажи, что ты её сестра. Скажи стражнику, что их мать снова заболела. Такое уже случалось, он поверит. Но на этот раз добавь: болезнь куда серьёзнее, и мать может не дотянуть до утра. Чжа выйдет. Она твой единственный шанс попасть внутрь.