Нефритовая лиса

Глава шестая

На следующий день Ицин не смогла встать с постели. Стоило ей попытаться пошевелиться, как ступни пронзала боль — острая, пульсирующая, будто под кожей горели угли. К ночи поднимался жар, её знобило, губы пересохли, а пальцы мелко дрожали.

Раньше, при малейшем недомогании, вокруг неё суетились слуги. У постели всегда была Тенин, поправляя подушки, принося рисовый отвар, охлаждая воду с травами, — теперь всё было иначе.

Комната, в которой она лежала, была тёмной и душной. Ни свечи, ни лампы — только слабый свет, что пробивался сквозь щель в ставнях. Пропотевшая простыня слиплась под телом, волосы прилипли ко лбу. Ни звука шагов, ни стука в дверь. Ни одна душа не заходила.

Ей некого было держать за руку. Никто не прикасался к её волосам, не гладил по спине, не спрашивал, жива ли она. Даже умирающий старик в лесу был бы окружён большим вниманием, чем она, дочь наместника. Всё, что у неё осталось, — это булавка шаманки, завёрнутая в старую ткань. Ицин держала её в ладонях, крепко прижимая к груди, как ребёнка.

От стыда, боли и одиночества она уже не могла плакать. Слёзы закончились. Осталась только вязкая, липкая злость.

Ицин смотрела в потолок, и всё перед её глазами мутнело. Ей чудились очертания лица Чжэня. Его ухмылка. Какой он ловкий, остроумный, хладнокровный. Он знал, что она окажется здесь. С того самого момента, как их повозка въехала в Тивию. Он знал.

Он приходит сюда. Ест, пьёт, улыбается. И знает, что за тонкой стеной плачет и корчится его сестра.

В ней поднималась волна ярости.

Как же ей хотелось бы воткнуть эту булавку ему в глаз — так же, как тогда, в ту ночь, когда всё изменилось. Она представляла себе, как Чжэнь, с той же ухмылкой, замирает от боли, как по его щеке стекает кровь. И ей становилось легче. Теперь смерть Шу Чао не казалась ей такой ужасной — наоборот, если бы на его месте оказался Чжэнь, она бы, возможно, даже улыбнулась.

Она не могла поверить, что это рождается в ней — в той самой девушке, что мечтала когда-то о любви и шелковых нарядах. Но теперь эти мечты были распяты вместе с ней на скамье во дворе. Вместо них в груди росло что-то чёрное, как чернильное пятно на белой бумаге.

С рассветом Белый Лотос вошла в комнату Ицин, как всегда, без стука. В руках у неё был деревянный веер, но на этот раз она не махала им в своём обычном театральном стиле. Лицо было серьёзным, почти бесстрастным.

— Хозяйка сказала, что ты должна приступить к обязанностям, — без лишних вступлений начала она. — С полудня ты снова моешь полы. А вечером… — она сделала паузу и посмотрела на Ицин. — Вечером я начну тебя учить.

Ицин молчала. Её губы были сжаты в тонкую линию.

— Не делай такое лицо. Я спасла тебя, — продолжила Лотос, чуть мягче. — Или ты думаешь, что побои были пределом? Нет. Если бы не я, ты бы уже сидела в клетке для непослушных. Или тебя передали бы в руки тех, кто умеет «перевоспитывать» с помощью соли и огня.

Ицин вздрогнула.

— Поэтому ты будешь моей ученицей. Я пообещала хозяйке, что из тебя выйдет жемчужина, и я сдержу своё слово. А ты сдержишь своё, поняла?

— Я ничего не обещала, — прошептала Ицин, голос дрожал, но в нём всё ещё теплилось сопротивление.

— Ты осталась жива. Этого достаточно, чтобы считать себя обязанной, — холодно отрезала Лотос. — Будешь слушаться — может, я и правда сделаю из тебя нечто стоящее. Сопротивляться — и наверняка закончишь в мусорной яме.

Она подошла ближе и склонилась над Ицин, смотря ей прямо в глаза:

— Послушная ученица, Ицин. С этого момента — только так. Сумеешь быть ею?

— Почему ты помогаешь мне? — внезапно спросила Ицин, прищурившись. — Зачем тебе это? У меня нет ни денег, ни связей. Я не могу тебе ничего дать. С какой стати ты так добра ко мне?

Белый Лотос усмехнулась, склонив голову на бок.

— Всё просто, — ответила она, поправляя выпавшую прядь волос. — Я тоже когда-то была на твоем месте. Тоже думала, что всё смогу контролировать. Я была наложницей в доме одного очень богатого господина. Хотела влияния, хотела стать важной. Влезала в его дела, пыталась обойти его жену. А та… та нашла повод, чтобы от меня избавиться. Обвинила в воровстве, в заигрывании с гостями. В итоге — меня продали. Вот и весь путь. Я просчиталась.

Ицин молчала, переваривая услышанное. Было в этом что-то очень знакомое — жадность других к власти, борьба за положение, цена за дерзость. Что-то, что она уже чувствовала на своей шкуре.

— Просто сочувствие? — тихо произнесла она, но в её голосе звучало сомнение. Она уже знала, что в этом доме ничего не бывает просто так.

Белый Лотос рассмеялась, но в смехе её чувствовалась усталость.

— Конечно нет, — призналась она, открыто. — Я не святая, Ицин. Тут, в Павильоне Цветущей Ночи, всё, что кажется красивым, — просто красивая оболочка. Любая девушка, даже самая блистательная, рано или поздно стареет. А вместе со старостью уходит всё — внимание, подарки, защитники, благосклонность. Ты исчезаешь, как дым. Я ищу не ученицу, а преемницу. Ту, чья молодость и красота будут кормить меня, когда мои дни под фонарями закончатся.

Она посмотрела на Ицин пристально, словно пыталась заглянуть ей под кожу.

— Я не делаю тебе одолжение. Это сделка. Я помогу тебе стать той, кто однажды принесёт мне безопасность. А ты получишь шанс не умереть в тени, как крыса.

— Но я не хочу вечно оставаться здесь, — тихо, но твёрдо произнесла Ицин. — Я не намерена быть твоей преемницей до старости. Я хочу выкупить себя и покинуть это место.

Белый Лотос посмотрела на неё с полуулыбкой, словно слышала это уже сотни раз.

— Конечно, — сказала она почти по-сестрински, — многие хотят выбраться. Редко кому по вкусу всю жизнь обслуживать чужие желания. Я тоже мечтаю однажды вырваться. Открыть небольшой и уютный чайный домик. Чтобы пахло мёдом и жасмином, чтобы ко мне заходили только те, кого я сама захочу видеть.

Она задумчиво уставилась на пыльный узор на столике.

— Но даже если ты выкупишь себя и выберешься… неужели ты не останешься мне должна? — её голос стал чуть строже. — Я думала, ты воспитана более благородно.

Она надула губы и обиженно посмотрела на Ицин. Та опустила взгляд.

— Конечно, я не забуду твою помощь. — Ицин почувствовала укол стыда. — И не брошу тебя. Мне нравится твоя мечта. Она… хорошая. Теплая.

Лотос мягко кивнула, немного смягчившись.

— А ты? Что ты хочешь, когда выберешься?

Ицин не ответила. В груди клубилось нечто слишком острое и тёмное для того, чтобы его можно было назвать мечтой. Она не видела перед собой чайного домика. Видела только одно — глаза Чжэня. И знала: рано или поздно она их встретит снова.

— Ладно, — отозвалась Лотос, не настаивая. — Не хочешь — не говори. Все мы носим в себе что-то, о чём молчим. А теперь… — она потянулась к шкафчику и достала свёрток с бинтами и глиняный пузырёк с мазью. — Давай, я помогу тебе перевязать ступни. Потом позову Чжа. Тебе нужно добраться до кухни ползком. Да, это будет унизительно. Да, будет больно. Но тебе придётся справиться.

Она мягко коснулась руки Ицин, и та, сжав губы, кивнула. Впереди был новый день.

Чжа день за днём помогала Ицин справляться с обязанностями, делая вид, что не замечает как в собственных глазах стоят слёзы. Но Ицин замечала. Особенно в те моменты, когда Чжа поправляла ей бинты на ступнях, тёрла ей плечи после тяжёлого дня или протягивала чашку тёплой воды. Она так сильно напоминала ей Тенин — верную, заботливую служанку из дома, что сердце Ицин невольно сжималось.

Теперь, вспоминая, как часто она игнорировала советы Тенин, как раздражалась на её заботу, Ицин чувствовала стыд. Тогда она думала, что раз уж она госпожа, то знает больше. А теперь, оказавшись на месте слуги, она поняла, как мало знала на самом деле.

Теперь она сама тянулась к Чжа. Прислушивалась. Искала взглядом. Ждала, как ребёнок — когда та войдёт в комнату и скажет, что делать дальше.

Они сидели на кухне, и Ицин мыла капусту в большом деревянном тазу, терпеливо обдирая с листьев грязь и пыль. Вода в тазу была мутной, а руки — снова стертыми до красноты.

— Как ты думаешь, — спросила она, не поднимая глаз, — Белый Лотос правда хочет мне помочь? Или это только из-за того, что ей нужна преемница?

Чжа шумно выдохнула, отложив в сторону нож для шинковки.

— Это обычное дело, — ответила она, вытирая руки о фартук. — Жизнь у таких, как она, коротка. Как у цветов. Ещё вчера ты в зените — на тебя молятся, тебе завидуют. А потом — и глазом моргнуть не успеешь, как появляется другая. Моложе. Свежей. Поинтересней. И всё — ты теперь тень.

— И что тогда? — Ицин подняла взгляд.

— Тогда всё зависит от того, успела ли ты что-то накопить, — ответила Чжа, вернувшись к шинковке. Капустные листья падали в таз, один за другим. — Только от этого. Здесь никто не держит старух. Не важно, сколько ты заработала для дома, сколько ночей провела с мужчинами, сколько улыбок из себя выдавила. Как только ты теряешь облик цветущей женщины — ты становишься никем.

Она замолчала на мгновение, будто отмеряя, что говорить дальше.

— В лучшем случае — тебя оставят здесь, присматривать за новенькими, надзирать или мыть полы, если хозяйка будет в настроении. А в худшем… — Чжа щёлкнула пальцами. — Отправят в другой бордель. Подешевле. Там, где клиенты не придирчивые. Или вовсе в рабство, в руки какому-нибудь разорившемуся купцу или крестьянину, которому не по карману жена, зато есть деньги на такую, как ты. А ещё хуже — окажешься на улице. Без меди. Без крыши. Без будущего. Одним словом: полная задница.

Она наконец остановилась, вытерла лоб тыльной стороной ладони и посмотрела на Ицин:

— А что умеет женщина, которая всю жизнь продавала своё тело? Читать стихи? Играть на цине? Кто за это заплатит, когда ты стара и дряхла? Вот и стоят они потом по тёмным переулкам. Любая плата — уже благо. Хоть рис, хоть выпивка, хоть медная монета.

Ицин сжалась. До этой минуты она не осознавала, насколько страшна может быть судьба женщины, оставшейся без защиты семьи. Она думала, что в борделе всё заканчивается на танцах и красоте. Но реальность оказалась… другой. Гораздо мрачнее.

— А если я не смогу научиться быть как Белый Лотос? — прошептала она, боясь услышать ответ. — Если я не выдержу?

— Ты должна, — твёрдо сказала Чжа, выпрямляясь и сдувая с лба прядь волос. — Каждый раз, когда будет нестерпимо, просто вспоминай, зачем ты это делаешь. Цель, мечта — всё равно что. Главное, чтобы было за что терпеть. Чтобы каждое утро было ради чего накладывать краску на лицо и вечером выходить плясать перед теми, кто не видит в тебе ничего, кроме тела.

Ицин сжала губы, не в силах ответить. Но Чжа продолжала, уже спокойнее:

— А насчёт Белого Лотоса… — она на мгновение замялась. — Конечно, понятно, зачем ты ей. Она не бессердечная, нет. Но не забывай — она растит не только преемницу. Она растит себе и соперницу. Женское сердце… оно хитрое. Непредсказуемое. Особенно когда молодость уходит. А с ней уходит и власть.

Ицин хотела было что-то возразить, но Чжа подняла палец.

— Учись у неё, — сказала она с нажимом. — Впитывай всё, что она говорит. Может, повезёт, и вы станете как сёстры. А может — нет. Тогда тебе нужно будет взять от неё знания и быть настороже.

Она усмехнулась, обтирая руки полотенцем, и добавила чуть мягче:

— Ну и про меня не забывай. А то зазнаешься, начнёшь ходить, как госпожа, в своих шелковых башмачках, и на кухню даже заглядывать перестанешь, чтоб вдруг не испачкаться.

На лице Ицин впервые за долгое время промелькнула слабая улыбка.

— Я не забуду, — тихо ответила она. — Обещаю.

Чжа фыркнула, но в глазах её мелькнуло нечто похожее на тепло.

— Вот и молодец. А теперь хватит разговоров — за дело. Иначе опять разозлишь хозяйку, а ей много не надо — только повод дай.