Нефритовая лиса

Глава шестая

Когда море, наконец, успокоилось, и тяжёлый рёв волн сменился ленивым плеском, Ицин решила покинуть свою каюту.

Сидеть в четырёх стенах с матерью было невыносимо. Воздух был пропитан молчаливым осуждением, а взгляд Тай Дзяо стал острым, как нож, будто она больше не видела перед собой дочь — только нечто чуждое, опасное.

Ицин чувствовала, что всё изменилось. После шторма вещи сдвинулись с места,

мебель поскользнулась по скрипящим доскам, но Тай Дзяо не спешила вернуть их обратно. Наоборот — она начала располагать предметы иначе, с беспокойной точностью, словно вырисовывая невидимую схему.

Сначала она приказала служанке определить, где восток.

— Выясни, с какой стороны взойдёт солнце, когда рассветёт, — скомандовала она глухо.

Служанка, всё ещё бледная после шторма, послушно отправилась наверх.

Когда та вернулась, Тай Дзяо переместила стол на противоположную сторону комнаты,

приказала закрепить его, словно он был ключевым узлом в каком-то обрядовом рисунке. Затем она развернула сундуки под углом, подушку на постели положила криво, но с определённым смещением. Над ложем повесила тонкую занавесь,

расшитую причудливыми символами, что портили симметрию комнаты,

но явно имели значение. Достала непонятные флаконы с жидкостями, пахнущими горькой травой. Она разложила амулеты — сухие корешки, пучки перьев, плоские камешки, покрытые выцарапанными знаками.

Ицин стояла в дверях и наблюдала, как мать двигалась с фанатичной сосредоточенностью. Она была точно уверена: это не было случайностью. Не было хаосом. Это была защита. Построенная методично, с верой и страхом. И, главное —

не от стихий, не от бед, а от неё. От дочери, в которой Тай Дзяо больше не видела человека, а злого духа, который, по её мнению, разрушал семью и теперь должен быть сдержан.

Наблюдать за странным, напряжённым молчанием матери, за её суетливыми перестановками предметов и взглядами, полными холодного страха, стало для Ицин невыносимым.

Она вышла на палубу, словно выбралась из душного, наполненного дурными знаками пространства. Свежий воздух ударил в лицо, прохладный и солоноватый, и с ним пришло неожиданное ощущение облегчения.

Шторм утих.

Небо было ясным и безмятежным, словно всё случившееся накануне — оглушающий рев волн, страх, треск древесины, крики — было всего лишь дурным сном.

Море блестело в лучах солнца, и в этой мягкой, светлой глади было что-то примиряющее. Как будто оно извинялось: «Прости, я не хотело. Теперь всё будет иначе.»

Но спокойствие было только видимостью. На палубе царила деловая суета.

Матросы, всё ещё бледные от пережитого, доставали из трюма сундуки, вытаскивали тяжёлые ящики, бережно опускали их на доски. Вокруг них сновал мужчина в изношенном, но аккуратном халате, с тонкой кистью за ухом и узким блокнотом в руке.

Рядом с ним — слуга с чернильницей, чуть не спотыкаясь на каждом шаге.

Каждый сундук, который поднимали, открывали прямо на палубе, вещи аккуратно раскладывали, и писарь быстро записывал что-то в свиток, иногда цокая языком или морща лоб.

— «Сундук с лаковыми вставками, левая стенка влажная. Повреждение парчи. Записать на списание, но оставить в расчёте за вес. Следующий!»

У борта стоял её отец.

Скрестив руки за спиной, он выглядел как изваяние — прямой, строгий, невозмутимый. На его лице не было тревоги, ни гнева, ни усталости, только спокойная сосредоточенность, как у человека, который всегда считает убытки первым делом, а горю даёт место потом.

Ицин сделала шаг вперёд.

Она не знала, что именно хочет сказать, но ей хотелось хотя бы подойти.

Быть рядом. Почувствовать, что он всё ещё её отец. Но прежде чем она приблизилась,

к нему подошёл другой человек.

Высокий, крепкий, с загорелой кожей, в одежде моряка — но аккуратной, с чистыми швами и вышивкой на манжетах. Его осанка была прямая, взгляд острый, подбородок гордо вздёрнут. Ицин подумала, что это, возможно, капитан судна.

Но стоило ему заговорить с её отцом, как его лицо стало другим.

— Господин Дзяо… — начал он, почтительно склонив голову.

Голос его дрогнул. Спина потеряла прежнюю прямоту, он начал напоминать ученика перед суровым наставником.

— Мы… почти всё посчитали. Шторм унес часть мешков с рисом, перевернул сосуды с маслами, но основное осталось. Некоторые сундуки с вещами повреждены. Но приданое госпожи Ицин, которое вы просили установить отдельно от прочего груза, уцелело полностью. Остальное… ну… я… мы составляем список, вот…

Он протянул пергамент, который предательски дрожал в руках.

Отец взял его молча, пролистал, даже не глядя на мужчину. Кивнул.

— Хорошо. Продолжайте подсчет. Важно учесть каждую мелочь.

— Слушаюсь, господин, — быстро склонился капитан и поспешил прочь, чуть не сбив проходящего матроса.

Ицин наблюдала за этим сценой в тишине, и только когда отец повернулся обратно к морю, она сделала шаг ближе.

Он заметил её.

В его глазах не было враждебности, но и тепла она не увидела.

— Ты не спишь? — спросил он, не оборачиваясь.

— Слишком много шума, — тихо ответила она. — И мыслей.

— Да, мыслей нынче у всех хватает.

Они стояли в молчании — и это молчание было почти спокойным. Впервые за долгое время. Ицин не знала, будет ли у них разговор. Но он не прогнал её. И этого было достаточно.

— Мы много потеряли? — неуверенно спросила Ицин.

Глаза её сами собой блуждали по палубе, по лицам матросов, по разложенным вдоль борта сундукам.

Из-за угла раздался знакомый, неприятный голос.

— О, мои ларцы! Моя шкатулка! Кто касался моих вещей⁈ — стонала наложница Фань, подбегая к ряду ящиков и охая так, словно её саму только что выбросили из трюма.

Служанка поспешно следовала за ней, пытаясь удержать подол платья хозяйки и не попасть под горячую руку.

Ицин оглянулась по сторонам.

Чжэня не было видно.

Наверное, прячется где-то в тени, как и полагается всем чудовищам, подумала она, и неожиданная усмешка мелькнула на её лице.

Для неё он действительно превратился в монстра из ночных кошмаров —

жестокого и опасного.

— Многое было повреждено, — наконец вздохнул отец.

Он говорил спокойно, почти отстранённо, будто уже мысленно отпустил утраченные вещи.

— Книги, ценные бумаги, картины, ткани… Этого уже не вернуть.

— Но как так получилось? — удивлённо переспросила Ицин, глядя на открытую дверь люка в трюм, где матросы всё ещё выгружали уцелевшее.

— Капитан сказал, что один из ящиков не выдержал качки. Отвязался, ударил по двери трюма и покорёжил её. Остальное сделали волны, накатывавшие на борт.

Он повернулся к ней,и в его голосе, неожиданно, прозвучала мягкость:

— Но не переживай. Твоё приданое уцелело.

Эта фраза ударила по ней неожиданно больно. Ицин почувствовала, как внутри всё съёживается. Она не хотела этого приданого. Не хотела сундуков, одежды, украшений.

Не хотела ничего, что могло бы стать даром для чужого, выбранного не ею жениха.

— Если мы так много потеряли… — медленно начала она, — То, может, разумнее отказаться от свадьбы?

Отец вздохнул.

Долгий, усталый, тяжёлый вздох, словно этот разговор был камнем, лежащим у него на груди слишком долго. Он посмотрел на неё, и в его взгляде было не раздражение, а скорее изнеможение.

— Ты снова об этом? — проговорил он. — Ицин… сейчас не время для упрямства.

— Выслушай меня, пожалуйста. Я знаю, что разочаровала тебя, — начала Ицин, ощущая, как слова дрожат на губах.

Она увидела, как усталый взгляд отца скользнул в сторону, и, испугавшись, что он вновь отмахнётся, заговорила быстрее:

— Просто поверь, что во всём случившемся не было злого умысла. И не всё — моя вина. Я не стану оправдываться, раз ты не готов слушать, но… я могу предложить, как нам справиться с бедой.

Отец поднял брови, изумлённо глядя на неё.

Она уловила в этом взгляде не только удивление, но и тень интереса — и это дало ей храбрость продолжить.

— Благодаря вам с матерью, — тихо, но с уверенностью сказала Ицин, — я умею читать и считать не хуже любого мужчины. Я быстро учусь, ты сам это знаешь. Я могла бы заниматься описью вещей, помогать с хозяйством, с торговлей…

Отец поднял руку, давая понять, что она должна замолчать.

— Я знаю, что ты не глупая, Ицин, — произнёс он. — Ты действительно могла бы дать фору многим мужчинам, если бы начала обучение в торговом ремесле. Но ты — женщина.

Он кивнул на палубу.

— Смотри. Корабль построен, чтобы плыть. Сундуки — чтобы хранить в них вещи. Перо в руке писца — чтобы делать записи. У всего — своё предназначение.

— Но человек — не вещь, — тихо, но упрямо ответила Ицин. — У него больше возможностей. Если я заменю слуг в доме — разве это не сбережёт деньги семьи? Я могу делать всё, что делают они.

Отец усмехнулся, но не злобно — скорее, с сожалением.

— Сберечь деньги? — он покачал головой. — Чтобы что-то сберечь, нужно сначала уметь это заработать и приумножить. Отсутствие слуг не сделает нас богаче. Нам нужны связи. Нужен капитал. Люди, готовые вложиться в дело.

Он сделал шаг ближе, говорил медленно, с расстановкой.

— Твой будущий муж — это наша опора. Он торгует множеством товаров. Среди них — специи для благовоний. Ты знаешь, что ни один храм не обходится без них? Ни один ритуал при дворе. А поставки — в его руках.

— Если мы породнимся с ним, мы сможем вложиться хотя бы в одну торговую цепочку. Лошади. Продовольствие. Рабочие. Рабы. У него есть выход на всё.

Он замолчал, глядя ей в глаза.

— Ты понимаешь, Ицин? Мы с твоей матерью потратили уйму времени, чтобы добиться права выдать тебя за такого человека. Это не просто выгодно. Это — спасение.

Ицин опустила голову.

Её стремление к самостоятельности, к возможности самой выбирать, вдруг показалось ей требованием ребёнка. Какой глупостью была её борьба… И всё же… Почему же тогда внутри горит, щемит? Почему от слов отца становится не легче, а страшнее?

Стать второй женой. Жить под взглядом чужих. Быть не выбором, а частью сделки. Не иметь права на ошибки. На слово. На голос.

Она чувствовала, что бунт в ней не утихает, а лишь становится тише и глубже. Как подземная река, что ещё вырвется наружу.

Ицин не знала, как с этим справиться. Она лишь знала — что не хочет такой жизни. Но сказать это сейчас — значило противостоять не только отцу, а всему, на чём держалась их семья. И пока она молчала, её сердце продолжало кричать.

А разве… — голос Ицин прозвучал почти неслышно. — Разве он не захочет сотрудничать с нашей семьей без свадьбы?

Она старалась говорить мягко, осторожно, как будто ступала по льду, который мог треснуть от любого слова.

— Можно было бы отдать Чжэня ему на обучение… или в подмастерья. Да даже я сама готова заняться торговлей.

Отец нахмурился. Его губы сжались, как будто он проглотил горькое лекарство.

— Ты опять не понимаешь, что говоришь, — произнёс он медленно, вымеряя каждое слово. — Чтобы моя дочь стала торговкой, а сын — ученик торговца?

Он говорил с нарастающим возмущением.

— Чжэнь получил образование при дворе. Его учили этикету, письму, военному делу. А ты — девица из уважаемой семьи! И ты предлагаешь нам всем так пасть?

Он посмотрел на неё, и в его глазах мелькнула боль.

— Я потеряю лицо. Потеряю уважение к самому себе.

Ицин вжалась плечами, невольно отступая на шаг назад. Она с трудом промолчала, хотя внутри всё сжалось от желания выпалить: «А разве то, что твоя дочь станет второй женой торговца, — это не унижение?» Но она знала — если скажет это вслух, разговор закончится окончательно.

Отец развернулся и пошёл прочь, его шаги глухо отдавались по доскам палубы, направляясь в сторону его каюты. Ицин стояла, не зная, идти ли за ним, но что-то внутри не позволило ей отступить.

— В Тивии это не считается позором, — произнесла она, чуть громче, чем раньше.

Отец замер у самой двери.

— Меня учили культуре этой провинции. Женщины там тоже работают. Мы всё равно никогда не вернёмся в Сэю. Нас никто не знает в Тивии, никто не осудит.

Она сделала шаг вперёд.

— Если твоя дочь будет работать, а сын — учиться, это не будет постыдно. Чжэнь мог бы преуспеть в этом деле. Возможно, ему бы доверили сбывать те самые важные специи.

Ицин спешила, ловила каждую идею, каждую возможность.

— Ну или он пошёл бы на военную службу. Военные везде получают хорошо. А торговлей занялась бы я.

Она говорила искренне, отчаянно, надеясь, что хоть один довод прозвучит разумно.

Отец всё ещё стоял молча, рука уже почти лежала на дверной ручке, но он не двигался. И вот в тишине прозвучал резкий, словно укус змеи, голос Фань.

— Чему должен учиться Чжэнь? — её голос был наполнен возмущением и страхом одновременно.

— Торговле специями? Военной службе?

Она шагнула ближе, и лицо её исказила злоба.

— А что дальше ты предложишь, Ицин? — зашипела наложница. — Чтобы я стала уличной торговкой, а ты — служанкой купца?

Отец резко обернулся, в голосе его прозвучала жёсткость:

— Зайдите внутрь.

Он посмотрел на обеих женщин.

— Ещё не хватало, чтобы люди увидели, как вы себя ведёте.

Они вошли внутрь каюты отца — просторной, сдержанно обставленной, но явно под стать главе семьи. На стенах — вешалки с картами, полки с переплетёнными в кожу свитками. В углу — небольшой алтарь предков, у которого мерцала почти догоревшая палочка благовоний. По центру — широкий стол из тёмного дерева, уставленный бумагами, счётами и чернильницей. Рядом стояло высокое кресло с резной спинкой, в котором обычно сидел сам господин Дзяо.

За столом уже сидел Чжэнь. Он держал в руке кисть, её кончик был обгрызен. Очевидно, он только что что-то записывал, но теперь внимательно наблюдал за вошедшими.

Когда его взгляд скользнул по лицу Ицин, она почувствовала, как у неё внутри сжалось. Он всё слышал.

Фань прошла внутрь первой, её лицо пылало возмущением. Она резко остановилась, уперев руки в бока.

— Хочешь ещё больше бед принести нашей семье? — выплюнула она в сторону Ицин. — Ты ничего не знаешь, а уже раздаёшь советы.

Её голос звенел, как медная сковорода на каменном полу.

— Неблагодарная девка. Мой сын учился не для того, чтобы торговать капустой, как деревенщина. А военное дело и торговля специями — это опасное ремесло. Чжэнь — единственный наследник. Он — всё, что у нас есть. Ты хочешь лишить нашу семью будущего?

Чжэнь молча продолжал грызть кисть, не вмешиваясь, но Ицин видела: в его глазах веселье и хитрый прищур. Он наслаждался тем, как Фань делает за него всю грязную работу.

Отец махнул рукой, как будто отгонял надоедливую муху.

— Не кричи на неё. Она ещё ребёнок, вот и сказала глупость. Лучше позови Тай Дзяо, — добавил он, сев на своё кресло. — Нам надо всё обсудить.

Фань сжала губы, но подчинилась.

А Ицин стояла на месте, не зная, что было обиднее —слова Фань или то, как отец отмахнулся от неё, словно от чрезмерно болтливого ребёнка.

Когда вся семья оказалась в сборе, отец сообщил, что многое из груза было безвозвратно утеряно. Для семьи, потерявшей всё, это было равносильно катастрофе. Это были их единственные сбережения, всё, что у них осталось. Средства на новую жизнь. Средства, чтобы как-то обустроиться в Тивии.

— Что теперь⁈

Наложница Фань стояла в углу, едва дыша, её губы дрожали, а руки сжались в кулаки. Её глаза метались от одного лица к другому, словно она искала хоть какие-то объяснения.

— Мало того, что нас выдворили из собственного дома, так теперь ещё и в нищете жить⁈ — её голос дрожал от возмущения и паники.

— Успокойся, Фань, — голос отца был уставшим, но он пытался сохранять хладнокровие. — Многое уцелело. В том числе и приданое Ицин.

Фань медленно повернулась к нему. В её глазах зажёгся гнев.

— Как⁈ Как же так! — её голос поднялся на октаву выше, она вцепилась пальцами в полы своего халата.

— Почему её вещи единственные не пострадали? Вещи всех других членов семьи хоть немного, но оказались повреждены! А её — нет!

Она оглянулась на Тай Дзяо, её глаза сузились.

— Странное совпадение, не правда ли?

Чжэнь усмехнулся, но в его голосе была насмешка, полная скрытого подтекста:

— Видимо, злобные духи, решившие потопить наш корабль, благосклонны к Ицин.

Он склонил голову набок, глядя на мать сестры с хитрым прищуром.

— Странно, что ты ничего не говоришь, Тай Дзяо. Ты ведь обычно так хорошо понимаешь, чего хотят духи.

Тай Дзяо молчала. Она сидела с прямой спиной, руки сложены на коленях, лицо было непроницаемым, словно высеченное из мрамора. Но Ицин видела, как дрогнула ее рука, лежавшая на животе.

— Мам? — негромко обратилась к ней Ицин.

Та не ответила. Лишь перевела на неё тяжёлый, осторожный взгляд, в котором читалось и настороженность, и напряжение, но ни капли защиты.

— Вот видите, — Фань не унималась.

Её голос стал резче, тон почти истеричным.

— Она молчит. Потому что знает. Потому что это всё не случайно!

— Ты хочешь обвинить меня в том, что море пощадило мои сундуки? — голос Ицин был тих, но в нём слышалась скрытое раздражение.

— Я хочу понять, почему из всех именно ты не потеряла ни одной безделушки! — выплюнула Фань. — У моего сына пропало оружие, у меня — ткани, у твоего отца — документы, а у тебя? Всё на месте! Как мило!

— Может, потому что моё приданое складывали лучше? — хмыкнула Ицин. — Потому что кто-то считал, что оно самое ценное?

Фань вскинула голову.

— Ты хочешь сказать, что это была не воля богов⁈ Или может… тех духов, с которыми ты в сговоре?

— Фань, хватит! — отец наконец повысил голос. — Это всего лишь шторм. Вы что, грязные крестьянки, чтобы верить в подобное? Чжэнь, хватит кормить их бурную фантазию своими глупыми шутками и сплетнями.

Но напряжение уже повисло в воздухе, густое и колючее. Чжэнь снова усмехнулся.

— Но согласись, отец. В этом что-то есть. Ицин — уцелевает в каждой беде. В каждой. Худо только тем, кто рядом с ней, но не ей самой.

Он посмотрел на неё так, будто видел в ней не сестру, а загадку, от которой ему не по себе.

— Может, она и вправду родилась благодаря духам и те следует за ней.

— Это нелепо, — разозлилась Ицин. — Вы же сами всегда говорили, что всё это — глупости. А теперь утверждаете, что во всём виноваты духи?

Чжэнь пожал плечами, его тон был ленивым, но с издёвкой.

— А как ещё объяснить все те несчастья, что обрушились на нас? Тут во что угодно поверишь, лишь бы живым до берега добраться.

— Ты правда считаешь, что если бы существовали злые духи, то я бы пожелала зла своей семье?

Фань вскинула руки, её лицо исказилось.

— С тебя станется! — воскликнула она. — Твоя мать не побоялась к ним обратиться ради своей выгоды. Все это знают! Так почему бы и тебе не захотеть больше, чем полагается?

Ицин не верила своим ушам.

— Да ведь это же бессмыслица! Что мне с того, если погибнет семья?

— Ну, когда ты танцевала при всех, ты о семье не думала, не так ли?

Ицин чувствовала, как в ней вскипает ярость, но не успела ответила, как удар нанес Чжэнь. Он с ухмылкой наклонился к ней.

— Неудивительно для такой, как ты. Говорят, что ты в утробе появилась только благодаря духам. Кто знает, считаешь ли ты вообще нас своей семьёй.

— Довольно, — резко сказал отец.

На этот раз он встал, глядя на всех с утомлением, словно только сейчас понял, насколько глубоко трещит его семья.

— Если мы хотим выжить в Тивии — мы должны держаться вместе. Больше никаких ссор. Никаких подозрений.

Но было уже поздно. Слова были сказаны. Взгляды брошены.

— Не всё так плохо. — продолжил отец. — Многое из груза уцелело. А то, что всё твоё приданое осталось нетронутым — даже хорошо. Может, ещё получится заключить брак. Сейчас нам как никогда нужны союзники в этой провинции. Наша семья должна выжить любой ценой, и мы все должны приложить для этого усилия.

Ицин вздохнула. Она ощущала себя плохой дочерью, потому что не могла отделаться от мысли, что «любой ценой» — означало прежде всего жертву с ее стороны. Она очень ясно поняла, какой будет ее судьба. Ее продадут в жены при любом раскладе событий, лишь бы семья не познала нужды. И не важно, кто будет мужем и кем он ее сделает — пятой, второй, третьей женой или, вообще, наложницей. И как дочь она должна смириться с таким решением, тем более теперь, когда другого выбора у нее уже не было. Она взглянула на мать и на то, как та прижимала руки к своему животу, когда отец говорил о том, что их род будет обречен, если они все не приложат усилия. И внезапно осознала.

Ицин уже не первый раз замечала за матерью этот жест. Как только та слышала что-то невероятно пугающее, то сразу прикладывала ладонь к животу. А теперь она так быстро поверила в слова наложницы Фань о том, что Ицин проклята — даже не подвергая сомнению, будто ей было все равно правда это или нет, ей просто надо было любой ценой, на всякий случай, защититься от всего. Или защитить кого-то от всего? Ицин почему-то вспомнились как шаманка сказала, что слова о единственном ребенке Тай Дзяо –ложь.

Что если ее мать беременна? Это могло бы многое поменять для Ицин. Это могло бы даже сплотить их с Тай Дзяо, если та поймет, что Ицин может стать ей полезным союзником. Ведь в их семье есть от кого защищать нерожденного ребенка. Ей нужна поддержка матери, ведь у Ицин не было никого в этой семье. Никого, кто мог бы защитить её. Никого, кто мог бы встать на её сторону. А если не удастся заключить сделку о браке с тем торговцем? Если она станет ненужным грузом? Тогда её отдадут в жёны первому, кто предложит хорошую цену. Или продадут в услужение. Или что-то хуже. Пусть отец говорит, что Ицин много не понимает в этой жизни, но это не делает ее глупой и уж предложить такие вещи она была способна.

Конечно, она ощущала чувство вины за то, что продолжает быть непослушной дочерью, но она упрямо верила, что ее предложение отцу о работе — стоящее. Просто отец пока не готов так резко изменить свои взгляды на положение женщины в семье. Но для тивийцев работающая дочь или жена — не были чем-то позорным и со временем ее отец поймет это и увидит в этом выгоду. Его дочь может быть полезной для семьи не только как выгодная невеста. Она сможет это доказать отцу. Только для этого нужно время, которого у Ицин не станет если она выйдет замуж за торговца. Она должна попробовать переманить мать на свою сторону.