Истинная на сдачу, дракон в комплекте

Глава 31. Мы снова вместе

Проснулась я неожиданно легко, будто небо за окном само разбудило — мягким светом, тёплым воздухом и тихой уверенностью: новый день будет хорошим. Потянувшись, я зевнула и сразу же спрыгнула с кровати, в уме перебирая, что можно надеть. Бежевое платье, привычное и удобное, постирала ещё вчера, так что сегодня выбор пал на изумрудное — чуть более нарядное, чуть непривычное, но именно оно казалось сейчас правильным.

В нём я чувствовала себя чуть-чуть увереннее, чуть красивее, как будто внутри расправлялись крылья. Может быть, кто-то это заметит. Может быть… он.

Я быстро заплела волосы, пригладила упрямую прядь, что каждый раз выбивается, словно наперекор, взглянула в мутноватое зеркало — и позволила себе лёгкую, почти заговорщическую улыбку. Сегодня я хотела нравиться. Хотела светиться. Хотела быть замеченной.

В коридоре на мгновение задержалась неподалеку от его спальни. Тихо. Ни шагов, ни голосов, ни характерного звука чашки о дерево. Может, Его Светлость уже спустился? Или он в саду? Я постояла ещё чуть-чуть, совсем немного, и развернулась, прикусив губу. Лестницу пролетела почти бегом, едва не запутавшись в подоле, но остановиться не смогла — по дому уже расплывались ароматы. Тёплые, щекочущие и обещающие уют.

На первом этаже пахло так, что хотелось закрыть глаза и просто идти на запах. Свежий хлеб, обжаренные специи, чуть карамельный лук, горьковатый травяной отвар. Я прошла в сторону кухни, с каждым шагом чувствуя, как тает тревога, растворяясь в этих повседневных, почти домашних запахах.

Кухня встретила меня привычным уютом — и неожиданной тишиной. За столом был только Орлин. Один. Я даже на миг растерялась, словно ожидала, что кто-то ещё обязательно будет здесь — привычно, как деталь интерьера. Но тут же собралась, выпрямилась и улыбнулась, будто всё именно так и должно быть.

— Доброе утро, — поздоровалась, стараясь, чтобы голос звучал обыденно. Без лишней ноты.

Старик, не оборачиваясь, махнул рукой на стол:

— Утро доброе. Садись, каша уже готова, чай вот-вот подоспеет.

Я опустилась на стул, краем глаза всё ещё поглядывая на дверь — вдруг он появится? С чашкой, с полурасстёгнутой рубашкой, с той своей спокойной усмешкой, в которой всегда спрятано что-то большее. Но дверь так и не открылась.

— А Кристиан?.. — спросила я небрежно, как бы мимоходом, отламывая ломтик хлеба.

Мой напарник по огородным делам поставил передо мной кружку, вдохнул аромат, и только тогда ответил:

— Ушёл с рассветом в ущелье.

Я замерла. Не от испуга — но внутри что-то коротко сжалось, будто сердце сделало лишний удар.

— Один? Опять? — спросила уже тише, и чашка, которую я держала, неожиданно громко коснулась стола.

— Как всегда, — спокойно ответил Орлин, взглянув на меня мимолётом. — Говорил, времени мало, надо собрать всё, пока сроки не вышли. Плату тоже обещали, так что… работа.

Я кивнула, будто всё поняла, и, правда, понимала, но от этого легче не стало. Я взглянула на старика, словно ожидая от него подтверждения — что он спокоен, значит, всё в порядке. И да, он уже вернулся к своим делам: разбирал какие-то травы, поправлял полотенце на ручке печки. Это и правда немного успокоило. Раз он не волнуется — значит, не стоит и мне.

— Раз он за нас трудится, — тихо пробормотала я, — будем работать и мы.

— Я как раз хотел предложить, — кивнул Орлин. — После дождя земля мягкая, грядки как раз к прополке. А наши пернатые уже пасутся рядом, будто ждут урожай со дня на день.

— И их нужно покормить, — добавила я, сдвигая пустую миску. — Вчера они смели всё в рекордные сроки. Даже дракончик отстаивал свою порцию с таким видом, будто родился с короной на голове.

— А как же, — усмехнулся старик. — Он у нас теперь вожак и следит за порядком.

— Порядок… — фыркнула я. — Вчера он целиком нырнул в кадку с морковкой. Гусь потом час чесался.

Мы смеялись, и смех этот был лёгким и тёплым — настоящим. И всё же, когда мы с Орлином вышли во двор, взяв корзины и ведро с кормом, я чувствовала, как невысказанная тревога всё ещё прячется где-то под ребрами.

Наше крылатое воинство, конечно, уже ждало. Гусята расхаживали важно, цыплята суетились, лезли под ноги, дрались за щепоть зерна. Их жёлтый пушок начал уступать место настоящим перьям — белым, рыжим, пёстрым. Они уже были не малыши. Почти взрослые. Особенно если не смотреть, как один цыплёнок гоняет за хвост другого.

Драконёнок, как всегда, вышёл последним из-за сарая. Потягивался, щурился на солнце, будто и не он вчера устроил беготню по двору. Спина у него окрепла, крылья стали шире, глаза — умнее. Он по-прежнему держался в стороне, но уже не прятался. Он наблюдал. Внимательно, почти как… хозяин.

Пока Орлин ушёл за лопатой, я осталась на грядках. Земля была влажной, мягкой, и в ней уже поднимались первые ростки — живые, упрямые и зелёные. Мы сажали их вдвоём, и в каждом крошечном листике чувствовалось что-то личное. И всё-таки я всё чаще поднимала голову, смотрела на дорогу… и ждала.

С каждым разом это стало происходить всё чаще. Взгляд сам собой тянулся к калитке. Я убеждала себя, что всё хорошо, что он справится. Что он сильный. Но беспокойство росло: тихо, капля за каплей, как дождь, собирающийся в лужу.

— Всё, не могу, — шепнула я себе, выпрямляясь.

Вышло будто случайно.

— Просто выгляну и посмотрю, может, он уже рядом. Может, телега едет. — Я отряхнула руки о фартук, бросила взгляд на грядки и пошла к воротам. Медленно, но решительно.

Калитка скрипнула, и этот звук почему-то прозвучал слишком громко. Я вышла за двор и остановилась у тропы, вглядываясь вдаль.

Воздух был тёплым, пах травами и пылью. Всё было тихо, слишком тихо. Я остановилась и начала вглядываться в горизонт. Потом шагнула вперёд, затем ещё шаг. И даже не заметила, как остановилась у кромки поля, сжимая в пальцах подол платья. Сердце билось слишком быстро. В горле встал ком, как будто что-то не давало дышать свободно.

И вдруг я увидела — движение. Сначала лёгкий вихрь пыли, потом — стук копыт, уже знакомый, чуть сбивчивый, и всё внутри рвануло навстречу. Я сделала шаг, потом другой, вглядываясь — и наконец различила его. Возница, телега, и он. Уставший, пыльный, с опущенным взглядом, но целый. Живой. Едущий домой.

Я не пошла ему навстречу. Просто стояла. И только тогда впервые за весь день по-настоящему выдохнула. Кристиан поднял глаза, встретился со мной взглядом, и я не улыбнулась сразу — внутри всё было слишком наэлектризовано, слишком живо. А потом… я увидела его улыбку и ответипа мужчине тем же. По-настоящему. С облегчением.

Мой герцог вернулся. А я — всё ещё здесь и жду.

— Вы ведь обещали не рисковать! — вспыхнула я, едва возница увёл лошадей, оставив нас с Кристианом наедине у распахнутой калитки. Слова вылетели сами — быстрые, слишком громкие, почти обвиняющие. Я не собиралась нападать, не планировала устраивать разборки, но всё, что копилось с утра, просто вырвалось наружу. — И даже не сказали, куда идёте! А что, если бы… — я осеклась, не договорив. Просто не смогла.

Кристиан остановился, задержал взгляд на моём лице, словно пытался прочитать между строк и боль, и тревогу, и то, чего я сама не хотела признавать. Затем сделал пару шагов навстречу — неторопливо, спокойно и уверенно.

— Но я ведь вернулся, — проговорил тихо, почти с упрёком, но мягко. — Всё хорошо. Я в полном порядке, как видишь.

Его голос был ровным, но в нём звучала та особенная интонация, от которой внутри всё вдруг пошло вразнос. А когда герцог улыбнулся, эта самая канарейка, что с самого утра ёрзала где-то в груди, как будто взлетела и со всего маху ударилась о рёбра. Он стоял так близко, что я чувствовала запах дороги, чуть прелых трав, солнца на коже. И смотрел… прямо. Честно. Не отводя взгляда.

Я опустила глаза всего на секунду, чтобы не выдать себя, но тут же снова подняла их — упрямо, как будто хотела напомнить: я тоже умею держаться. Вот только голос всё же предал:

— В следующий раз… делитесь со мной своими планами. Пожалуйста.

Мужчина кивнул, чуть смягчившись. А я всё ещё не могла понять — злюсь ли я на него, или просто боюсь, что он однажды не вернётся. Кристиан молча кивнул на мои слова — не из вежливости и не ради формальности, а по-настоящему, с той самой спокойной уверенностью, которую не нужно доказывать словами. Его взгляд оставался мягким, внимательным, и в нём читалось нечто большее, чем просто согласие.

А потом он протянул руку. Без пафоса, без резких движений, почти как бы между делом — просто коснулся моих пальцев, осторожно, словно проверяя, позволю ли я, не отдёрну ли руку. Но я не отдёрнула. И не потому, что растерялась — просто в этом жесте было что-то настолько естественное и правильное, что любое сопротивление показалось бы фальшивкой.

Его ладонь была тёплой, чуть шершавой, с едва заметными следами работы, и прикосновение оказалось удивительно спокойным — не напористым или настойчивым, а уверенным в самом главном: в присутствии. В реальности этого момента. И в этом простом касании было больше, чем во всех словах, что мы сказали — и, возможно, скажем когда-либо.

Я осталась стоять, не двигаясь и чувствуя, как пальцы чуть подрагивают, и в груди поднимается тепло — то самое, которое приходит не от солнца, а от чьего-то тихого, честного присутствия рядом. Он не сжимал мою руку, не тянул к себе, просто держал — легко, но с тем особым вниманием, которое невозможно подделать.

И в этой тишине, нарушаемой лишь шумом ветра и далёким гулом все еще работающих на поле крестьян, в этом взгляде и в этом молчаливом прикосновении было что-то удивительно личное — слишком тонкое, чтобы описывать словами, но достаточно сильное, чтобы я не могла не почувствовать.

— Вы ведь… правда в порядке? — спросила негромко, словно не хотела спугнуть то хрупкое, что возникло между нами, и всё же не могла удержаться от желания услышать подтверждение.

Мой собеседник ответил не сразу, чуть наклонив голову, но потом всё же заговорил, так же тихо, как и я.

— Сейчас — да. Потому что вернулся.

Я улыбнулась — не потому что так нужно, а потому что иначе уже не могла. Улыбка вышла мягкой, чуть грустной, но настоящей, и в ней, как и в его прикосновении, было гораздо больше, чем можно объяснить.

В этой уютной тишине Кристиан все же медленно убрал руку, но наши пальцы задержались на мгновение, словно не спешили отпускать. И этого короткого прикосновения, этой секунды понимания между нами оказалось достаточно, чтобы что-то поменялось. Незаметно. Навсегда.

Мы стояли молча, ещё несколько секунд, не торопясь возвращаться, словно оба понимали, что вот этот момент — между тишиной и шагом — важнее любого следующего. Но жизнь, как всегда, шла своим чередом, и со двора уже доносились звуки, которым было совершенно всё равно, что происходит в душе у герцога и простой девушки.

— Пора, — негромко сказала я, чуть понизив голос, чтобы вернуть себе привычное дыхание.

Мужчина рядом со мной кивнул, и мы вместе направились к калитке, не торопясь, будто каждый шаг по этой дороге уже был не совсем таким, как раньше. Мы шли молча — не потому что не о чем было говорить, а потому что и без слов всё было сказано.

Когда мы вошли во двор, нас тут же встретила делегация в полном составе: гуси гордо вытянули шеи, в ожидании корма уткнувшись в воздух, цыплята суетливо заметались у ног, один из них почти врезался в подол моего платья, но сразу же важно убежал, словно ни при чём. Где-то сбоку щёлкнуло крыло — это драконёнок, из своей тени, важно наблюдал за возвращением, склонив голову на бок и чуть прищурив один глаз, будто собирался потом обсудить всё с кем-то своим.

Орлин стоял у грядок, с ведром и лопатой, и, заметив нас, только фыркнул в усы и театрально буркнул:

— Во как. Вернулся. И даже не с пустыми руками.

Он перевёл взгляд на меня, потом снова на Кристиана, но ничего больше не сказал, только продолжил копать землю, делая вид, что всё, что происходит вокруг, не имеет к нему ни малейшего отношения.

А я в этот момент почувствовала, как странно спокойно мне стало. Как будто что-то выровнялось внутри, как будто я долго держала равновесие на узкой доске — и наконец ступила на землю. Мы были дома. Втроём. С драконёнком, гусями и этой смешной, пахнущей хлебом и свежей травой реальностью, которую мы почему-то строили вместе.

— Пойду помогу Орлину, — сказала, уже направляясь к грядкам, но всё ещё чувствуя на себе теплый взгляд. И не оборачивалась — просто знала, что он смотрит. Так же внимательно. И чуть иначе, чем раньше.

Кристиан Виери

Я и представить не мог, что моё утреннее исчезновение вызовет у неё такую реакцию. В словах — возмущение, в голосе — тревога, но всё это легко читалось между строк: Саша переживала. Не из-за формальностей или приличий, а по-настоящему — и это удивляло больше, чем всё остальное. Хотя… ещё сильнее удивила та самая искра в её взгляде, когда девушка меня увидела. В ней не было обиды — только облегчение. И, если быть честным, эта искра засела где-то глубже, чем мне бы хотелось признать.

Александра, будто отмахнувшись от всей сцены, поспешила к грядкам, бросив через плечо:

— Ужин будет через полчаса. Если, конечно, наши гуси снова не вздумают забастовку.

Я усмехнулся, не ответив, и остался во дворе, наблюдая, как эта заноза в моем сердце вместе с Орлином снова берётся за дело. В ней удивительным образом уживались лёгкость и упрямство — только что спорила со мной, а теперь, будто ничего и не было, уже стояла по колено в зелени и тёрла ладони от земли.

Полчаса. Этого вполне хватит.

Я поднялся в свою комнату, сбросил дорожную одежду, сполоснул руки и лицо, стряхнул с себя пыль дороги. После всего — захотелось просто немного тишины. Не для отдыха, а чтобы собраться с мыслями и… с благодарностью рассмотреть свою находку.

Пара кустиков эринея лежали на столе, словно маленький трофей. Листья были свежие, тугие, с ровными прожилками и чуть сизым оттенком по краям. Не цветущий, конечно, но всё же — достойный. Вполне пригодный для заварки.

Я аккуратно разложил побеги, достал нож и начал их измельчать — не спеша, почти ритуально. Эти травы требовали уважения. Если всё пойдёт по плану, через два-три дня сырьё будет полностью готово. Тогда я смогу доставить маркизе первую партию — и, по крайней мере, вернуть долг за аванс. Уже неплохо.

Придётся, конечно, предупредить её, что один из компонентов — в процессе подготовки. Не стану вдаваться в подробности: всё, что касается цветущего эринея, всегда было частью нашего семейного знания. Пусть это и не официальная тайна, но раскрывать секрет — всё равно что обесценить саму суть. Скажу проще: если повезёт, следующая партия может быть... элитной. Так и звучит убедительнее, и обещание лучше воспринимается, когда подкреплено делом.

Я откинулся на спинку стула, посмотрел на сушильную решётку, где аккуратными рядами уже выложены подготовленные травы, и впервые за день позволил себе остановиться — просто замереть, на миг отключиться от дел.

Снаружи доносились голоса, гогот гусей и чирикание птиц в саду. Жизнь шла своим чередом. Я снова был дома, и впервые за долгое время — для меня это действительно что-то значило.

Ужин прошёл в тёплой, почти домашней обстановке. На столе было простые, но вкусные тушёные овощи с пряной зеленью, немного хлеба, заварной отвар, в котором угадывался тимьян и мята. Всё приготовлено Александрой и Орлином — со вкусом, заботой и, как ни странно, с какой-то лёгкой радостью. Возможно, оттого, что мы снова за одним столом. Возможно, потому что я всё-таки вернулся.

Я рассказал о сборе трав — об эринее, жёлтолистах, даже упомянул редкую бельтру. Показал высушенные образцы, и Орлин, при всей своей внешней ворчливости, одобрительно кивнул. О встрече с ржанниками я, разумеется, умолчал. Незачем тревожить близких тем, что уже позади. Особенно если это ничем не изменит сути.

После ужина мы ещё долго сидели на кухне, лениво обсуждая, что делать с нашим крылатым полком. Цыплята и гусята росли на удивление быстро. Уже начали линять, пушок сменялся пером, а драконёнок с каждым днём становился всё более независимым и, если быть честным, всё более наглым.

— С такими темпами роста мы вряд ли сможем прокормить их всех к зиме, — проговорил я, поглаживая виски. — Даже если учесть, что крестьяне принесут десятину… зерна хватит, может быть, до середины зимы. А дальше — вопрос.

Я не стал добавлять, что сам дом всё ещё заложен, долги висят как заноза под ногтем, и каждое новое приобретение — это ставка на завтра. Что я в буквальном смысле работаю, чтобы выкупить наследие. Зачем? Чтобы не перегружать ужин отчётами. Но вопрос остался в воздухе.

— У меня есть одна мысль… но я не уверена, что вы её оцените, — негромко подала голос Александра. Мы оба с Орлином повернулись к девушке почти одновременно, и она, не выдержав взгляда старика, чуть смущённо усмехнулась: — Я не знаю, везде ли у вас так… но подушки очень жёсткие.

Я едва не поперхнулся от неожиданности. Орлин удивлённо хмыкнул и почесал затылок:

— Мы их сеном набиваем, — почесал затылок Орлин. — Проще и дешевле. На шерсть средств нет, да и морианский мягкий мох, что на подушках у знати, у нас не растёт. Его только из-за моря и возят — а стоит он как крыло от дракона. А можно, по-вашему, как-то иначе?

Александра кивнула, и на её лице появилась лёгкая улыбка:

— Конечно. Сейчас, когда наши «крохи» линяют, пушок начинает сыпаться. Его можно аккуратно собирать. А к осени и перья начнут выпадать. Из этого можно шить подушки, матрацы, даже одеяла. Если подкупить немного ткани и собрать материал у крестьян — можно будет сшить не только для нас, но и попробовать продать.

Я смотрел на неё — и, чем больше слушал, тем отчётливее понимал: это звучит… не просто разумно, а вполне осуществимо. Это идея, у которой есть ноги, крылья и даже перья.

— А если я предоставлю материал прямо сейчас, — осторожно спросил я, — вы бы смогли попробовать сшить что-то в ближайшие дни?

Мы с Орлином переглянулись. Он прекрасно знал, о чём я. У матери сохранился сундук с тканями. Купленные ею ещё до болезни, с любовью подобранные, но так и не использованные.

— Можно попробовать сделать пару декоративных подушек, — уверенно сказала Александра. — Мне нужно посмотреть на ткани… и, конечно, нужны иглы, нитки, шило. Хотя бы базовый набор.

Я усмехнулся. Элианна Виери собирала рукодельные принадлежности с той же страстью, с какой я когда-то собирал карты. В её комнате наверняка всё сохранилось — благодаря старому защитному заклинанию, которое мы с отцом вложили в сундук много лет назад.

— Пойдём, — кивнул я.

Девушка встала, немного удивлённая, но поспешила за мной. Мы поднялись на второй этаж, в ту самую комнату, куда давно никто не входил. Я открыл дверь — и Александра замерла на пороге, будто вошла в храм. Шагнула осторожно, взглядом скользя по вещам, по стенам, по покрывалу на кресле у окна. Тихо. Почтительно.

— Это была её комната, — сказал я просто. — Здесь почти ничего не изменилось.

В дальнем углу стоял сундук. Тот самый. Над ним мерцало старое плетение — заклинание сохранности, сотканное в полголоса, почти на выдохе, из тех, что держатся не силой, а памятью. Я коснулся его ладонью, и чары мягко разошлись.

Крышка открылась с лёгким скрипом, и внутри нас встретил запах — не времени, а чего-то... родного. Ткани были сложены аккуратно: бархат, хлопок, лен, даже немного шёлка. Все — целые, чистые, как будто их только вчера купили.

Саш ахнула. Тихо, с искренним восторгом.

— Они… идеально сохранились.

Сзади послышалось ворчание:

— Ну наконец-то хоть пуху, что у нас по двору летает, найдётся применение, — Орлин, появившийся на пороге, хмыкнул, почесал подбородок и добавил: — А то уже, честно говоря, как в курятнике сплю. Подушка шуршит, как стог.

Я рассмеялся. Тихо. И вдруг почувствовал, что в этом странном вечере — с подушками, сундуком, тканями и драконами — впервые за долгое время стало по-настоящему тепло. Мы были разные и не были семьёй. И всё же… было ощущение, что мы строим что-то общее.