Нефритовая лиса

Глава четвертая

Белый Лотос заглядывала в комнату Ицин редко — но метко. Всегда нарядная, будто сошла с картины: то в малиновом ханфу с золотой вышивкой, то в полупрозрачном облачении, от которого перехватывало дыхание. Иногда приносила сладости. Другими вечерами — новые мази для рук. Или ароматические масла. Один раз — даже серьги из бирюзы. «На память», — усмехнулась она. Но по-настоящему Ицин обрадовалась лишь однажды — когда Лотос принесла тонкую книгу с картинками.

— Это тебе. Скучно же, наверное, — сказала Белый Лотос и положила ее на подушку.

Ицин порывисто села, пальцы дрожали, когда она раскрывала первую страницу. Сердце стучало от восторга — ведь с момента, как все закрутилось с Шу Чао, она не читала ни строки. Но стоило взглянуть на первую иллюстрацию, как сердце её тут же оборвалось.

На картинке были мужчина и женщина, сливавшиеся в объятии, — их тела переплетались, обнажённые, откровенные, бесстыдные. Второй разворот — то же самое, но ещё ярче, откровеннее. Третья — смело изображённый рот на шее, ладони под поясом. Четвёртая — совсем…

Она медленно отодвинула книгу, в которой сплетённые тела любовников были изображены с такой откровенностью, что у неё защемило в груди.

— Ты чего, глупая? — усмехнулась Белый Лотос, присаживаясь рядом и лениво растягиваясь на подушках. — Это просто мужчина и женщина. Всё очень естественно.

— Это… — Ицин не смогла договорить. Слова застряли в горле, а глаза не отрывались от тонких линий туши, прорисовывающих сцены, о которых она раньше только слышала в полушутливых разговорах старших служанок в доме отца. Но тогда это казалось чем-то далёким, смешным, не для неё.

— Привыкай, — сказала Белый Лотос, легко переворачивая страницу. — Не всё же тебе горшки мыть. Если хочешь вырваться отсюда — отработать долг, вернуть себе свободу — тебе придётся узнать, как доставлять удовольствие мужчине.

Эти слова прозвучали как приговор.

Ицин сжалась, отстранилась. Отвращение, страх, гнев — всё смешалось в один бесформенный клубок.

— Я не могу, — прошептала она. — Я не смогу…

— Пока — не сможешь, — мягко ответила Белый Лотос. — Ты не первая, ты не последняя. Я тоже думала, что умру, когда впервые поняла, куда попала. Но вот я здесь.

Она снова взяла книгу, открыла на случайной странице и ткнула пальцем в изображение.

— Вот, смотри. Видишь, как она держит его за запястье? Это приглашающий жест. А тут он — вот так под ней… Ты должна научиться понимать, что нравится мужчинам.

Ицин отшатнулась. Её лицо пылало от стыда, а в груди росла дрожь. До этого момента она старалась не думать, не вспоминать, зачем её привезли в это место. Как будто если забыть, то этого и не случится. Пока были только грязные полы, тряпки, ночные горшки и боль в руках — всё это казалось пыткой, но хоть какой-то защитой. А теперь этот щит треснул.

— Я не буду этим заниматься. — Голос её дрогнул.

Белый Лотос вздохнула. Даже не раздражённо — с сочувствием, вперемешку с усталостью.

— Конечно, конечно. Все так говорят сначала. Прекрати уже быть такой упрямой. — Она отложила книгу, наклонилась чуть ближе. — Ты должна с благодарностью принимать всё, что мы с Чжа делаем для тебя. И слушаться нас во всём. А ты упрямишься, царапаешься, глядишь, как будто мы тебя сожрать хотим. Ни к чему хорошему такое поведение не приведёт.

Она выпрямилась, оглядела Ицин сверху вниз с тем же оценивающим взглядом, каким торговцы рассматривают товар на рынке.

— С горшками справилась. С посудой — тоже. Значит, и с мужчиной справишься.

Ицин нахмурилась. Губы её плотно сжались. После того, как она увидела Чжэня среди гостей, сердце сжалось в злобном, бессильном крике. Он знал. Он знал, куда её отправят. А если не знал — то ему было всё равно. И он всё равно пришёл. Сел там, где сидят мужчины, выбирающие себе «цветок на ночь».

Ицин почувствовала, как внутри, под слоями страха, грязи, стыда и усталости, начинает подниматься злость. Горячая, тяжёлая, упрямая. Белый Лотос ошибается — она не справится. Потому что не даст. Не позволит. Ни одному из этих мужчин.

Это — последняя капля. Она должна найти способ сбежать. Только до сих было не ясно как. Все пути были либо закрыты, либо тщательно охранялись.

Всё то время, что Чжа водила её по коридорам, учила мыть, стирать, выносить и молчать, Ицин смотрела, наблюдала, запоминала. Она старалась понять, как устроен этот проклятый дом. Кто входит, кто выходит. В какие часы появляются поставщики. С какой стороны заходят гости. Откуда берутся новые девушки и куда исчезают старые.

Единственные двери, доступные ей лично — те, через которые её привели сюда ночью. Тогда она не обратила внимание на мелочи, была слишком потрясена. Но теперь, спустя дни, она запомнила каждый изгиб коридора, каждую ступень. Там, за внутренним двориком, находилась та самая дверь. Невысокая, добротная, обитая железными гвоздями. Ицин долго собиралась с духом, но однажды выкроила момент.

Был полдень. Чжа ушла на склад, а Белый Лотос играла на флейте в основном зале. Служанки хлопотали на кухне. Ицин прижалась к стене, будто была тенью, и скользнула по коридору, минуя кухню и кладовку, пока не добралась до заветной двери.

Сердце билось в горле. Она подняла щеколду. Дверь скрипнула.

Ицин успела приоткрыть створку буквально чуть-чуть, как тут же увидела рядом чьё-то лицо. Мужское. Хмурое. Лицо стражника. Широкоскулый, с перебитым носом и глазами, как у собаки, охраняющей кость.

Он посмотрел на неё сверху вниз с брезгливостью, как на крысу в амбаре.

— А ну! — шикнул он зло, и, не дожидаясь слов, вытолкнул Ицин обратно, захлопнув дверь прямо перед её носом.

С тех пор она не приближалась к той двери.

На следующий день она долго разглядывала деревья, что росли вдоль внешнего забора. Если бы одно из них стояло ближе… Если бы можно было до него дотянуться… Но нет. Всё было выверено. Под забором раскинулся густой кустарник — острый, как шипы на хищной рыбе. Его точно посадили нарочно. Он царапал кожу, хватал за подол. А деревья начинали расти слишком далеко, чтобы суметь по ним перебраться на свободу.

Она пыталась найти в стене трещину, искала неровность, пробовала подпрыгнуть — всё тщетно.

Бордель был ловушкой. Спроектированной с умом и без единого изъяна.

Но однажды случилось то, что помогло ей понять, как выбраться отсюда.

Утром, как только Ицин зашла на кухню, её встретил не привычный запах варящегося риса или пар от кипящего чая — а визг, крики и громкий топот.

— Он снова здесь! — кричала одна из девушек, замахиваясь половником. — Псина облезлая! Отдай гуся, зараза!

Чжа с веником в руках, пригнувшись почти до земли, металась по полу, пытаясь перехватить пса. Рыжий, облезлый, с одним торчащим ухом, пёс носился по кухне, прижав к земле свою добычу — мертвого гуся, которого тащил за шею, словно охотничий трофей.

— Лови его! Лови! — орала девушка с кувшином воды. — Он всё перетопчет!

Пёс, явно знавший бордель не хуже старшей служанки, ловко уворачивался от метёл, ножек стульев, мисок и прочих преград, пронёсся прямо у ног Ицин и выскочил в сторону кладовки. Служанка в панике врезалась в стол, посуда загремела, полетели овощи.

Ицин невольно прижалась к стене, наблюдая, как Чжа вылетела за псом, при этом успев махнуть Ицин рукой:

— Не стой столбом! Лови!

— Как он вообще сюда залез? — выкрикнула другая. — Опять прорыл лаз под стеной⁈

Ицин вздрогнула. Лаз под стеной?

— Он снова вылез из того угла, у мусорной ямы! — крикнул кто-то ещё. — Там под досками пролаз, я ж говорила!

— Заткнись и держи дверь, пока я веником его не прибью!

Но Ицин уже не слушала. Сердце застучало, как барабан. Лаз. Где-то есть проход. Щель. Под досками. И если пёс пролез — может, и она сможет?

Суета на кухне разгорелась, как пожар. Поварихи визжали, Чжа кричала, сбивая половником кастрюли, а облезлый рыжий пёс носился между ног с гусём в зубах. Крылья у бедной птицы хлопали по стенам, а перья летели во все стороны. Посуда гремела, кто-то выронил кувшин с бульоном, по полу растекалась горячая жидкость. Все были заняты, и никто не заметил, как Ицин проскользнула в угол, спряталась за мешками с овощами и юркнула в боковую дверь, ведущую к заднему двору.

Здесь, среди кучи старых досок, гнилых тряпок и ящиков, она искала то, о чём говорила служанка. Лаз. Спасение. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она заметила: под выщербленным деревянным настилом, среди зарослей крапивы и мусора, темнел узкий проём.

Сердце стучало так, что она боялась — кто-нибудь услышит. Ицин опустилась на колени, откинула гнилую доску, обнажив мрачную дыру. Запах плесени и земли ударил в нос, но за ним — воздух. Чистый, с улицы. Свобода.

Она легла на живот и, сжав зубы, втиснулась в узкое пространство. Платье цеплялось за гвозди, острые края досок вонзались в кожу. Грудь прижималась к земле, ладони соскальзывали по влажной грязи. Она задыхалась, но ползла. Руки уже были по ту сторону. Её лицо осветилось утренним светом. Шум улицы доносился так ясно, что казался чудом. Люди ходили туда-сюда. Свобода была прямо перед ней.

Она собралась сделать последний рывок. Ещё чуть-чуть — и будет снаружи.

Но в этот миг чья-то рука вцепилась в её ногу. Ледяные пальцы сжали лодыжку с такой яростью, что кожа взвыла от боли.

— Попалась, крыса, — раздался неприятный голос.

Вторая рука ухватила её за талию и рванула назад. Ицин захрипела, царапая пальцами землю у выхода, но земля сыпалась, а ногти ломались. Она уже почти вылезла. Почти… Почти…

— Нет! Отпусти! — выкрикнула она.

— Думаешь, хитрее других? Думаешь, мы не видели, как ты полетела сюда, как ошпаренная? — прорычала повариха, грубая и краснолицая, с пятном муки на щеке. Её толстые пальцы вцепились в ворот Ицин, и та с силой потянула девушку назад, по земле.

Пыль забивалась в рот, застревала в волосах, царапала щёки. Ицин пыталась сопротивляться, но платье зацепилось за край камня и с треском порвалось. Из-под подола выскользнул платок с булавкой — подарок шаманки — и упал в грязную щель под кустом.

— Отпусти! — взвизгнула Ицин, из последних сил дёргая ногами.

Повариха же только ухмыльнулась. Лицо её сияло торжеством — словно она не просто ловила беглянку, а спасала честь всего заведения.

— Мерзавка. Тварь неблагодарная! — заорала она и рванула Ицин за волосы.

Боль пронзила и перед глазами у Ицин на мгновение всё помутнело. Она замахнулась и царапнула повариху по руке. Та взвизгнула от неожиданности, но не отпустила, наоборот, потащила ее по земле ещё сильнее.

— Чжа! — вскрикнула Ицин, с надеждой увидев ту, кто стояла немного в стороне, прижав руки к груди.

Чжа действительно попыталась перехватить повариху за локоть, но та сбросила её, как надоедливую муху. Чжа упала в пыль, на колени, и закричала:

— Не бей её! Пусть хозяйка сама решит!

Повариха громко закричала:

— Стража! Здесь беглянка!

В этот момент Ицин удалось вырваться и вскочить. Все тело болело. В глазах стояли слёзы и ярость. Она рванулась обратно к лазу, бросилась в куст, порезав ладонь о колючку, и схватила свою булавку. Почти…

— Почти! — прошептала она сквозь слёзы.

Но в ту же секунду сзади налетели крепкие мужские руки. Её подняли в воздух, как тряпичную куклу, и прижали лицом к земле.

— Отпусти! Отпусти меня! Я не должна здесь быть! — кричала Ицин, брыкаясь, кусаясь, плача.

— Тише, тише, — прогудел чей-то голос. — Сейчас тебя научат слушаться.

Над ней уже нависли лица других служанок. Кто-то смеялся. Кто-то презрительно цыкал. А кто-то — просто молчал, как Чжа, стоя с опущенной головой.

Её скрутили, связали руки, и потащили обратно во двор, как беглое животное. Ицин лишь сумела обернуться и взглянуть на щель в заборе, на куст, на крошечный осколок улицы, что виднелся в просвете между ветвей.