Нефритовая лиса

Глава третья

Ицин любила своего отца, и, как и все в этом доме, готова была на всё, чтобы заслужить его одобрение. В детстве, когда в поместье приезжали гости, она часто не спала ночами, ведь отец мог позвать её в любой момент. Ему было приятно, когда маленькая Ицин развлекала его друзей, исполняя песни, декламируя поэмы и стихи или пересказывая длинные тексты наизусть. Хотя она не всегда понимала смысл того, что говорила, ей нравилось видеть, как лицо отца озаряется улыбкой.

Мать же придерживалась другого мнения. Она считала, что женщине стоит учиться не пересказывать чужие слова, а держать рот на замке. Молчание — лучший талант для той, кому предстоит войти в другую семью. Но препятствовать желаниям отца в этом доме никто не смел. Если ему хотелось, чтобы Ицин верхом на осле каталась вокруг пруда, рассказывая гостям историю о храбром воине, вся семья должна была смеяться и хлопать в ладоши. Если же он решил научить дочь читать, чтобы перед сном она зачитывала ему письма из дворца, полные похвал его доблести и мудрости, никто не возражал.

Ицин чувствовала себя счастливой, считая себя любимицей отца, и с возрастом остро переживала его отдаление. Он всё реже звал её, а в последние годы вовсе перестал. В доме больше не звучала весёлая музыка, у ворот не собирались гости, музыканты и танцовщицы, а книги, которые он когда-то так любил, покрывались слоем пыли на полках.

Несколько лет назад его лишили должности при дворе. Ицин не знала причин, но была уверена, что он не виноват. Мать и наложница не раз повторяли, что их муж — человек мудрый и влиятельный, и без него правитель не справился бы с управлением Министерством обрядов. Значит, кто-то подставил его.

Ицин часто вспоминала историю о великом министре Шинцу, жившем столетие назад. Благодаря его реформам в стране установился порядок и процветание для простых людей, но это вызвало ненависть со стороны богатых и влиятельных семей, которые потеряли свои привилегии из-за введённых налогов и запретов. В конце концов Шинцу был предательски убит на рыночной площади.

В глубине души Ицин верила, что её отец, подобно Шинцу, стал жертвой своей доблести и труда ради народа. Она находила утешение в мысли, что его отстранение было следствием его усилий, направленных на благо других.

— Госпожа, — голос учителя по тивийскому языку заставил Ицин вынырнуть из грез. Несмотря на подготовку к ужину, мать не отменила этих занятий. — Повторите зачитанный мной отрывок.

Ицин растеряно посмотрела на лицо пожилого учителя. Его седые брови сдвинулись, а между ними залегла глубокая морщина. Она бросила взгляд на раскрытую книгу, лежавшую перед ним, но это не принесло ей никакой пользы — её обучили лишь говорить на тивийском, но не читать.

— Простите учитель, — смущенно ответила Ицин, — сегодня такая тяжелая погода, что я немного рассеяна.

— Вот поэтому нет никакого смысла обучать женщин, — он недовольно захлопнул книгу. — Разум мужчины всегда сосредоточен на том, чем он занят, в том время, как женщины постоянно витают в облаках.

— У любого мужчины? — не удержалась от вопроса Ицин.

Учитель кивнул, поднимаясь из-за стола. Видя, что урок закончен Тенин, что все это время изнывала от скуки в тени беседки, подошла к ним и низко поклонилась.

— Конечно, у любого мужчины.

— Тогда почему недавно один из наших слуг сломал себе руку, когда залез на сливу, чтобы собрать плоды, но засмотрелся на служанок, развешивающих белье?

— А это хороший пример, юная госпожа, как женщины, неспособные сами сосредоточенно погружаться в свою работу, еще и умудряются мешать это делать мужчинам.

Ицин с трудом удержалась от улыбки. Её забавляло, как учитель всегда находил способ повернуть историю так, чтобы мужчины оставались на вершине мира.

В детстве она действительно верила, что женщины глупее мужчин — так говорили взрослые, и это казалось неоспоримой истиной. Но с возрастом поняла, что всё не так.

Например, её брат, несмотря на статус наследника, был неуклюжим и рассеянным. Он спотыкался на ровном месте, засыпал на уроках, с трудом запоминал даже пару строк стихов. Однажды он умудрился травмировать ногу, запутавшись в стременах, потому что замечтался.

Наблюдая за этим, Ицин могла лишь посмеиваться. Мужчины, оправдывая свои ошибки, прилагали невероятные усилия, чтобы указать на слабости женщин, хотя сами были не менее подвержены этим недостаткам. Она понимала, что даже они были заложниками собственных строгих стандартов, и это делало их попытки выглядеть безупречными ещё более нелепыми.

Со временем Ицин начала позволять себе подшучивать над подобными вещами, что сильно тревожило, а иногда и злило её мать. Глядя на своего учителя, она была почти уверена, что мать нарочно выбрала именно его — строгого и консервативного, чтобы он постоянно напоминал ей о роли и месте женщины в обществе. Но сейчас Ицин решила использовать эту слабость учителя против него самого.

— Учитель, а вы когда-нибудь бывали в Тивии? — спросила Ицин, пытаясь казаться просто любопытной, хотя в её голове уже рождался план. Она искала любую информацию, чтобы выставить предстоящий брак в дурном свете перед отцом. Уж у старого учителя наверняка найдутся истории, очерняющие эту провинцию.

Учитель хмуро посмотрел на неё, не спешил отвечать и даже отвернулся, будто хотел уклониться от разговора.

— А зачем тебе это знать? — спросил он осторожно, прищурив глаза.

— Мне просто интересно, — ответила Ицин, улыбаясь. — Ведь вы так много знаете об их языке и обычаях. Мне хочется понять, как там всё устроено.

— Знание языка — это одно. Но не стоит углубляться в то, что не касается твоей будущей роли, — пробурчал он, избегая встречи с её взглядом.

Тогда Ицин продолжила:

— Вы такой мудрый и опытный. Ваши знания о Тивии могут мне пригодиться. Там много соблазнов, и чтобы не опозорить честь семьи, я должна понять их обычаи и нормы, разве нет? Кто, как не вы, сможет мне в этом помочь? Вы лучше других разбираетесь в природе мужчин и женщин.

Старик на секунду замер, будто собираясь возразить, но польстившись на ее слова, вместо этого глубоко вздохнул и потер свою жиденькую бороду.

— Какой же я был бы учитель, если бы никогда не общался на языке, который преподаю? Конечно, я там был.

— Вам было, наверное, непросто в Тивии? Говорят, там у женщин больше свободы, и они могут быть… непочтительными к мужчинам. Это правда?

— Хм. Ладно, слушай, — наконец сказал он, словно сдаваясь. — Когда мне было около двадцати лет, я прожил больше года в столице Тивиии — Мортэ. Молодой был, так что мог закрывать глаза на их… странные обычаи. Но там, — его голос стал резче, — действительно всё перевёрнуто с ног на голову. Женщины разгуливают свободно, даже незамужние! На рынок ходят, наравне со слугами, на ярмарках толкаются среди торговцев и крестьян. А некоторые и вовсе уходят из семей и становятся танцовщицами, певичками, а то и… — Он замолк, бросив на Ицин строгий взгляд, — проститутками. А сколько там этих порочных заведений!

Учитель пытался выглядеть возмущённым, но Ицин заметила в его глазах тень тоски по былому.

— В Тивии считается нормальным иметь любовника или любовницу, — продолжал он, всё больше распаляясь. — Там кипят страсти: кто с кем изменяет, кто кого бросил. Это развлекает их народ, хотя должно было бы вызывать гнев богов! А их лавки чести! Как вообще можно додуматься до такого?

Ицин нахмурилась, изображая непонимание.

— Лавки чести? Что это?

Учитель шумно вздохнул, словно от одного воспоминания чувствовал отвращение:

— Это места, куда приходят проститутки, чтобы продать невинность своих подопечных. Туда же иногда приходят люди из обычных семей или даже богатых домов, чтобы выставить на продажу честь своих дочерей. Каждый может сделать ставку, чтобы купить право первой ночи. Отвратительно! Пусть Бог моря затопит эту проклятую землю! Вот тебе пример, что делает с женщинами излишняя свобода!

Он вдруг сильно разозлился, воздевая руки в мольбе к Богу моря, словно это касалось лично его.

Ицин пожала плечами. Чем эти лавки чести отличаются от браков в Сэе? Разве здесь тоже не продают дочерей в другие семьи?

Старик, всё ещё раздражённый, задумчиво посмотрел на Ицин, словно оценивая, стоит ли продолжать разговор. Наконец, он тяжело вздохнул и произнёс:

— Тебе там будет сложно. Всё в Тивии будто создано для греха. Искушения на каждом шагу. Женщины там свободны, мужчины слабохарактерны, а общество подталкивает людей к порочности.

Он сделал паузу, затем улыбнулся, но без всякой теплоты:

— Но это уже будет проблема твоего мужа и его семьи.

Ицин склонила голову, не показывая, что слова учителя вызвали у неё что-то, кроме послушного внимания. Она услышала достаточно для того, чтобы за ужином попытаться красочно расписать, в какое место ее может завести это замужество.

Как только учитель покинул беседку, Тенин, дождавшись, когда старик удалится на приличное расстояние, фыркнула:

— Вот старый петух! Всё кукарекает про одно и то же. Во всем у него женщины виноваты.

Она подошла к Ицин, достав из своего рукава книгу, которую они вместе тайком забрали из библиотеки.

— Вы хотите что-то выучить и рассказать отцу за ужином? — догадалась Тенин.

— Да, — ответила Ицин, её голос звучал твёрдо. Я хочу напомнить ему одну историю. Надеюсь, что это заставит его передумать и он не станет выдавать меня замуж за этого тивийца. А ещё это напомнит ему, что я его любимая дочь. И тогда я расскажу всё гадости, что мне удалось узнать о Тивии. Пусть убедится, что это действительно ужасное место.

— А о чём эта история? — спросила Тенин, наклоняя голову, словно пытаясь заглянуть в книгу.

— О том, как один старик загубил всю рыбу в своём пруду, чтобы накормить голодного человека, — начала Ицин с лёгким оттенком драматизма в голосе. — Взамен он попросил того охранять его дом. Но когда вся рыба была съедена, этот голодный оказался разбойником. Он ограбил старика, оставив его без вещей и без рыбы.

Она посмотрела на Тенин, которая не особо поняла, как это должно помочь.

— Я хочу, чтобы отец подумал: тивийский торговец — не лучший выбор. Торговцы хитрые, бесчестные, и может случиться так, что мой брак не принесёт той выгоды, на которую он надеется.

— А почему не сказать об этом прямо? — спросила Тенин, нахмурившись. — Не очень понимаю, зачем для этого учить столько текста.

— Потому что указывать на чужие заблуждения открыто — это неприлично.

— По-моему, все эти заблуждения плодятся, как мухи у ночного горшка, именно из-за того, что никто не говорит прямо, — пробормотала Тенин, сложив руки на груди.

Ицин усмехнулась, глядя на неё исподлобья:

— Но именно это и учит нас видеть между строк. Например, прямо сейчас я вижу, что ты думаешь, будто у меня ничего не получится. Я права?

Служанка отвела взгляд, словно почувствовав себя пойманной.

— Я в этом не разбираюсь, госпожа, — ответила она, чуть тише. — Может быть, ваш брат вас поддержит.

— Я не видела его много лет и не знаю каким он стал человеком. Почему он вообще вернулся? Разве ему полагается покидать свою службу пока он не закончит обучение?

— Я не знаю. В доме об этом никто не говорит. Во дворе наложницы Фань сегодня все странно тихие и отказываются что-либо рассказывать. Я узнала лишь, что вскоре прибудут и другие гости из дворца. Может быть, ваш брат приехал сообщить что достиг чего-то выдающегося и его наградили, а вашу семью едут отблагодарить? Иначе я не понимаю к чему такая секретность.

— Хорошо если это так, — обрадовалась Ицин. — Тогда отец будет более благосклонен к моим словам.

Мать стояла рядом с сидящей у зеркала Ицин и внимательно наблюдала за тем, как служанка расчесывала волосы.

— Тенин, не жалей ее волос, затяни пучок посильнее, чтобы ни локона не выбилось. Шпильки должны прочно держаться.

Тенин кивнула, взяв со столика валик из бархата, пропитанный клейким веществом, и подложила его под локон, чтобы придать дополнительный объем.

— Ты помнишь, о чем я тебе говорила? — Мать обратилась к Ицин.

— Да, мама.

— Не задавай глупых вопросов. Не пытайся умничать и острить. Двигайся плавно, держи спину прямо, при разговоре опускай глаза. Будь почтительной и молчи, пока к тебе не обратятся. Я вчера принесла дары духам, и если они будут благосклонны, то отец согласится, как можно быстрее заключить брак. Не забудь привязать к запястью красную ленту. Злобные существа боятся этого цвета.

— Да, мама, — снова повторила свой ответ Ицин. — А мой брат тоже будет присутствовать на ужине?

— Да, он будет там.

— Почему он вернулся? — Ицин решилась на волнующее ее вопрос. — На мой день рождения буду праздновать его приезд?

— Я не знаю почему он приехал. Но мы все должны быть рады его возвращению. Он сын главы дома. И ты должна быть счастлива, что разделишь с ним праздник. Надо будет обязательно возблагодарить богов и духов за его приезд. Мы отдадим им часть подарков, причитающихся тебе. Так ты проявишь свою почтительность.

Ицин совсем не хотела жертвовать свои подарки огню или воде, или отдавать их в храм. Ведь если она будет вынуждена уехать в чужой дом, то имеет право взять с собой только то, что принадлежит ей, а кроме подарков, обуви и одежды у нее не было ничего своего. И кто знает, как будут к ней, относится в семье мужа, всегда нужно иметь что-то, что можно продать или обменять, например для того, чтобы расположить к себе чужих слуг. Но она побоялась спросить мать о том, что же тогда останется ей, если она раздаст все духам. Вдруг если она разозлит ее, то та запретит идти на ужин.

Когда Ицин была готова, Тай Дзяо коснулась ее лба пальцами, прошептав мольбу одному из духов:

— Убереги мое дитя от дурных мыслей и соблазнов. Если ей вдруг захочется сказать неподобающие слова, то сделай ее немой.

Ицин никогда не нравилась вера матери. С возрастом и вовсе ее начинало это раздражать. Все посмеивались за их спиной или боялись, обходя стороной, как будто они были больны чем-то заразным. Она сомневалась в существовании духов, даже яростно это отрицала, потому что стыдилась матери. Поэтому Ицин еле сдержалась, чтобы не возмутиться, когда Тай Дзяо добавила перед выходом:

— До начала праздника твоего совершеннолетия, мы поедем к шаманке. Духи должны узнать, что ты стала взрослой. Поэтому постарайся не злить их до этого момента.

Вся жизнь Ицин проходила внутри стен этого поместья. Она знала каждую дощечку на длинных верандах, каждую трещинку в каменных стенах. Она видела, как взрослели или старели лица слуг, как старая посуда заменялась на новую, и даже запоминала, в какие углы закрадывалась пыль, пока её не сметали. Это был её мир, знакомый до мельчайших деталей, и сама мысль о том, что однажды придётся его покинуть, вызывала в ней неподдельный ужас.

Чем ближе она подходила к обеденному залу в главном здании, тем сильнее нарастала решимость сделать всё возможное, чтобы остаться в Сэе. Она не могла допустить, чтобы её лишили дома, её привычной жизни и надежды вновь пройтись по этим знакомым коридорам. Ицин знала, что не сможет так просто отказаться от мира, который был для неё всем.

В огромном зале поместья царила изысканная гармония, где каждый предмет рассказывал свою историю. Высокие потолки, украшенные массивными деревянными балками с изящной резьбой. Вечерний свет мягко струился сквозь решётчатые окна, проникая внутрь и создавая таинственные узоры теней на гладком, отполированном полу. Этот зал дышал величием и покоем, словно заключая в себе память о прошедших столетиях.

В центре располагались низкие столы из тёмного дерева, блестящие от тщательного ухода. На них стояла фарфоровая посуда, украшенная изображениями морских обитателей. Вокруг столов, на мягких коврах, лежали подушки, вышитые золотыми нитями, каждая из которых словно приглашала гостей присесть, расслабиться и погрузиться в неспешную беседу, наслаждаясь изысканными угощениями.

На стенах зала висели длинные свитки с тонкой каллиграфией и пейзажами в стиле шань-шуй: горы, скрытые дымкой, одинокие сосны на утёсах, спокойные реки, бегущие между холмами. В воздухе витал тонкий аромат благовоний — сладковатый запах сандала смешивался с мягкими нотами жасмина.

За столом сидел отец — Ван Дзяо и брат — Чжэнь. Рядом стояла наложница Фань, её лицо было бесстрастным, но взгляд скользил настороженно. Мать Ицин, следовала строгому порядку: сначала поклонилась своему мужу, затем его сыну. Ицин повторила её действия, склонившись с почтением. Отец, не сказав ни слова, махнул рукой, разрешая женщинам занять свои места.

Тай Дзяо села неподалёку от отца, а наложница Фань села рядом с ней, плавно устроившись на подушке. Ицин заняла своё место немного поодаль, всё ещё чувствуя, как воздух вокруг был пропитан напряжением. Слуги стояли вдоль стен, глядя вниз, их лица были сосредоточены и напряжены. Никто не разговаривал.

Ицин незаметно бросила взгляд на отца и брата, которого не видела много лет. Оба сохраняли каменные лица, никак не выражая своих мыслей или чувств. Лишь наложница Фань изредка переводила взгляд с одного на другого, словно пыталась уловить настроение, но её поза оставалась безупречно спокойной.

— Почему суп такой горячий, а лепёшки, наоборот, остыли? — Громко возмутился отец, его голос заставил всех присутствующих вздрогнуть.

— Немедленно убери это! — тут же вскрикнула наложница, резко обратившись к служанке. — Как ты посмела принести такую еду нашему господину?

Служанка, побледнев от страха, начала торопливо кланяться и убирать блюда со стола, её руки дрожали, как листья на ветру.

— Вы даже еду без моего вмешательства нормально подать не способны? — гневно добавил отец, его взгляд был тяжелым и обвиняющим.

— За кухню отвечает Тай Дзяо, — быстро вставила наложница, стараясь перевести гнев отца с себя на мать Ицин.

Тай Дзяо медленно поднялась, её лицо было бледным. Она низко поклонилась отцу, голос её слегка дрожал:

— Я сейчас во всём разберусь, мой господин. Приношу свои глубочайшие извинения.

Её руки были сложены перед собой и Ицин заметила, как их бьёт мелкая дрожь.

— Но повара нанимала наложница, — неожиданно вставила Ицин, её голос был ровным, но в нём читалась дерзость.

Мать бросила неодобрительный взгляд на дочь, призываю ту закрыть рот.

Отец коротко хмыкнул, глядя то на Тай Дзяо, то на наложницу, а в воздухе за столом повисло напряжение, ещё более густое, чем прежде.

— Сядь, — коротко приказал отец, обращаясь к матери.

Тай Дзяо послушно опустилась на своё место. Отец тяжело вздохнул, помассировал виски и всем своим видом показал, как его утомил этот разговор. Служанка поспешно поднесла новое блюдо. Отец взял палочки и принялся есть. За столом вновь наступила тишина, нарушаемая только звуками еды.

— Всё действительно так, как рассказала наложница Фань? — неожиданно спросил он, обращаясь к сыну.

— Уверена, что это всё недоразумение, — тут же вмешалась наложница, не дав Чжэню открыть рот. Её голос звучал ласково, но в нём сквозило самодовольство. — Глупая девчонка захотела большего, чем ей предоставила жизнь, вот и задумала…

Отец отложил палочки, поднял на неё тяжёлый взгляд и прервал:

— Зачем тогда министр по финансам завтра прибывает к нам?

Эти слова прозвучали как продолжение какого-то разговора, который они, очевидно, вели до ужина. И Ицин никак не могла понять, о чем идет речь и почему все так расстроены. Разве возвращение брата не должно было сделать отца счастливее?

— Скорее всего, министр хочет принести извинения за то, что было нанесено оскорбление нашему сыну, — наложница тут же сменила тон, посмотрев на Чжэня с таким благоговением и гордостью, будто он был статуей бога.

Отец некоторое время молчал, его лицо оставалось непроницаемым. Затем он вдруг резко откинулся на спинку стула и усмехнулся.

— Смотрю на тебя, дражайшая Фань, и никак не могу вспомнить, по какой причине выбрал тебя в наложницы и привёл в свой дом, — произнёс он с хладнокровием, от которого воздух в комнате, казалось, похолодел. — Возможно, ты действительно была когда-то красавицей, пока не постарела и не разошлась в ширь. Потому что ума в тебе я не замечаю. Ты серьёзно считаешь, что сам министр финансов оставит свои дела и прибудет в эту богом забытую дыру, чтобы приклонить колени перед нашим сыном?

Наложница побледнела, но не решалась ответить, опустив взгляд на своё блюдо.

— Я отпрыск благородного человека, — Вмешался в разговор Чжэнь. В голосе брата слышалась неприкрытая лесть к отцу. — Ваши прошлые заслуги до сих пор вызывают уважение в стенах дворца. Поэтому к нам и выслали министра, чтобы разрешить сложившуюся ситуацию. Не будет же такой человек, как вы, отец, обсуждать дела с семьи с каким-то мелким чиновником?

— Но почему прибудет именно министр финансов? — гнев отца чуть поутих после таких слов.

— Потому что вы были правы, во дворце действительно полный бардак с министерствами. Их главы настолько хотят угодить правителю, что хватаются даже за те дела, которые не входят в их обязанности. Кто первый успел — того и похвалят.

— Я всегда говорил, что эти бесполезные и жадные чиновники думают только о собственной выгоде, и правителю не следует выделять любимчиков среди них.

Все молча закивали, соглашаясь со словами главы семьи. Атмосфера за столом стала менее напряженной, когда явная раздраженость спала с лица отца. Ицин совсем запуталась в том, о чем идет речь, но чувствовала, что это не лучший момент, чтобы затрагивать тему ее замужества, поэтому она тревожно вздрогнула, когда ее мать внезапно заговорила:

— Ваша дочь делает успехи в тивийском языке, все благодаря тому, что вы позволили нанять ей такого чудесного учителя. — Тай Дзяо бросила взгляд на свою дочь, призываю ту поблагодарить отца, и Ицин склонила голову. — Она уже полностью готова стать женой господина Вона. Мы можем начать приготовления к её отплытию.

— Я ещё думаю об этом, — холодно ответил отец. Он нахмурился. — Возможно, мои намерения могут измениться. Особенно теперь.

Эти слова вселили в Ицин крохотную искру надежды. Её сердце забилось быстрее, и она, набравшись смелости, решила, что другого шанса может и не быть.

— Отец, позвольте мне прочитать небольшой отрывок.

Отец слегка кивнул, разрешив ей продолжить.

Ицин подняла глаза, и её дыхание на мгновение замерло, словно перед прыжком в неизвестность. Собрав всю свою решимость, она начала говорить. Слова на тивийском языке, тщательно выученные заранее, срывались с её губ плавно и уверенно, словно мелодия, которую она долго репетировала. Её голос был неожиданно ровным и ясным, звучал с такой искренностью, что казалось, будто она сама была частью той истории, которую читала. Она держала осанку ровной, взгляд её был сосредоточен, но иногда скользил в сторону, будто она ненадолго уходила вглубь своего воображения. Руки были сложены, но едва заметное движение пальцев выдавало волнение.

Последние слова истории прозвучали так, будто они оставили отпечаток в самом воздухе, наполняя тишину особым смыслом:

— Рыба не может покинуть своей глубины, не погибнув. Достающий её из моря и приносящий в дар, лишь временно утолит голод принимающего. Не потребует ли тот большего, чем уже обещано, и не забудет ли о благодарности, когда получит желанное? Не лучше ли мудрецу избрать другой путь, оставив рыбу в своём пруду?

Напряжённая тишина заполнила зал. Тай Дзяо и наложница не знали тивийского языка, поэтому волновались сильнее прочих ожидая реакции главы семьи.

— Чудесное произведение, — наконец произнёс он. Эти слова заставили всех за столом облегчённо выдохнуть, но в сердце Ицин они породили неясное беспокойство. Отец поднял глаза на дочь, его взгляд был холоден. — Я многому тебя научил: разбираться в поэзии, видеть мир глазами мудрецов, уметь считать и складывать слова в стихи. Как много сил я вложил в тебя!

Он сделал паузу, затем продолжил:

— И я надеялся, что твоя мать вложит в тебя не меньше, обучив тебя правилам и нормам поведения, тому, что подобает, а что нет женщине. Хороших же вы воспитали мне детей! Сын, променявший добродетель на грязное желание, и дочь, решившая поучать отца!

Отец резко бросил палочки на стол. Они отлетели, ударившись о тарелки, и исчезли среди посуды.

— Я привёл вас в свой дом, — продолжал он, поднимая голос. — Я потакал вашим слабостям и глупостям, тратя деньги на украшения, одежду и еду. От вас требовалось лишь одно: родить сына и воспитать его достойным наследником. Хорошо же вы отплатили мне за моё доброе отношение к вам!

Тай Дзяо вскочила из-за стола, её лицо было бледным, а движения поспешными. Она опустилась на колени перед отцом, склонив голову так низко, что её лоб почти касался пола. Но прежде, мать кинула взгляд на Ицин, рассчитывая, что та тоже кинется на пол, но она сидела, окаменев от ужаса. Ей еще никогда не приходилось видеть гнев отца, направленный на нее.

— Прости мою несмышлёную дочь, — взмолилась она. — Она так нервничала, что, вероятно, перепутала слова и сказала то, что не следовало. Она немедленно принесёт свои извинения и будет молить богов и духов о твоём прощении!

— Духи! — громко воскликнул отец, глядя на Тай Дзяо. — Опять эти духи! Сколько можно⁈ Может, твои бесконечные мольбы к ним и есть причина всех наших бед?

— И правда, — наложница быстро подхватила эту мысль, её голос прозвучал с вызовом. — Как ещё объяснить поведение моего оступившегося сына, который всю жизнь был верен своей семье, почитал отца и мать и мечтал лишь о том, чтобы прославить ваше имя, господин? Все эти проклятые демоны, которых кормит мать Ицин!

— Я никогда бы… — прошептала мать, но голос её был настолько слабым, что её слова почти потерялись. — Никогда бы…

— Кто знает, какую цену она заплатила, чтобы родить свою дочь, господин? — продолжала наложница, её глаза горели злорадством. — Ведь у неё не было детей до тех пор, пока я не родила сына. Как можно исцелить бесплодие? И отчего все беды начали происходить именно сейчас, когда мой сын начал возвышаться при дворе? Все мы знаем, какой силы может быть зависть женщины к той, что смогла родить сына. И неудивительно, что Ицин выросла такой непочтительной — ведь на неё бросает тень её мать!

Тай Дзяо подняла голову, её лицо было белым, как рисовая бумага.

— У духов нет причин вредить нашей семье, — наконец произнесла она.

Ицин хотела бы, чтобы ее мать замолчала. Видеть, как главная жена лежит у ног мужа, умоляя его о прощении, а наложница сидит рядом с отцом, обливая её грязью, было унизительно.

— Причина, по которой моя дочь сегодня так непочтительна перед своим отцом, вовсе не в существах из другого мира, — добавила Тай Дзяо, словно собрав остатки смелости. — А в том, что она слишком много читает.

Отец молчал и становился всё мрачнее. Его взгляд скользнул от жены, причитающей у его ног, к наложнице, чей громкий голос разносился по залу, и к Ицин, молчавшей с опущенной головой. Наложница уже открыла рот, чтобы добавить ещё что-то, но ее сын Чжэнь мягко положил ей руку на плечо и отрицательно покачал головой.

Это было вовремя, потому что терпение отца наконец лопнуло.

— Довольно! — рявкнул он, ударив ладонью по столу так, что посуда звякнула. — Я устал от вашей глупости, низости и тех проблем, что вы создаёте!

Он повернулся к сыну:

— Ты сам будешь отвечать перед министром за всё, что натворил.

Затем его взгляд упал на Ицин.

— А ты, — произнёс он холодно, — я согласен с твоей матерью: твоё обучение не пошло тебе на пользу. Ты выйдешь замуж за тивийского торговца и отплывёшь так скоро, как это будет возможно. Надеюсь, что там ты не обрастёшь дурной славой.

Его голос был как камень, упавший в воду, и его слова оставили тягостное эхо в тишине комнаты. Ицин не смогла произнести ни слова, её дыхание участилось, а сердце сжалось от страха и отчаяния.