Истинная на сдачу, дракон в комплекте

Глава 40. Мы справимся

Секретарь вернулся довольно быстро и пригласил меня следовать за ним. Мы прошли по узкому коридору, стены которого были увешаны строгими портретами каких-то надутых господ, и остановились у двери с массивной латунной ручкой.

— Проходите, — короткий кивок, и он пропустил меня вперёд.

Кабинет оказался просторнее, чем я ожидала. Высокие окна затянуты тяжёлыми шторами, свет проникал узкими полосами, от чего в углах сгущались тени. За столом сидел мужчина лет сорока с лишним, с суровым лицом и военной выправкой, которую не скроешь даже в дорогом камзоле. Его взгляд был прямым и цепким, от которого хотелось поёжиться. Не прошло и пары секунд, как мужчина без прелюдий задал вопрос:

— Почему явились вы, а не сам герцог Виери?

Я чуть замялась, но быстро собралась и отвела глаза в сторону, будто это само собой разумеется:

— Его Светлость... пока не может лично приехать. Восстанавливается после сложной поездки, поэтому поручил мне передать платёж.

Кажется, мой собеседник не поверил, потому что в его глазах мелькнуло подозрение, но он ничего не сказал, лишь наклонился вперёд. Я достала из сумки восемь серебряных монет и аккуратно выложила их на стол.

— Вот, — твёрдо проговорила. — Прошу расписку о получении.

Олаф Градский чуть дернул уголком губ, но всё же взял перо, черканул несколько строк и оставил размашистую подпись. Бумагу я тут же пододвинула к себе, проверила — и аккуратно сложила в сумку.

— Теперь о сроках, — осторожно начала я. — Его Светлость просит немного отсрочить следующий платёж, дать хотя бы…

— Нет, — мужчина перебил меня слишком резко и достаточно быстро. — Правила одни для всех. Если я сделаю поблажку герцогу Виери, другие заемщики узнают. Решат, что я слабак, и не станут возвращать долги.

Слова его звучали вроде бы разумно, но меня не отпускало неприятное ощущение. Градский говорил слишком много и слишком настойчиво оправдывался, словно заранее готовился к этому разговору. Я слушала его, и с каждой фразой неприязнь к этому человеку крепла.

— «Да он вовсе не собирается ждать... Ему и не нужно, чтобы Кристиан вернул долг», — сжалось у меня внутри. Подозрение, тонкой иглой впившееся в сознание, не отпускало: что-то здесь не так, и этот человек играет совсем не честно.

— Я вас поняла. Спасибо за откровение, — холодно улыбнулась и тут же протянула ладонь, прощаясь с тем, кого Кристиан считал едва ли не близким товарищем.

Не задерживаясь ни на секунду, я поднялась, коротко кивнула и почти выскользнула из кабинета, не желая тратить своё время на пустые разговоры. Воздух за дверью показался мне заметно свежее, чем в прокуренном кабинете «домика кредитного содействия», и я облегчённо вздохнула, вынырнув наружу, словно из затхлого колодца.

Тиберий ждал у входа, и, увидев меня, с облегчением расправил плечи. Я лишь кивнула и велела возвращаться к складу. Там нас уже ждали — работники закончили погрузку, аккуратно уложив тюки и рулоны, а мои новые работницы разместились на телеге, заняв свободные места.

Небольшим обозом мы покатили обратно в Нижний Долес. Дорога прошла без происшествий, если не считать того, как крестьяне на обочинах откровенно косились на нашу нагруженную повозку. Любопытство у них так и светилось в глазах: не каждый день видишь, как поместье герцога оживает работой и тащит домой столько добротного товара.

К вечеру мы добрались до усадьбы. Нас встречал не только Орлин, выглянувший первым с привычной суровостью, но и мои мастерицы, которые, как оказалось, уже успели соскучиться. Они внимательно окинули взглядом новых работниц, после чего одобрительно переглянулись и тут же пригласили всех на перекус. Маричка, раскрасневшаяся от хлопот и гордая своей стряпнёй, выставила на стол нехитрые блюда, явно приготовленные под чутким руководством Орлина.

Новый коллектив обустроился быстро. Женщины оставили свои вещи в людской и почти сразу отправились в рабочую комнату. Там я ввела их в курс дела: объяснила, над чем мы трудимся, что уже готово и что в приоритете. Каждая рассказала о своём умении, и вскоре обязанности были поделены так, будто они всегда трудились с нами. Кто-то ловко взялся за раскрой, кто-то — за пошив, а вышивальщицы оживлённо спорили о цветах и узорах.

Работа пошла так быстро и ладно, что я не удержалась и улыбнулась: кажется, наше маленькое предприятие наконец-то набирало настоящую силу. И будь у меня немного больше времени, я бы смогла собрать оставшуюся сумму долга.

Как только мы закончили с работой и распределили последние задания на завтра, я больше не могла усидеть ни минуты. Быстро поднялась наверх и направилась в комнату Кристиана. Мужчина всё так же лежал в неподвижном сне, и хотя его дыхание было ровным, а перевязки уже выглядели значительно чище, чем вчера, сердце моё сжималось от тревоги. Он должен был хотя бы на миг открыть глаза, сказать хоть слово, но всё оставалось по-прежнему — молчание и сон.

Орлин встретил меня у двери и тихо сообщил, что лекарства действуют, раны заживают, но Его Светлость почему-то не просыпается. В голосе старика прозвучала неуверенность, которую он тщетно пытался скрыть, и от этого тревога во мне лишь усилилась.

— Идите отдыхать, — мягко, но настойчиво сказала я, положив ладонь ему на плечо. — Этой ночью я сама прослежу за ним. Вам нужно силы беречь, без вас мы завтра не справимся.

Старик хотел возразить, но, увидев моё упрямое выражение лица, лишь тяжело вздохнул и покорно кивнул. Пожелав мне спокойной ночи, он ушёл, оставив нас вдвоём.

Я же сняла платье, переоделась в простую ночную рубашку и осторожно забралась под одеяло рядом с Кристианом. Подложила под голову его руку, будто желая почувствовать живое тепло, и легонько положила ладонь ему на грудь. Сердце билось, медленно и уверенно, словно вселяя надежду. Я закрыла глаза, прислушиваясь к этому ритму, и тихо прошептала:

— Просыпайся, Крис… я жду.

Тишина в ответ казалась тяжёлой, но я всё равно не убирала руку, будто могла удержать его здесь, рядом со мной, просто своим прикосновением.

Ночь прошла словно в тумане. Я лежала рядом с Кристианом, то прижимаясь к его плечу, то поднималась, чтобы проверить повязки. Иногда тихо говорила с ним, словно мужчина мог меня слышать — рассказывала о том, как прошёл день, о женщинах, которые так стараются, о нашем доме, в котором кипела работа. Шептала о том, что жду его пробуждения и что без него всё это кажется каким-то хрупким и ненастоящим.

На миг веки тяжело смыкались, и я проваливалась в короткий сон, но малейший стон или даже едва заметное движение рядом будили меня. Тогда я снова бралась за дело: меняла влажные повязки, капала на раны лекарство, подправляла простыни. И снова садилась рядом, убаюкивая себя мерным дыханием Кристиана, словно в такт его сердцу.

К утру я уже не чувствовала усталости так остро — скорее, пришло какое-то странное спокойствие. Я понимала: теперь этот дом зависел от меня. Нужно было держать всех и всё в руках, чтобы герцог, когда откроет глаза, увидел порядок, а не хаос.

Перед тем как спуститься к мастерицам, я наведалась во двор. Пернатое воинство встретило меня шумным клекотом и жадным гоготом — видно, давно ждали завтрака. Я накормила их, проверила гнёзда и пообещала не забывать о наших питомцах, даже если дел будет невпроворот.

Драконёнок же, сидевший в дровнике, явно дулся на весь мир. Как только я вошла, он вскинул голову и протяжно заурчал, будто жалуясь на своё заключение. Я присела рядом, положив ладонь на его мордочку и тихо прошептала:

— Потерпи, малыш. Я знаю, тебе тяжело сидеть взаперти, но иначе никак. Как только всё уладится, мы что-нибудь придумаем. — Он шумно фыркнул, стукнув хвостом по полу, но всё же ткнулся лбом мне в плечо, словно соглашаясь. — Вот и договорились, — улыбнулась и направилась обратно в дом, где меня уже ждала новая работа и новый день.

С утра я решила не давать себе времени на лишние мысли. В нашей рабочей комнате уже гулко звучали голоса женщин, каждая занялась своим делом. Новенькие мастерили уверенно, словно всегда здесь работали, а старые мои помощницы охотно подсказывали им, как и что лучше делать. Я обошла всех, отметила, кто аккуратнее шьёт, кто быстрее набивает, а кому лучше доверить подготовку тканей.

— Александра, посмотрите, я придумала вот такой стежок, — робко подошла Анета, показывая вышивку с мелкими завитками.

— Замечательно, — похвалила я, склонившись над её работой. — Такой узор точно понравится маркизе. Оставь, потом вместе подумаем, куда лучше пустить.

Я переходила от однойработницы к другой, поправляла, где ткань тянулась, где шов уходил в сторону. Женщины спорили, смеялись, подшучивали друг над другом, и я вдруг ощутила: у нас получается настоящая команда.

К обеду в усадьбу прибыл воз из поселения. Мужчины сгружали мешки с пухом и пером, и всё это добро нужно было оплатить. Я тут же вспомнила, что свои последние серебряные монеты я отдала в конторе Градского. И от этого воспоминания неприятно кольнуло в груди — тот разговор оставил горечь. Но что поделать, товар ждать не мог.

Я поднялась к Кристиану. Он всё так же лежал без сознания, но дыхание стало глубже, а цвет кожи понемногу возвращался к жизни. Я села на край кровати, коснулась его ладони и тихо попросила прощения, будто он мог услышать:

— Прости, Крис, но я возьму у тебя из кошеля. Обещаю — это на дело, не на пустяки.

Порывшись в его сумке, я нашла несколько медяков и аккуратно спрятала пустой мешочек обратно. Вернувшись во двор, оплатила пух, а остаток монет оставила на хозяйственные нужды.

Женщины с энтузиазмом набросились на новые материалы, и работа зашумела с новой силой. Пух летел в стороны, подушки пухли прямо на глазах, а Ганна радостно ворчала, что с таким количеством сырья мы можем наполнить целый дом.

Три следующих дня слились для меня в одно длинное, вязкое полотно, где солнце и луна лишь менялись местами, а я будто и не жила — существовала во сне наяву. Днём я трудилась вместе с женщинами, не позволяя себе ни на минуту замедлиться. Мы шили, наполняли, вышивали, и число готовых подушек росло с каждым часом так быстро, что казалось, они множатся сами по себе. Смех, переговоры, шелест ткани и мягкий хруст пуха заполнили комнату, и это было единственным звуком, который позволял мне не сойти с ума от тревоги.

А ночью — ночью я снова оказывалась рядом с Кристианом. Садилась на край его постели, брала его руку в ладони, говорила с мужчиной, словно он мог услышать каждое моё слово. Я рассказывала о том, как продвигается работа, как справляются женщины, как растут наши подушки, будто это могло удержать его здесь, в этом мире. Иногда я просто молчала, прислушиваясь к его дыханию и уговаривая себя, что оно стало ровнее, глубже и спокойнее.

На вторые сутки жар ушёл, и это было облегчением, но Кристиан всё равно не просыпался. Орлин, нахмурившись, не раз проверял его, менял мази, пока наконец не вернулся к той самой первой, которую использовал сразу после моего возвращения из ущелья. Старик ворчал, но я замечала — его взгляд теплеет, когда он видел, что раны начали стягиваться.

— Он скоро очнётся, — повторял он каждый раз, словно молитву.

И я кивала. Верила ли я? Я заставляла себя верить, потому что другой дороги у меня просто не было.

Тем временем в сушильне шуршали связки трав. Мы перебрали, рассортировали и взвесили их — вышло чуть больше трёх килограммов. По договору с леди Миланой за каждый килограмм она платила две серебряные монеты. Шесть монет. Этого было ничтожно мало, если сравнить с тем долгом, который висел над Кристианом.

Подушки, конечно, тоже приносили доход, три медяка за штуку, и мы сделали уже немалую партию. Но сколько бы их ни вышили и ни набили, этого всё равно не хватало. К тому же я прекрасно понимала: женщины работали не из пустого усердия, у каждой была семья, дети, хозяйство. Я не имела права оставить их без заработка. Их руки кормили не только меня и моё отчаянное предприятие, но и их собственных близких.

И каждый вечер, ложась рядом с Кристианом, я смотрела на его лицо и понимала — времени у нас всё меньше. Неделя. Всего лишь неделя, и Градскому придётся отдать больше двадцати серебряных монет. А у меня в руках — лишь крохи.

Вечером, когда мастеровые разошлись отдыхать, а в доме воцарилась относительная тишина, я наконец позволила себе сесть за стол и провести учет. Сложила на столе связки записей, принесла маленькие весы, на которые уже и смотреть не хотелось, ведь они упорно показывали то, что мне совершенно не нравилось.

Чайные травы после просушки и расфасовки дали мне примерно шесть серебряных монет. Может, и больше, но точность весов оставляла желать лучшего, поэтому всякая мелочь в расчет не шла — пусть будет шесть.

Дальше — подушки. На лавке аккуратной стопкой ждали своего часа тридцать шесть вышитых, по четыре медяка каждая. Чуть поодаль, словно солдаты на построении, выстроились сто двенадцать обычных — по три медяка за штуку. Я пересчитала дважды, чтобы не ошибиться. В сумме выходило чуть больше четырёх серебра, а точнее — четыре серебряных монеты и восемьдесят медных.

Вроде бы и неплохо, если сложить всё вместе: шесть серебра с чая и четыре с хвостиком за подушки. Почти одинадцать монет! Радоваться бы, если бы не обязательства, которые поджимали меня со всех сторон.

Во-первых, пух. За него я еще оставалась должна один серебряный. Во-вторых, женщины. Каждой из моих постоянных мастериц — по двадцать пять медяков. И новым помощницам, что приехали от леди Миланы, — по пятнадцать. В сумме получалось минус один серебряный и тридцать пять медяков.

Я взяла грифель и вывела нехитрые столбики на дощечке, вычитая и складывая заново, как будто от этого цифры могли измениться. Увы, они упорно складывались в одно и то же: восемь серебряных монет и сорок пять медяков чистой прибыли.

Выглядит будто бы солидно, если не вспоминать, что восемь серебряных я уже отнесла Градскому, а впереди — ещё более четырнадцати. А срок же неумолимо приближался, и у меня в запасе оставалась всего неделя.

Я прижала ладонь к виску, чувствуя, как подкрадывается усталость, и тихо выдохнула:

— Всего мало… катастрофически мало.

Но останавливаться я не собиралась. Утром мы отправимся к леди Милане, и я обязательно попробую выжать из сделки с ней максимум, что смогу.