Нефритовая лиса

Глава четвертая

Поездка из поместья была быстрой, но для Ицин каждый миг растягивался в вечность. Она сидела в повозке, закутанная в плащ, сжимая в ладонях кончики рукавов, чтобы не дрожать. Она говорила себе, что дрожит от холода, но знала, что это не так.

Хотя всё ещё был день, небо казалось тяжёлым, серым, будто само тяготилось тем, что происходит. Колонна телег, повозок, паланкинов и всадников двигалась по главной дороге, ведущей к порту. Воины отца ехали впереди и по бокам, зорко всматриваясь в лица прохожих. Слуги, которые остались верны, шли пешком, глядя вниз, словно обреченные. Вся процессия больше походила не на переезд, а на похороны.

Что-то внутри Ицин, какая-то необъяснимая сила, заставила её выглянуть в окно. Там, за их спинами, за шумной толпой повозок и людей, за облаками пыли, оставленными их поспешным бегством, была её прежняя жизнь. Величественные стены поместья, которые казались неприступными. Теперь они выглядели хрупкими, как тонкий фарфор.

Сад, в котором она гуляла, теперь был лишь тёмным пятном, скрытым за воротами.

Крыльцо, где когда-то отец сажал её к себе на колени и рассказывал истории о путешествиях, теперь было лишь пустым порогом дома, который перестал быть её домом.

Там она росла. Там радовалась, когда ей привозили новые наряды, когда впервые надела украшения из настоящих драгоценных камней. Там впервые попробовала сладости, которые привозили из Тивии, наслаждаясь их вкусом и не думая о будущем. Там она верила, что у нее есть семья. Пусть и не без недостатков, но прочная и надежная, как стены поместья. Но теперь она смотрела на родные лица и видела чужих людей.

Отец, чей голос когда-то был для неё законом, казался жалким, растерянным человеком, готовым на все, лишь бы его оставили в покое. Наложница Фань, прежде казавшаяся просто высокомерной, теперь выглядела как настоящая хищница, жадно цепляющаяся за своё место. Чжэнь… её брат, с которым она в детстве ссорилась из-за мелочей и с которым, казалось, наконец, нашла общий язык, теперь был чем-то тёмным, страшным. Человеком, который, возможно, разрушил их семью, но который теперь был единственным, кто всё ещё улыбался, глядя в будущее. И её мать. Тай Дзяо.

Она сидела в отдельной повозке, но Ицин видела ее сквозь окно, она была неподвижна, словно статуя, и смотрела прямо перед собой. Её лицо было непроницаемым и невозможно было понять, что происходит в её душе.

Их процессия приблизилась к порту и новые звуки отвлекли от раздумий. Ицин никогда прежде не покидала поместья. Никогда не видела, что творится за его пределами, как живут простые люди, как кипит настоящая жизнь. И вот теперь, впервые, перед её глазами открылся новый, пугающий мир.

Берег был оживлённым, шумным, полным криков, запаха рыбы и гниющих водорослей. Моряки сновали туда-сюда, загружая ящики, мешки, бочки, перетаскивая снасти. Голоса, выкрикивающие приказы, свист, удары деревянных палок о доски, стук молотков — всё это сливалось в единый хаотичный гул, который оглушал.

А у причала стоял колоссальных размеров корабль. Огромный, длинный, тёмный, словно гигантское морское чудовище, выползшее на берег, чтобы пожрать всех, кто осмелится ступить на его борт. Он был выше всех зданий порта, даже выше храма бога моря, что виднелся на скале вдалеке. Его корпус был сделан из массивных досок, отполированных и крепко скреплённых толстыми гвоздями и верёвками. Высокие мачты, подобно голым деревьям, вздымались к небу, а их паруса, сложенные и привязанные к рёбрам реев, трепетали, как крылья огромной птицы, готовящейся к взлёту. Судно будто пело свою хриплую песню — дерево поскрипывало под натиском морского ветра, верёвки звенели, цепи лязгали.

В передней части корабля возвышался заострённый нос, увитый канатами, с укреплёнными конструкциями, к которым крепились паруса. В задней части судна находилась высокая палуба, скошенная, на которой возвышались деревянные постройки в три этажа. Ицин заметила в них окна — небольшие, полупрозрачные, сделанные, скорее всего, из тонких пластин слюды или перламутра. Она читала о таком: слюда не разбивалась от ударов волн, не мутнела от морской соли и давала мягкий, рассеянный свет.

Когда-то этот корабль, несомненно, был воплощением богатства и власти. Отец, должно быть, построил его во времена, когда их семья процветала, когда их имя звучало с уважением. А теперь они, словно преступники, бегут на нём из родных мест.

Шаманка оказалась права. Она всё-таки отправляется в Тивию. Но не одна.

Ицин почувствовала странное, жгучее чувство. Оно зарождалось в груди, поднималось выше, пробегало холодными иголками по шее, и в конце концов превратилось в кривую усмешку. Её губы исказились в язвительной, горькой ухмылке — выражении, которого прежде не знало её лицо.

Вот она, ирония судьбы. Совсем недавно ей говорили, что её ждёт великое будущее в чужой провинции. Уверяли, что это дар судьбы, которому она должна радоваться, благословение, за которое следует благодарить богов и духов. А теперь вся её семья отправляется в великолепную и процветающую Тивию. И что-то никто из них не выглядел счастливым.

Процессия остановилась и началась шумная разгрузка. Ицин вновь украдкой посмотрела на своих родственников.

Отец был напряжён и хмур, его губы сжаты в тонкую линию, взгляд скользил, словно он боялся даже смотреть на этот корабль. Чжэнь выглядел почти беззаботным. Он ухмылялся, разговаривая с кем-то из моряков, словно это путешествие было для него захватывающим приключением. Наложница Фань с восторгом наблюдала за своим сыном. Тай Дзяо тоже уже вылезла из повозки и стояла чуть в стороне от остальных. Она не подошла к своей дочери, предпочитая выдерживать между ними дистанцию.

Никто из них не рад перспективе отправиться Тивию. И Ицин почувствовала, как её мысли снова и снова возвращаются к этой злой, почти сладкой истине. И ей было стыдно за это, но, в то же время, удивительно приятно, осознавать, что все они разделяют ее участь.

Корабль вздрогнул, когда якорь окончательно подняли, и палуба медленно заскрипела, начиная своё движение вперёд, прочь от берега.

Ицин молча шагала за слугами, которые несли вещи её матери. Она знала, что её собственные пожитки отправили в трюм, но даже не попыталась возразить.

Каюта была просторной, но уютной. Вдоль стен тянулись полки с тонкими решётками, чтобы предметы не падали во время качки. Низкий стол, массивный сундук, ширма, за которой угадывалось подобие умывальника, и две постели — одна более роскошная, со множеством подушек и покрывал, а другая простая, узкая, прижатая к самой стене.

Её место.

Ицин даже не удивилась этому.

Тай Дзяо, не обращая на неё внимания, сразу же начала раздавать слугам распоряжения:

— Разложите сундук вот здесь. Нет, ближе к стене. Ткань не трогайте, только вот эти ларцы. Да, сюда.

Слуги беспрекословно выполняли приказы.

Ицин стояла в проходе, сжимая в кулаке край рукава, ощущая себя чужой в этом пространстве. Она не знала, что делать, не знала, можно ли вообще ей здесь находиться.

— Чего ты стоишь? — вдруг резко бросила Тай Дзяо, останавливаясь и вперившись в неё взглядом. — Совсем ничего без слуг делать не умеешь?

И это ей говорила женщина, которая взяла с собой трёх служанок. А для Ицин не выдали ни одной.

— Твои вещи отнесли в трюм, — добавила Тай Дзяо, вновь переключаясь на сундуки. — Да тебе они и не к чему. К тому же, они — собственность семьи.

— Все они были моими подарками, — сухо отозвалась Ицин. — Значит, принадлежат мне.

Тай Дзяо резко повернулась.

— Ты ещё смеешь со мной спорить? Теперь у тебя нет ничего своего. Ты недостойна даже того наряда, в котором стоишь.

Ицин заметила, как у матери сверкнули глаза, и почувствовала, что она только и ждала момента, чтобы сорваться.

— Сотри с лица свою мерзкую улыбку. Или ты довольна, тем, что с нами стало?

Только после этих слов Ицин осознала, что снова скривила губы в смешке.

Это произошло само по себе. Будто это было единственной эмоцией, которую она ещё могла проявлять.

— Не понимаю, отчего ты так злишься, — сказала она, глядя матери в лицо. — Ты же сама говорила, что Тивия — прекрасное место для начала новой жизни.

Лицо Тай Дзяо исказилось от ярости.

— Уберись с моих глаз!

Ицин вздрогнула, но ничего не ответила. Она молча развернулась и вышла. И без этого приказа она хотела избавиться от её общества. И как она вынесет столько дней рядом с матерью?

Ицин шагала по деревянным настилам корабля, ощущая, как доски чуть пружинят под её лёгкими шагами. В отличие от дома, где каждый уголок был наполнен тайнами, взглядами и сплетнями, здесь, на море, никто не знал, кто она такая. Никто не видел её позора, никто не обсуждал её ошибки. Она чувствовала взгляды моряков — кто-то смотрел с любопытством, кто-то улыбался, а в чьих-то глазах мелькало даже восхищение.

Подойдя к самому носу корабля, она схватилась за холодный поручень. Берег исчезал за горизонтом. С каждым мигом её дом, её жизнь, её прошлое — всё это становилось лишь призраком в её памяти.

Она посмотрела вниз, в бурлящую воду. Глубина манила, пугая и завораживая. Её сердце сжалось. Картина, увиденная у шаманки, вспыхнула перед глазами: тёмные волны, ледяная бездна, чьи-то руки, тянущие её вниз.

Что, если сейчас…

Внезапный она почувствовала, что кто-то толкнул ее в спину. Мир качнулся, и на миг ей показалось, что её тело уже летит в пучину. Ледяные брызги хлестнули в лицо, пронзив насквозь. Ицин вскрикнула.

Чьи-то руки грубо дёрнули её назад.

Она развернулась, тяжело дыша. Перед ней стоял Чжэнь. В его глазах плясали искры злобного веселья.

— Я мог бы тебя скинуть, но как видишь — пожалел, — насмешливо протянул он. — Неплохое напоминание тебе о том, чего теперь стоит твоя жизнь. Дочери и так не сильно ценятся, а теперь ты ещё и отвратительная, порченная девка.

— Ты ничем не лучше меня! — вспыхнула Ицин. — Просто о твоих проделках пока ещё никто не знает. Ты отвратителен, Чжэнь!

Она сделала шаг вперёд, тесня брата и не отводя от него взгляда.

— Ты всё задумал с самого начала, верно?

Чжэнь лишь усмехнулся.

— Тебе всегда было на меня наплевать, ты просто хотел спасти свою шкуру. Или это твоя мать тебя надоумилa? Хотя нет… ты вовсе не так умен, как хотелось бы тебе. Какой ещё дурак додумался бы до того, чтобы обесчестить дочь министра?

Чжэнь замер. На его лице отчетливо читалось изумление.

Ицин почувствовала, как внутри неё разгорается странная, непривычная сила.

Раньше она бы дрожала от страха перед его гневом, но теперь… Что ей бояться? Все страшное что могло случится — уже случилось.

— Я знаю, Чжэнь, — тихо сказала она, каждое слово звучало, как удар колокола.— Я знаю, что ты сделал с дочерью министра.

Чжэнь напрягся, его рука, что лежала на борту корабля, слегка дрогнула.

Ицин заметила это — и ощутила прилив странного удовлетворения.

— Теперь я понимаю, почему министр приехал в наше поместье. Он хотел справедливости или мести. За свою дочь. За то, что ты сделал с ней.

Морская волна с силой ударила в борт, и казалось, что вся стихия поднимается вместе с её словами.

— Но знает ли об этом отец? — Ицин наклонила голову, глядя брату прямо в глаза.

— Готова поклясться, что ты соврал ему. Поэтому ты и твоя мать так яростно не давали мне сказать ни слова при отце. Я права?

Чжэнь молчал.

Ицин считала его молчание лучшим подтверждением своих слов.

— Удивлён? — голос её был твёрд и уверенный. — Я быстро учусь, брат.

Она сделала еще один шаг вперёд, ощущая, как в ней растёт странная, ледяная уверенность.

— Если отец узнает обо всём, как ты думаешь, что он сделает? — Может, он не отречётся от тебя, но захочет ли видеть тебя рядом?

Её голос звенел в воздухе, как натянутая тетива.

— Может, он преподаст тебе урок — каково это, выживать без семьи, без защиты? Я читала об этом. Даже императоры изгоняли своих сыновей за проступки. А ты — всего лишь сын бывшего чиновника. Ты — преступник. Причём не какой-то мелкий воришка, а тот, кто надругался и убил дочь министра.

Она впервые ощутила власть над чужой жизнью.

И это чувство ей понравилось А еще ей так хотелось все высказать прямо в лицо этому мерзавцу.

— Ты решил, что сможешь подсунуть меня Шу Чао, чтобы загладить вину перед министром? Чтобы он принял равнозначный обмен позором?

Она насмешливо прищурилась.

— Ты обесчестил его дочь, а его сын — твою сестру? Никто бы после такого не предъявил тебе обвинений. Для твоей матери — это сказка: сын цел, главная жена сдвинута с пьедестала. А отец, не зная всей правды, сослал бы меня и мою мать подальше с глаз. Я права, ведь так? Можешь не отвечать, и так вижу, что ты не рассказал отцу о том, что сделал.

Внезапно брат улыбнулся. Широко, спокойно, словно всё услышанное было просто нелепой шуткой, не стоящей ни капли волнения.

— Говорить ложь — глупо, — лениво сказал Чжэнь. — В полуправду верят охотнее.

Он неторопливо облокотился на поручень, словно в их разговоре не было ничего серьёзного.

— Я рассказал отцу, что министр приехал по делу смерти его дочери. Та была распутной девкой, всё время ко мне клеилась. Я отказывал, как мог, но однажды сделал это слишком грубо. И что? Она повесилась.

Он пожал плечами, как будто речь шла о мелком недоразумении.

— Что с таких женщин взять? Им везде мерещатся поводы для трагедий.

Ицин почувствовала, как кровь застыла в жилах. Не то чтобы она никогда не обманывала родителей — но её детские шалости не шли ни в какое сравнение с таким открытым, хладнокровным, наглым враньём, что рассказл Чжэнь отцу. Все учения о чести, о семье, о долге — всё это прошло мимо него.

Она осознала страшное: она совсем не знала своего брата. Он был куда хуже, чем она могла представить.

— И попрошу заметить, в этой истории не я один — плохой герой. Разве тебя не позабавило, как все пытались спасти свою шкуру, забыв о родственных связях?

Он наклонился к ней ближе, его голос стал мягким, почти доверительным.

— Кажется, единственной настоящей семьёй оказались мы с матерью. А в вашей семье трещины шире, чем дыра в гнилой крыше на старом амбаре, в который даже собаки боятся заглянуть.

Он рассмеялся — коротко, резко.

— Твоя мать, как только прознала, что министр приехал с плохими вестями о смерти дочери, влюблённой в меня, так сразу предложила отцу отдать тебя в служанки ко двору. Чтобы расплатиться за случившееся. В довесок накинуть денег, конечно.

— Ты лжёшь,— перебила его Ицин, не в силах терпеть этот яд.

— Ты знаешь, что это правда, — ухмыльнулся Чжэнь, его голос стал холодным. — Отец — трус. Он был готов вытереть об тебя ноги, лишь бы спасти себя. А Тай Дзяо… Тай Дзяо с этим согласилась.

Ицин не сомневалась — Чжэнь лжёт.

Она помнила ту ночь. Как, прижавшись к холодной стене, она подслушивала разговор под окном матери. Как слышала, как наложница Фань пыталась убедить Тай Дзяо отдать её в служанки во дворец. Как Тай Дзяо отказалась.

Впервые за всю жизнь мать защитила её.

Да, Тай Дзяо была жестока. Была холодна. Была безжалостна. Но она не предала её.

И теперь Чжэнь смеет переворачивать всё с ног на голову?

— Можешь врать сколько угодно. Я больше не поверю ни одному твоему слову.

Чжэнь прищурился, словно пытаясь заглянуть в её мысли.

— Я лично всё слышала. Это твоя мать предлагала отдать меня в дом министра. Но когда увидела, что не получится, вы придумали план с Шу Чао. Казалось бы — идеальная задумка. Но наложница Фань не смогла сдержаться, когда я танцевала. Она так хотела меня уничтожить, так хотела насолить моей матери, что указала Тай Дзяо на меня.

Она пристально смотрела на брата, не давая ему ни шанса отвернуться.

— Помню, ты говорил, что наложница Фань весь вечер радовалась, представляя, как убивается Тай Дзяо?

Ицин усмехнулась снова, но уже с горькой иронией.

— А я думаю, она рвала на себе волосы, осознавая, что так погорячилась. Ведь её план мог провалиться, когда отец решил отправить меня в горы.

Он пытался сохранить своё презрение, свою надменность. Но Ицин видела: его маска трещит. И это придавало ей сил.

Чжэнь фыркнул.

— Да. Отец действительно нас удивил. Мы думали, он пошумит, покричит и уйдёт, запивая горе. Но этот старый идиот чуть всё не разрушил.

Он наклонился ближе, и в его голосе скользило презрение, смешанное с удовольствием.

— Мы даже решили: а не любит ли он тебя по-прежнему? Может, он так пытался уберечь тебя, отправив на гору? Отшельница, замаливающая грехи семьи… — Чжэнь с наслаждением растягивал каждое слово. — Вот, смотрите: он пожертвовал своей дочерью. Он очистил имя рода. Он сделал всё ради спасения себя.

Его пальцы мягко постучали по деревянному борту корабля, размеренно, как капли дождя перед началом бури.

— Но в конце концов, он лишь выбрал то, что было ему выгоднее.

В душе Ицин защемило.

Она вспомнила все свои последние мысли о семье —о матери, о её холодности, о жестоких словах.

Отец, который казался ей жалким, трусливым. О том, как она ненавидела их всех за то, что её судьба стала разменной монетой.

И всё же…

А может, она ошибалась?

Может, в глубине души, несмотря на ошибки и слабости, они всё же любили её?

Тай Дзяо — своим жестоким, изломанным способом — отказалась от сделки, которая могла бы спасти семью ценой дочери.Отец — возможно, и правда пытался укрыть её от позора, пусть и ценой изгнания.

Тепло, которое она испытывала к родителям, — даже слабое, запоздалое — било больнее, чем все унижения Чжэня.

Потому что Чжэнь и его мать — они никогда не думали о ней как о человеке. Для них она всегда была только пешкой. Удобной фигуркой в их игре за власть, за место в доме, за право уцелеть любой ценой.

— Ты говоришь, что отец выбрал, что ему выгодно, — сказала она тихо, но с такой уверенностью, что её слова ударили сильнее крика. — Тем не менее, он подумал обо мне. Что лучше уж быть на горе отшельницей, чем оказаться однйо при дворе, бок о бокок ч министром, который бы никогда не простил смерть совей дочери. А ты что выбрал, Чжэнь? О ком ты думал?

Чжэнь прищурился. Его улыбка стала холодной, лишённой всякого веселья.

— Я выбрал то, что выбрал бы любой разумный человек. Себя, — с усмешкой бросил Чжэнь.

— Вот именно, — парировала Ицин, её голос был холоден, как сталь. — В тебе нет ни одной добродетели, будто ты бездомный проходимец.

Чжэнь ухмыльнулся, его глаза сверкнули опасным светом.

— По крайней мере, я не дочь, что лазает по ночам по амбарам с мужчинами, — ядовито отозвался он. — И да, кажется, ты совсем недавно пыталась меня шантажировать?

Он наклонился ближе, и его голос стал ниже, почти шипящим.

— Решила, что стала умной и хитрой, и проучишь меня? И всё-таки, сестрёнка, ты очень тупая.

Он стукнул её пальцем по лбу, как будто хотел подчеркнуть её мнимую наивность.

— Ты прожила всю жизнь в своём маленьком мирке и теперь решила, что способна тягаться со мной?

Его голос стал мягким, почти нежным, но в этой мягкости таилась ледяная угроза.

— И вот зачем ты мне рассказываешь, что намереваешься сделать? И почему не отошла от края корабля?

Ицин не успела даже осознать опасность.

Рывок.

Чжэнь схватил её за предплечья, развернул лицом к морю и резко перегнул через борт.

Мир перевернулся.

Ицин почувствовала, как под ногами исчезает опора. Ледяной ветер ударил в лицо, заставляя её открыть рот в безмолвном крике. Внизу, слишком далеко,

ревели волны, похожие на пасть морского зверя, готового поглотить её без остатка.

Всё тело обдало холодом ужаса.

— Ты настоящая дура, — произнёс Чжэнь спокойно, почти весело. — Я ведь могу просто убить тебя — и на этом всё закончится.

Ицин почувствовала, что он не шутит. Он действительно мог это сделать прямо сейчас.

Она не умеет плавать. И если он сбросит её за борт, она утонет мгновенно.

Никто даже не успеет заметить, как она исчезнет в черноте морской бездны.

Волны внизу казались живыми. Они дрожали, дышали, манили её к себе. В памяти вспыхнул тот самый сон у шаманки. Как её лёгкие наполнились водой. И вот уже кажется, что она видит прозрачные злобные лица сквозь толщу воды, что тянут к ней свои обжигающе ледяные руки.

— Господин!

Чей-то голос пронзил воздух, вырвав Ицин из тьмы страха. Чжэнь замер, его пальцы резко разжались, и Ицин рухнула обратно на палубу, ударившись коленями.

Боль была резкой, но освежающей. Она жадно вдохнула воздух, ощущая, что ещё жива.

Перед ними стоял моряк, хмуро глядя на обоих. Его рука держала шапку, словно в нерешительности, а голос был натянутым, как струна.

— Вам лучше уйти в каюту, господин, — сказал он. — Погода портится.

Чжэнь медленно выпрямился. На его лице расплылась весёлая, почти детская улыбка, но глаза оставались холодными.

— Какая жалость! — его голос звенел фальшивым радостным весельем. — Я только собирался показать сестрёнке морскую живность.

Он наклонился к Ицин:

— Пойдём.

Резким движением он схватил её за запястье, потянув за собой, сжимая руку так, что казалось, будто и сам он был той тварью из глубины, что лишь заманивала жертву в свои ледяные объятия.

Каждый их шаг глухо отдавался в палубе. Корабль мерно покачивался, но Ицин казалось, что земля под ногами скользит, будто хочет утянуть её обратно в пучину.

Перед дверью её каюты Чжэнь замер. Он нагнулся, его губы почти касались её уха.Ицин задержала дыхание, чувствуя, как мороз по коже бежит от его близости.

— Помни, — прошептал он, его голос был низким и холодным. Скажешь хоть слово — и твой след смоет первая же волна.