Нефритовая лиса

Глава одиннадцатая

Утро после ночного ограбления было не менее ужасным. Гостиница словно очнулась от кошмара: перекошенные ставни, следы крови на пороге, разбитые фонари, оборванные занавеси на втором этаже. В коридорах пахло гарью и страхом.

Несколько тел стражников уже унесли. Трое — мертвы. Двое ранены. Их увезли в лечебницу при храме, никто не знал, выживут ли. Вещи из сундуков были разбросаны по внутреннему двору. Мешки с тканями порваны, часть шелков оказалась в пыли. Несколько статуэток разбиты. Один из ящиков с благовониями пропал полностью.

Хозяин гостиницы метался по залу, выкрикивая проклятия и жалобы. Его голос был громким, но хриплым от бессонной ночи.

— До вас у меня НИ РАЗУ не было грабежей! Ни разу! — кричал он, стуча ладонью по столу. — Вы что, за собою приводите беду⁈ Они ведь пришли за вами, не за нами! Теперь окна разбиты, крыша пробита, стены в саже, слуги в страхе. Кто мне всё это возместит⁈

— Мы ваши гости, — спокойно ответил отец, хотя голос его был напряжён. — Мы прибыли в ваш город, не зная ни мест, ни обстановки. Если в доме что-то происходит, виноват хозяин, а не гость. Мы пришли под вашу крышу. Это ваша ответственность.

Хозяин гостиницы от возмущения захрипел. Он хлопнул по груди и почти задохнулся от слов, не находя, чем парировать. Но тут вмешался Чжэнь.

— А может, вы сами всё это и подстроили? — его голос был мягким, но в нём сквозила опасная насмешка. — Кто знает, может, вы привели грабителей в надежде поживиться нашим добром. И теперь изображаете возмущённого. Разве не удобно? И гостей обвинить, и деньги потребовать.

Хозяин гостиницы побледнел.

— Я⁈ — прошипел он. — Я больше тридцати лет держу это место! Я кормил стражу, поил чиновников, и ни один из них не посмел бы…

— Вот именно, — продолжил Чжэнь, — вы всех кормили и поили, и всем всё рассказывали.

— Да я бы никогда! — возмутился хозяин гостиницы. Его голос стал громче, лицо покраснело. — Какой наглый у вас сын!

Отец поднял руку:

— Хватит. Мы заплатим только за ночлег. У нас и своих потерь, как видите, немало.

Хозяин гостиницы вытер лицо и, не сказав больше ни слова, скрылся за стойкой. Напряжение повисло в воздухе. Все смотрели друг на друга с недоверием. Это было только начало.

Ицин вместе с матерью и наложницей наблюдали за всем этим со второго этажа. Они стояли у перил галереи, заглядывая вниз, и в их молчании было больше слов, чем в любом крике. Тай Дзяо, не произнеся ни слова, кивнула мужу, и спустилась к нему.

Ицин осталась на месте, задержавшись у перил ещё на мгновение. Она окинула взглядом гостиницу. Внизу, среди груды вещей, валялось одно из её платьев, наполовину выскользнувшее из раскрытого сундука. Лоскут шёлка был запылён и мокр.

Что ж… по крайней мере теперь никто не скажет, что духи благоволят ей.

К ней подошла наложница Фань. Они обе выглядели уставшими, с тёмными кругами под глазами, непричёсанные, в мятой одежде. Ни одна из них не успела умыться, не говоря уже о принятии ванны.

Фань взяла её руки в свои — так же, как делала это прошлой ночью, когда их обуял страх. Резкий запах крема, который прежде раздражал Ицин, теперь показался ей почти успокаивающим. Он стал знакомым, почти родным — как напоминание о том, что они обе выстояли.

— Нам стоит спуститься вниз и помочь проследить за тем, чтобы оставшиеся вещи были собраны и внесены в записи, — сказала Фань тихо.

— Когда всё закончится, — добавила она, — я прикажу сделать нам самую лучшую ванну. С травами. С маслами.

Она слабо улыбнулась.

— Спускайся, Ицин, — добавила Фань, — я подойду попозже, когда вытащу, наконец, из-под стола свою бесполезную служанку.

Ицин улыбнулась ей в ответ.

На первом этаже царил настоящий хаос. Другие постояльцы гостиницы — те, кто также остановился здесь на ночлег, — были в не меньшем ужасе от случившегося.

Некоторые их вещи также пострадали, и теперь слуги бродили по залу, пытаясь понять, что кому принадлежит. Они раз за разом заглядывали в ящики, сравнивали списки, перекливались друг с другом — царила неразбериха.

Смотрящий дома Дзяо ходил с мрачным лицом, его рука двигалась с натужной точностью, занося всё тонкой кистью в список. Казалось, за эти несколько дней он уже стёр пальцы в кровь, постоянно переписывая имущество семьи.

То тут, то там доносились вздохи, приглушённая ругань и сдавленный плач.

Хозяин гостиницы снова появился, и по его виду было видно — он встревожен. Похоже, после слов Чжэня он понял, что теперь в глазах гостей может сам оказаться виноватым.

Он ходил между столов, разливал чай, угощал сладкими закусками, изо всех сил стараясь казаться приветливым.

— Садитесь, садитесь, — извиняющимся тоном бормотал он встревоженным постояльцам. — Пока ваши слуги всё разберут, вы успеете выпить чаю и всё обдумать. На всё — воля богов. И всё поправимо, да-да.

— Ну конечно, богов… — недовольно буркнул кто-то из гостей. — У нас в провинции чуть что случится — сразу боги виноваты.

— Боги дают испытания, — внезапно раздался спокойный, глубокий голос, — но то, как их пройти, решают люди.

Ицин обернулась. За одним из столов, в тени, сидел мужчина. На нём был поблекший плащ, явно видавший лучшие дни, но из-под его подола выглядывали сапоги отличного кроя, выполненные из дорогой кожи. Это несоответствие — скромность верхней одежды и дорогая обувь — сразу привлекло внимание Ицин.

Мужчина пил чай, не спеша, и казался спокойным в отличие от всех окружающих. Что-то в его позе, манере держать чашку, в выражении лица — говорило о внутренней уверенности, которую не так просто поколебать.

Ицин невольно задержала на нём взгляд.

— Всё это больше похоже не на испытание, а на проклятие, — буркнул кто-то из гостей. — Зачем богам тратить время на жалкие судьбы людей? А вот злобным духам — самое то.

Отец Ицин недовольно сдвинул брови. В последние недели он раздражался, когда разговоры скатывались к духам. Ицин тоже чувствовала внутреннее отторжение. Она сдержанно молчала, надеясь, что разговор сойдёт на нет. Но слова уже полетели, как искра на сухую траву.

А хозяин гостиницы был только рад подлить масла в огонь — лучше уж пусть винят духов, чем его.

— Правильно, правильно, господин говорите! — раболепно поддержал он. — Всегда найдётся злая сила, что жаждет навредить людям. Как ещё объяснить такое? У меня ведь раньше никогда такого не случалось! Никогда! Ну, могла пропасть чашка, тарелка, дверная ручка — ну бывают же воры мелкие, жадные… — он широко развёл руками, — но, чтобы такое! Это не по-людски, это по-злому!

— И то верно, — поддержал его кто-то из посетителей. — Я тут каждый год останавливаюсь.

— Точно, — добавил другой, — я здесь и того чаще бываю. И ничего подобного. Кому бы вообще пришло в голову грабить эту гостиницу? Обоз на границе украсть куда проще. А судя по всему, банда-то немаленькая. И ради чего? Тряпки да чашки? Это же глупость!

— Да, — закивала жена одного из гостей. — Действительно странно. Столько шума — и ради чего? Можно подумать, у нас тут важные гости остановились. Мы ведь друг друга знаем.

— Почти всех, — спокойно произнёс мужчина в дорогих сапогах, не поднимая глаз от чашки.

В тот же миг взгляды скользнули в сторону семьи Дзяо. Все как один — Ицин, её мать, отец, Чжэнь — ощутили, как на них обрушилось десятки глаз.

И именно в этот момент к ним подошла наложница Фань. Её лицо было спокойным, но глаза настороженными. Она быстро оглядела зал и тихо встала рядом.

Отец шагнул вперёд. Его голос был жёстким, сдержанным:

— Мы приехали сюда по личным делам. Мы впервые в провинции. Обвинять нас в том, что именно из-за нас ворвались грабители — нелепо.

— А людям только дай повод, — нахмурилась Фань, бросив холодный взгляд на хозяина гостиницы. — Сразу на незнакомцев пальцем тычут.

— Так откуда мы знаем, кто вы такие? — подал голос хозяин гостиницы, расправив плечи и уперев руки в бока. Было видно — он ждал этого шанса. — Может, вы беглые. Может, вы кому-то дорогу перешли, вот вас и нашли. А страдать приходится нам!

Люди один за другим начинали возмущаться, будто кто-то дал им разрешение выплеснуть всё накопившееся.

— Да они беглецы, вот кто! — выкрикнул плотный мужчина с залоснившейся курткой. — Глянь на лица — не наши. И говорят с акцентом. Сразу видно — чужаки.

— Сундуки у них — глянь какие огромные! — подхватила женщина в ярком платке. — Не как люди — налегке едут. У них там, поди, всё награбленное добро сложено!

— А я слышала, — добавил кто-то из угла, — от слуг! Они шептались, будто их дочка проклята духами. Проклятая! А мать — бывшая шаманка.

— Да-да! — подхватил другой голос. — Я ночью слышал, как она молилась. Но не богам! Там слова были… странные. Жуткие.

— Это ещё что! — выкрикнул пожилой мужчина с трясущимися руками. — Я своими глазами видел, как их служанка принесла с рынка какие-то порошки и травы! Я в травах понимаю! Это не для ванны было — это для ритуалов!

Толпа вспыхнула, словно в неё бросили искру. Заговорили все сразу — перебивая, повторяя, путая факты.

— Они и грабителей привели!

— Проклятье за ними тянется!

— Сначала грабёж, потом болезни, потом смерть!

— Уходите обратно, откуда пришли!

Отец Ицин шагнул вперёд. Лицо его было бледным, но голос — твёрдым:

— Мы прибыли сюда на свадьбу моей дочери. Мы не преступники. Мы не беглецы. Всё, что с нами случилось — несчастье. Но мы не причина этого.

Но его не слышали. Голоса становились громче, ярость — сильнее. Люди, найдя «виноватых», как один превращались в толпу. Их вела не правда, а страх и желание расплаты.

И тут — из-за стола встал тот самый человек, в новых сапогах. Высокий, сдержанный, спокойный. Он взял посох, стоявший у стены, и медленно пошёл вперёд, рассекая волну напряжения.

— Тише. Тише, люди, — произнёс он, и голос его был негромким, но в нём звучала власть.

Все обернулись. Толпа начала стихать. Даже хозяин гостиницы замолк, глядя на нового участника сцены.

На вид мужчине было не больше сорока, но в нём было что-то, что невольно заставляло людей слушать. У него были внимательные глаза, спокойные движения. На груди под полой распахнутого плаща поблескивали амулеты. Из-под широких рукавов виднелись татуировки — густые, изломанные линии, будто вырезанные на коже. Кто-то узнал в них обрядовые знаки.

Он стоял между толпой и семьёй Дзяо. И тишина, впервые за утро, воцарилась в зале.

Люди замерли. Ицин невольно почувствовала, как её дыхание выровнялось. Впервые за всё утро ей показалось, что может появиться кто-то, кто услышит. Или заставит услышать других.

— Прежде чем вы осудите, — произнёс он спокойно, — послушайте.

Он сделал шаг вперёд, облокотившись на посох, и его голос раздался чуть громче, чётче, словно струна натянулась в воздухе.

— Разве виноват человек в том, что злые духи избрали его жертвой? Разве виноват в том, что сбился с пути и попал под власть тьмы?

Он обвёл взглядом притихшую толпу.

— Разве можно винить неразумное дитя за то, что оно, не зная дороги, ступает в грязь? Разве вы никогда не ошибались? Никто из вас не упал, не оступился, не свернул с пути?

Он провёл пальцем в воздухе, указывая по очереди на каждого из гостей:

— Ты, купец, разве не бывал сребролюбив? А ты, женщина, не клеветала ли на соседку? Ты, стражник, разве не закрывал глаза на несправедливость?

Каждое его слово — словно удар колоколом. Люди начинали опускать глаза, мять края одежды, отводить взгляды.

— Я служитель храма Кайлама, — сказал он. — Бога небес и чистого ветра. Того, кто смотрит с высоты на сердца, а не на лица. И только ему, из его сияющего дворца, ведомо, кто виновен, а кто нет.

Он поднял голову выше, и тишина в зале стала почти осязаемой.

— Мы, люди, слепы в своих желаниях, и темны в своих страхах. Мы легко позволяем себе ненавидеть, потому что это проще, чем понять. Мы жаждем найти виновного, чтобы не думать о том, что беда может быть случайна, как ветер, как молния.

Он ударил посохом в пол. Лёгкий звук отозвался в каждом углу помещения.

— Судить не ваша задача. Судит Кайлам. А мне, как его слуге, приближённому к его воле, дано лишь напоминать вам о милосердии. О правде. О терпении.

Толпа молчала. Кто-то из женщин вытерла глаза. Кто-то из мужчин отвёл взгляд, опустив голову.

— Когда вы поднимаете руку с обвинением — помните, что завтра она может быть поднята против вас. И тогда вам захочется, чтобы рядом был голос, что сказал: «Подожди. Выслушай. Пойми.»

Молчание повисло над залом. Ицин стояла рядом с отцом, чувствуя, как дрожь в её груди понемногу отступает. Фань прижалась к ней чуть ближе. Даже Чжэнь отступил на полшага.

Служитель храма молча опустил голову и отошёл в сторону, позволяя словам лечь в зале, как пепел после огня.

Но спустя короткую паузу он снова поднял глаза и заговорил:

— Однако я знаю, что одного слова людям часто недостаточно. И если эти странники действительно оказались под властью злых духов, я проведу ритуал. Это развеет ваши страхи. Или… поможет несчастным прозреть.

В зале оживление. Гости зашевелились, одобрительно закивали. Кто-то переглянулся, кто-то прошептал: «Вот это правильно!»

Ицин казалось, что она попала на страницы какой-то древней книги. Всё происходящее было нереальным, как чей-то рассказ, подслушанный на кухне.

Она перевела взгляд на Тай Дзяо. Та смотрела на жреца с благоговением, почти преклонением. Руки её были сложены на груди, лицо застывшее, сосредоточенное.

Фань же поморщилась, словно перед ней служанка, что принесла дурные вести или испачканное платье.

Чжэнь скрестил руки на груди и хмыкнул, насмешливо и с явной досадой. Отец сделал шаг вперёд.

— Ты правильно говоришь, жрец, — сказал он, устало, но уверенно. — Давай покончим с этими глупостями. Нам ещё надо разобраться с потерями. И готовиться к свадьбе дочери.

Жрец кивнул и обернулся к хозяину гостиницы:

— Вели принести таз с чистой водой.

Тот молча кивнул, и вскоре один из слуг притащил тщательно вычищенный медный таз. Было видно, что его до этого использовали на кухне — под овощи или варку, но сейчас он сиял. Слуга поставил его на длинный стол, вытер салфеткой ободок.

Жрец тем временем вернулся к своему месту и извлёк из походной сумки небольшой свёрток, завёрнутый в серую ткань. Он разворачивал её медленно и осторожно.

Люди придвинулись, но не подходили слишком близко. Любопытство мешалось с благоговением. Даже хозяин гостиницы, всё ещё мрачный, замер у стены.

Из ткани жрец достал длинную кость, выгнутую и отполированную — на одном её конце были вырезаны символы. Затем мешочек с порошком, горсть сушёных трав, небольшой резной нож, флакон с тёмной жидкостью и гладкий камень.

Он наклонился над тазом, ссыпал в воду щепотку трав — они начали медленно расплываться, окрашивая воду в зеленоватый оттенок. Затем раскрыл мешочек с пепельно-серым порошком и высыпал его в центр. Вода зашипела, будто ожила.

Он налил пару капель тёмной жидкости, и по комнате поплыл терпкий, пряный запах — смесь чего-то горького, землистого. Все замерли.

Жрец коснулся костью воды и начал водить по кругу, бормоча слова, понятные только ему. Голос его стал низким, ритмичным, почти гипнотизирующим. Он не повышал тон, но звук как будто усиливался сам собой.

Шёпот молитвы был стар, как горы, и напоминал шелест ветра по сухим травам. Он говорил о духах, которых призывают не для наказаний, а для открытия истины. О богах, которые не любят лжи. О свете, что проникает сквозь тьму.

Ицин стояла молча. Всё происходящее напоминало сон.

Жрец поднял руки, задрал рукава, обнажив руки по локоть. На коже виднелись татуировки — символы, линии, петли, в которых таилась древняя сила. Толпа замерла.

Он медленно опустил ладони в воду и прижал их к поверхности.

Внезапно вода засияла — как будто луч солнца прорвался сквозь крышу и отразился в меди таза. Свет был чистым, белым, ослепительным. Люди ахнули, некоторые даже отшатнулись.

— Это знак, — произнёс жрец, — того, что моё сердце чисто. Что за моей спиной нет ни одного злого духа. Ни одного следа проклятия.

Он поднял голову и посмотрел на семью Дзяо. Люди расступились, словно открывая дорогу.

— Теперь ваша очередь.

Отец Ицин не стал медлить. Он шагнул вперёд с видом человека, которому всё это наскучило. Видимо, ему хотелось как можно скорее покончить с этим фарсом и вернуться к подсчётам, к подготовке свадьбы.

Ицин же замерла. Внутри зародился странный, липкий страх. Она не верила в это. Не хотела верить. Но воспоминания всплыли одно за другим: пророчество шаманки, та странная ночь, когда она едва не утонула в странной иллюзии, взгляд матери, полные суеверной тревоги слова…

— Не бойся, девочка, — прошептала ей Фань, наклоняясь ближе. — Лично я, на самом деле, не верю, что ты кем-то проклята.

Ицин кивнула ей, но её взгляд невольно искал другого — матери. Та стояла чуть поодаль, неподвижная, с глазами, полными восхищения. Но смотрела она не на дочь. На жреца. На ритуал. На священное действо. Ицин будто снова стала для неё пустым местом.

Отец опустил ладони в воду. Зал замер.

Ничего не произошло. Вода осталась тёмной, спокойной. Ни блика, ни искры, ни волны.

Люди переглянулись. Кто-то разочарованно вздохнул.

— Он — обычный человек, — пояснил жрец, не меняя тона. — Со своими грехами. Со своими добрыми поступками. Вода и не должна сиять под его руками. Но он чист. На нём нет злых чар и проклятий.

В зале повисло молчание.

Следом подошла Тай Дзяо. Она поклонилась жрецу, медленно и уважительно. Затем бережно закатала рукава — так, как будто боялась нарушить хрупкое равновесие момента. Поклонилась и воде в кухонном чане, той самой стихии, что связана с духами. Потом закрыла глаза. На её лице отразилось невероятное спокойствие и благоговение. Она опустила руки, осторожно коснувшись водной глади.

Вода осталась такой же — спокойной, неподвижной. Ни вспышки, ни волны, ни света.

Ицин даже показалось, что Тай Дзяо слегка расстроилась. Словно в глубине души надеялась, что окажется не простой, не «одной из», а хотя бы на миг — отмеченной.

Но жрец даже не взглянул на неё. Он спокойно произнёс:

— Следующий.

Чжэнь шагнул вперёд. Без церемоний, грубо, он окунул руки в воду, булькнув с таким размахом, что брызги разлетелись на стоящих рядом.

Жрец не отреагировал. Люди недовольно зашумели, кто-то проворчал что-то под нос. Чжэнь лишь усмехнулся.

— Ничего, — сказал жрец. — Следующий.

К тазу подошла Фань. Шла она с гордо поднятой головой, словно выходила не на испытание, а на собственную коронацию. Ицин только сейчас заметила, что платье на ней было уже другое — она успел переодеться. Волосы уложены, лицо свежо. Видно было — она постаралась.

Толпа утихла, наблюдая.

Наложница кивнула служанке — та бросилась, чтобы осторожно задрать рукава своей госпожи. Кто-то в зале прыснул от смеха в кулак.

Фань подошла к чану, изящно склонившись, как если бы хотела не прикоснуться к воде, а благословить её. Она приложила руки. Вода засияла — но только от её многочисленных перстней, сверкающих в лучах солнца.

— Следующий, — равнодушно сказал жрец.

Ицин сделала шаг вперёд.

Она опасливо подошла к чану с водой, будто тот был не просто сосудом, а пастью древнего зверя, что только и ждёт, чтобы сомкнуться на её руках.

Страх охватил её с головы до ног. Он был липким, тягучим, как мрак перед бурей. Колени подгибались, руки дрожали. Она чувствовала, как пот выступил у висков.

Её взгляд скользнул по лицам гостей. Кто-то смотрел на неё с насмешкой, кто-то — с жалостью, но в большинстве глаз светилось ожидание. Ожидание беды.

Она обернулась на свою семью.

Тай Дзяо смотрела с тем же благоговейным выражением, каким смотрела на жреца.

Отец — хмур, углублён в свои мысли.

Чжэнь скучающе вертел кольцо на пальце.

Фань… Фань не сводила с неё взгляда.

Ни один из них не протянул руку. Ни один не подбодрил. И только жрец, мягко, но властно, коснулся её локтя.

— Поторопись, дитя.

Ицин вдохнула и, словно в забытьи, опустила руки в чан.

Холод воды обжёг. Она зажмурилась. Внутри всё сжалось. Теперь она не видела ничего. Только тишина. Абсолютная. Зал, в котором до этого гудела толпа, затих. Как будто всё вокруг замерло в ожидании.

Ицин подумала, что, возможно, всё уже закончилгсь. Что страх был напрасен. Она начала приоткрывать глаза — и в тот же миг зал взорвался:

— Ах! — Боги! — Это что такое⁈

Толпа охнула, люди зашевелились. Некоторые отшатнулись, кто-то выронил чашку, раздался звон фарфора.

Ицин резко распахнула глаза.

Под её руками вода шипела.

На поверхности вспенились круги, словно в неё бросили пригоршню соли на раскалённый камень. Пузырьки поднимались от её ладоней. Вода бурлила, будто в ней что-то пыталось вырваться наружу.

Запах изменился. Из пряного стал терпким, резким, будто горел сухой полынник.

Шум множился. Гул. Крики. Паника.

— Это проклятие! — раздался чей-то голос.

— Она нас всех погубит! — закричал кто-то.

Ицин стояла, словно прикованная. Она тяжело дышала, а вода под её ладонями продолжала шипеть. В следующее мгновение мир стал меркнуть перед её глазами. Лица начали расплываться. Люди превращались в силуэты. Шум толпы — в глухое эхо. А потом и вовсе… всё пропало.

Тьма окутала её, глубокая, вязкая, бездонная. В этом мраке не было страха — только ощущение, будто её тянет в бездну. Куда? Зачем? Кто-то звал её? Или она сама шла?

Ицин уже не чувствовала ни воды, ни воздуха. Ни своего тела. Только тянущее, завораживающее чувство, как будто её вытягивают из самой себя. И что-то ждёт по ту сторону.