Истинная на сдачу, дракон в комплекте

Глава 11. Жизнь в герцогском поместье

Александра

Я заметила кровь почти сразу. На его руке, на боку — расползавшееся тёмное пятно, уже въевшееся в ткань. Сердце сжалось, дыхание перехватило. Хотелось воскликнуть, отпрянуть, но… нельзя. Сейчас Кристиан нуждался не в панике, а в помощи. И я знала, как это — сохранять лицо, даже когда внутри всё сжимается от страха.

Орлин, хоть и был худощав и явно вымотан, уже подхватывал герцога под руку. Я поспешила на помощь, не говоря ни слова. Мы с ним сработались удивительно слаженно: почти без слов, на одних взглядах. Я подставила плечо, поддерживая Кристиана, пока мы медленно поднимались по лестнице. Он почти не стоял на ногах, и каждый его шаг отзывался на моём плече тяжестью и болью. Но мы справились.

А когда мы добрались до комнаты и уложили мужчину на постель, я заметила, как под ним начинает проступать алое пятно. Проклятие. Простыня, перина — всё может пропитаться кровью. Я замерла на миг, потом вдруг вспомнила, что всё ещё держу в руке тряпицу — ту самую, которой протирала инструменты после уборки на улице.

Не раздумывая, я подложила её под раненую руку. Пусть и не чистая, но лучше так, чем позволить крови разлиться по всему. А потом — рукава засучены, волосы подколоты, лицо спокойное, почти холодное. Сейчас я не испуганная девушка. Сейчас я — помощница. И Кристиан Виери может на меня положиться.

Орлин, кинув последний взгляд на герцога, выбежал из комнаты — за лекарствами, за бинтами, за хоть какой-то надеждой. А я осталась. И осталась не просто стоять — время действовать.

Сжав зубы, я решительно коснулась разорванного рукава его рубахи. Ткань мешала, цеплялась за рану, прилипла местами к коже. Так нельзя. Я потянула — аккуратно, но уверенно. Рубаха поддалась, не вверх, как я рассчитывала, а с хрустом и треском разошлась по шву. Я замерла на секунду… и тут же решила: отлично. Всё равно одежду уже не спасти. А теперь, по крайней мере, я могу видеть, с чем имею дело.

Ранение было глубоким, по краю уже вздувшаяся кожа, багрово-синяя. Кровь, хоть и не текла сильным потоком, всё ещё просачивалась. Мне стало не по себе, но я заставила себя сосредоточиться. Осмотрелась в поисках чего-нибудь полезного — и вдруг взгляд упал на таз с водой, стоящий у изножья кровати. Он… был тут всё это время? Или Орлин успел принести?

Хотя, неважно.

Я подошла, взяла висящее на спинке стула полотенце, макнула его в прохладную воду и осторожно, медленно начала смывать засохшую кровь со здоровых участков кожи. Каждое движение — точное, бережное. Как будто от этого зависела чья-то жизнь. А может, так оно и было.

Кристиан застонал и метнулся на постели, его губы шевелились, бормоча что-то бессвязное. Я вздрогнула, но не отпрянула. Он метался, будто во сне, будто в каком-то кошмаре. И вдруг — затих. Слишком резко, слишком тихо. Я замерла. Сердце стучало в ушах. Наклонилась ближе, почти вплотную к его лицу, затаив дыхание. Тихо… Тихо… И вот — слабый, но ровный выдох. Жив. Просто отключился.

Я откинулась назад, выдохнула и тут же снова взялась за дело. Он дышит — этого достаточно. Панике тут не место. Рану нужно очистить, остановить кровь, подготовить всё до возвращения Орлина. Работа — вот что важно. И я знала, что делать.

Старик вернулся, будто знал, что именно в этот момент я нуждаюсь в его уверенности. Он молча поставил на стол свою сумку, достал пузырёк с резким, почти обжигающим запахом — спиртовым, без сомнений. Когда слуга обрабатывал рану, Кристиан дёрнулся даже в полубессознательном состоянии. Затем мазь — густая, тёмная, с резким травяным запахом, словно из десятка болот. Но я не отводила взгляда, старалась запомнить каждое его движение. Чистая тряпица, туго перевязанная вокруг плеча, почти походила на бинт.

— Повязку нужно будет менять каждые два часа, — глухо сказал Орлин, взглянув на меня.

Я кивнула. Это мне по силам. Это я точно сделаю. а сейчас можно было оставить нашего пациента не надолго и спуститься вниз. Мы оставили лишь одну свечу на тумбочке — достаточно, чтобы видеть, если вдруг что, но не тревожить зрение спящего. Орлин подхватил таз с розовато окрашенной водой, и мы начали спускаться по лестнице, стараясь не шуметь.

И тут — стук. Тихий, но настойчивый, как у человека, которому нужно, но страшно.

— Да кого ещё принесло среди ночи? — пробормотал старик, опуская тазик на пол и направляясь к двери.

На пороге оказался сухонький мужичок в потёртой куртке. Он что-то торопливо зашептал Орлину, понижая голос, как будто боялся быть услышанным. Старый слуга нахмурился, откинул за спину волосы, вперился в говорящего с вниманием и... не перебивал, слушал до конца.

А как только гость, завершив свою сбивчивую речь, отступил в тень, Орлин обернулся ко мне, недовольно сдвинув брови:

— Это староста поселения, который просил помощи у господина. И ему хватило наглости явиться сюда. Говорит, вещи Его Светлости привез, — пробурчал он, со скрипом в суставах шагнув вперёд. — Вот же упрямый.

Но тем не менее старик поспешил за гостем, прихватив свечу, и я, не отставая, двинулась следом. Мы шагали по узкой тропинке, где ветки хлестали по плечам, а тусклый огонёк в руке старика выхватывал из темноты лишь куски дороги. Вскоре наша странная троица оказалась на краю дороги, у самой обочины, где стояла старая, потрёпанная телега, запряжённая старой кобылкой.

Незнакомец, тот самый староста, молча передал Орлину тёмную куртку Кристиана, затем его меч и сумку. Всё это выглядело так, будто спешно собранное. Старик ничего не сказал, только кивнул. Мужичок же почесал затылок, замялся, а затем начал выгружать из повозки ещё вещи — корзины, свёртки, узелки, перевязанные цветной бечёвкой.

— Здесь немного еды... женщины наши передали, — тихо проговорил он, будто оправдываясь за поздний визит и за проявленное участие.

Орлин зыркнул на него так, что тот чуть не уронил корзину, но всё же буркнул:

— Ну уж ладно, коли тащили…

Старик начал собирать дары, но руки были заняты, и многое сразу поднять не мог. Староста предложил помощь, и одну из корзин передал мне. Она была увесистая. Я пригляделась — внутри громоздилась гора яиц, и одно из них явно выделялось: крупное, размером с тыкву, с узорчатой скорлупой. Страусиное, что ли? Или от какой-нибудь местной нечисти...

С этим необычным багажом мы втроём двинулись обратно, обратно по извилистой, заросшей дорожке к особняку, где тусклый свет одинокой свечи впереди казался почти маяком среди ползущей из леса ночной тьмы.

Ночь выдалась суматошной. Пока снаружи шелестели листья и где-то вдалеке ухала сова, внутри дома царила тревожная суета. Орлин оказался не только слугой, но и, по совместительству, местным лекарем — он возился с каким-то варевом на кухне, от которого шёл резкий запах трав, дыма и чего-то подозрительно похожего на ладан. Видимо, с аптеками в этом мире действительно не всё гладко… Или дело было банально в том, что финансы герцога пели романсы.

Я же почти не отходила от Кристиана. Он метался на постели, в бреду шептал несвязные слова, вздрагивал и потел — яд делал своё дело. И ведь даже жаропонижающих у них нет! Приходилось выкручиваться. Я поила мужчину отваром, который притащил старик, но толку от него было мало — он лишь немного поддерживал силы. Поэтому в ход пошли мои скромные познания в народной медицине и сцены из дорам, где героиня часами обтирала своего возлюбленного влажными полотенцами. Только вот в дорамах — банальный вирус, а тут — черт знает что.

Сквозь напряжение и бессонницу я почти не заметила, как ночь перевалила за середину. И тогда случилось небольшое чудо — то ли мазь Орлина сработала, то ли мои старания всё же не были напрасны, но Кристиан стал выглядеть чуть лучше. Бледность лица сменилась более живым оттенком, по крайней мере, насколько можно было понять при свете единственной свечи. Губы уже не казались синими, а дыхание стало ровнее.

Я исправно меняла повязки, хотя и ворчала про себя — мазь, которой нужно было каждый раз снова обрабатывать рану, пахла так, будто её варили из перегнивших грибов и копыт дракона. Но работала, зараза. Края раны больше не были синими и не отползали к чёрту на рога, наоборот — они потемнели до здорового бордового оттенка, и, если бы я не трогала повязку каждые два часа, вполне возможно, начали бы затягиваться.

Но Орлин был неумолим. Каждый раз, как часы, он появлялся с новой тряпкой и тем самым зельем, из-за которого у меня уже начинала чесаться кожа на пальцах, и заставлял всё перемывать, счищать, мазать по новой. Упрямый старик. Но благодаря его настойчивости и моему упорству Кристиан, кажется, всё же начал выкарабкиваться.

К утру герцог, наконец, спал спокойно. Его лицо разгладилось, дыхание стало ровным, почти беззвучным, и даже лихорадочный румянец сошел на нет. Я с трудом сдержала облегчённый вздох. Орлин, оглядев своего господина придирчивым взглядом, кивнул и пробурчал:

— Иди, девочка, отдохни. Ты своё уже сделала.

Можно было бы, конечно, пойти и с чистой совестью вырубиться на ближайшей койке, но мой внутренний двигатель непокоя не позволил. Вместо этого я, тяжело выдохнув, как будто мне только что выдали пожизненный срок, поплелась за неугомонным стариком на кухню. Он уже возился у стола с корзинами, явно решив, что сейчас самое подходящее время разобрать крестьянские дары.

— Ну что ж, — проворчал он, — раз начали принимать благодарности, не бросать же их на полу валяться...

Мы молча раскладывали принесённое — свёртки с сыром, пучки трав, корнеплоды, ещё какая-то полезная с точки зрения деревенских женщин-целительниц мишура. Я просто двигала руками и не думала, лишь изредка моргая от усталости. На какой-то момент мне даже показалось, что я усну прямо на столе, уронив голову на капусту.

И только в самом конце наш взгляд одновременно упал на плетёную корзину, ту самую, что я тащила вчера с дороги. Орлин остановился как вкопанный, уставился на неё, как будто она могла внезапно зарычать или укусить.

— Ну и ну… — пробормотал он, почесав затылок.

Мужчина медленно поднял из корзины огромное яйцо, аккуратно покрутил в руках, как будто проверяя, не живое ли, и потом всё же бережно положил обратно. Остальные яйца — обычного, пусть и немного крупного размера — он быстро переложил в ящичек с отделениями. Видимо, это был местный вариант яичных лотков, сделанный, кстати, весьма толково. И только это гигантское яйцо осталось лежать одно, будто стеснялось своей неуклюжести и неформатности.

— Это что ж, квирин у них там что ли на подворье поселился?.. — проворчал Орлин, щурясь на яйцо, будто от взгляда оно должно было само всё объяснить.

Старик снова потянулся было к нему, но потом резко отдёрнул руку, словно представил, как из яйца прямо в кухне вылупляется птенец с клювом, как у грифона, и характером похлеще любого деревенского петуха.

— Ну его... Пусть полежит. Вдруг и правда квиринье. Эти твари с южных болот всё несутся, где попало… — пробормотал мой напарник и спешно занялся тем, что было понятнее и безопаснее — перекладыванием сыра и зелени.

А яйцо так и осталось лежать в корзине — неуместно большое, будто случайно забытое кем-то из другой сказки.

Когда мы, наконец, разобрали последние свёртки и корзины, рассортировали еду, сложили ткани и расставили баночки с редкими снадобьями, казалось бы, можно было бы выдохнуть и сесть отдохнуть. Но Орлин, будто и не провёл ночь, полную тревоги, беготни и борьбы за жизнь господина, лишь отряхнул руки от муки, притороченной к одному из мешочков, и деловито направился к очагу. Ни усталости в движениях, ни жалоб — только привычная сосредоточенность старого слуги, для которого домашние хлопоты были сродни медитации.

Словно всё произошедшее — вспыхнувшая лихорадка, ядовитая рана, бессонные часы и бесконечные повязки — было всего лишь отголоском дурного сна, которому он не придавал значения. Мужчина возился с яйцами, шинковал принесённые овощи, шептал себе под нос что-то невнятное — вероятно, прикидывал, что ещё есть в закромах и на сколько этого хватит. И когда спустя полчаса, наполненного запахами жареного лука и теплым ароматом подрумяненного хлеба, на столе появилась миска с нехитрым, но ароматным омлетом, я почувствовала, как мышцы в плечах расслабились, и впервые за долгое время захотелось улыбнуться.

— Так вот он какой, дворянский шик, — усмехнулась я, садясь за стол.

— Ну хоть чем-то должен отличаться завтрак в герцогском доме, — буркнул в ответ старик, даже не обернувшись.

После трапезы я поймала себя на том, что стою у умывальника, орудуя щёткой и мыльной пеной. Чистые тарелки блестели в свете тусклой свечи, и только когда последняя ложка была вытерта до скрипа, я осознала, что, похоже, влипла: если не вымою — он сам этим займется, старый упрямец. А это, по сути, моральное принуждение.

Когда кухня снова засияла порядком, мы молча переглянулись. Герцог. Надо проверить его состояние. Мы с Орлином тихо заглянули в комнату, где Кристиан теперь лежал спокойно и дышал ровно. Лоб был прохладным, а повязка не мокла.

— Иди, дитя, отдыхай. Успеем ещё мышцы помучить.

С чувством выполненного долга я поднялась в свою комнату, которая, несмотря на скромность, всё же была настоящим подарком после ночи, полной тревог, крови и ядовитого жара. Узкая кровать с мягким матрасом, аккуратно сложенное покрывало, плетёный коврик у изножья — всё это казалось почти роскошью в контексте последних суток. Здесь было тихо: никого, кто стонал бы от боли или шумел кастрюлями. Моя собственная комната, пусть и временно, но исключительно моя. Я натянула на себя тёплое одеяло, уткнулась лицом в подушку и закрыла глаза в надежде, что усталость возьмёт своё и я моментально провалюсь в глубокий, почти спасительный сон.

Но чем тише становилось вокруг, тем громче начинала гудеть в голове мысль, от которой я так старательно пыталась отмахнуться. Я ворочалась, меняла позу, закидывала руку под голову, потом поджимала колени, затем, раздражённо выдохнув, снова расправлялась. Удобно не было никак. Причина была ясна — перед внутренним взором отчётливо стояла корзина с яйцами, и особенно одно, выныривающее из общей массы словно чужеродный предмет.

Это яйцо с самого начала казалось… неправильным. И дело было не только в его размере, хотя он был внушительным — раз в десять больше обычного куриного, и с немного неровной, почти шершавой скорлупой, напоминающей глиняную. Но куда больше тревожило ощущение, что этот предмет вовсе не должен был оказаться в той телеге, среди простых даров от благодарных деревенских женщин.

Остальные продукты были обыденными, даже предсказуемыми — хлеб, яйца, зелень, солонина в пакете, несколько клубней, что-то сушёное. Всё это говорило о заботе, благодарности, желании помочь. А вот это яйцо словно... наблюдало. Оно притягивало взгляд, и в его округлой форме была какая-то настороженная тишина, почти затаённая угроза. Или предупреждение?

Я пыталась себя убедить, что просто устала, что мозг играет со мной злые шутки, но чем больше я это повторяла, тем отчётливее ощущала — с этим предметом действительно что-то не так. Оно не случайно оказалось в нашем доме. Оно не случайно оказалось у меня в руках. И чем больше я об этом думала, тем сильнее сжималось в животе нехорошее предчувствие.

Сон всё ещё не шёл. И теперь я была почти уверена — до тех пор, пока не узнаю, что это за яйцо, покой мне только снится.

Я ещё какое-то время вертелась на кровати, то перекладывая руки под щёку, то натягивая на себя одеяло, то сбрасывая его — но сон так и не шёл. Глаза не хотели закрываться, а мысли с назойливым упрямством возвращались к странному яйцу, лежащему теперь в углу кухни, и к Кристиану, чей лоб я так часто трогала за последние часы, что, казалось, чувствовала его температуру даже на расстоянии. В конце концов я шумно выдохнула, словно пытаясь согнать с себя остатки беспокойства, и, не выдержав, встала.

Раз уж заснуть всё равно не получается, нужно хотя бы сделать что-нибудь полезное. Бесшумно ступая по прохладному полу, я направилась к двери спальни герцога. Остановилась, замерев у порога, затем, затаив дыхание, медленно приоткрыла дверь. На душе стало чуть легче, когда я увидела, как он спокойно спит, лежа на боку, прикрытый одеялом до плеч. Его дыхание было ровным, лицо — без прежнего напряжения. Не делая ни шага внутрь, я тихонько прикрыла дверь, стараясь не скрипнуть петлями, и направилась вниз, к первому этажу, где царили полумрак, лёгкий запах ночного варева и ощущение какой-то почти домашней тишины.

Ноги понесли меня вниз почти машинально — без цели, без плана, просто ведомые странной внутренней потребностью двигаться. Я даже не успела осознать, как оказалась на кухне, где всё ещё витал аромат недавно приготовленного завтрака, а в воздухе повисла приятная тишина. Орлина нигде не было видно — видимо, он всё-таки решил немного передохнуть, чего, по правде говоря, заслуживал с лихвой.

Я прошлась вдоль полок, машинально разглядывая расставленные в банках травы, плетёные лукошки с крупами и какие-то сушёные коренья, свисающие с балки под потолком. Казалось бы, я искала, чем бы себя занять, но внимание постоянно ускользало. Мой взгляд раз за разом опускался к корзине, стоящей у дальней стены, и в какой-то момент я уже не пыталась сопротивляться этому притяжению.

Корзина была накрыта полотенцем, аккуратно подоткнутым по краям, как будто кто-то пытался спрятать внутри нечто особенно ценное — или опасное. Я медленно подошла, чуть склонив голову набок, и замерла, чувствуя, как в груди снова появляется то непонятное напряжение, что я ощущала с самого момента, как впервые увидела это яйцо. Что-то в нём было… не так. Или, наоборот, слишком правильно, слишком притягательно.

Я медленно склонилась над корзиной, осторожно опираясь на край стола, чтобы не скрипнули доски пола. Затем, почти с благоговением, протянула ладонь и убрала полотенце, которое скрывало странную находку. Ткань мягко соскользнула, и передо мной вновь предстало то самое яйцо — большое, чуть продолговатое, с матовой, немного шершавой поверхностью, будто покрытой тончайшей сеткой из каменной пыли. Оно всё ещё было тёплым, и когда мои пальцы едва коснулись его поверхности, я едва сдержала вздох. Внутри ощущалась жизнь. Это было не воображение и не случайность — под моей рукой точно что-то дышало, словно затаённый жар исходил из глубины.

Орлин появился в проёме кухни с той самой кошачьей грацией, которая заставляла задуматься: не воровал ли он в молодости карамельки с прилавков. Я вздрогнула, прижав ладонь к груди, и чуть не заступила за корзину, словно прикрываясь ею от разоблачения.

— А что это мы тут делаем? — протянул он с ленивым прищуром, скрестив руки на груди и опершись на косяк, будто это была сцена в театре, а я — героиня в неловком положении.

— Осматриваю один из... кхм... особенно интересных подарков, — сказала я, стараясь звучать спокойно, хоть и прекрасно знала, что выгляжу, словно ребенок, которого застали с руками по локоть в варенье.

Склонившись над корзиной, я осторожно откинула уголок полотенца, и яйцо снова открылось моему взору — чуть шершавое, с неравномерным, будто бы мраморным оттенком скорлупы, и пугающе тёплое. Оно не просто сохраняло тепло — оно излучало его, как маленький печной камень. В нём чувствовалась жизнь. Или... очень достоверная её имитация.

— Оно… тёплое. Очень. Такое чувство, что внутри кто-то... переместился, — пробормотала я. — Или мне уже кажется.

Орлин подошёл ближе, заглянул внутрь и, не скрывая любопытства, почесал затылок.

— Да уж. Ни на куриное не тянет, ни на гусиное. Даже не на индюшачье. Хотя… разве у вас там, в ваших краях, яйца такие росли? — Впервые мужчина намекнул мне, что я не слишком-то похожа на местную.

— У нас в супермаркетах... — пробормотала, но тут же прикусила язык. — То есть, нет, конечно.

Он осторожно прикоснулся к скорлупе, словно ожидая, что она начнёт гудеть или укусит. Рука его сразу же отпрянула, и старик присвистнул.

— Такое ощущение, будто оно само себе инкубатор. И внутри кто-то не просто сидит — кто-то явно рвётся наружу. Может, это птенец... да не простой, а с характером.

Я невольно представила, как из этого яйца вылупляется крошечный пушистик, который сразу же поднимает бровь, как Орлин, и требует завтрак. Или, наоборот, что-то зубастое и шипящее. Брр.

— А если это не птица вовсе? — осторожно предположила я. — Может, что-то... редкое. Или не совсем привычное?

— Пфф... может. У нас тут пару лет назад один купец с ярмарки привёз “магического ужика в банке”. Через день тот оказался обычной гадюкой, просто светился от съеденного светлячка. — Орлин махнул рукой, обошёл стол и снова покосился на яйцо. — Но это... не похоже на шутку. Даже не воняет. А настоящие подарки с подвохом обычно пахнут заранее.

Мы оба помолчали. Яйцо лежало в корзине, будто нарочно стараясь выглядеть мирным и добропорядочным. Вот только покачнулось. Совсем чуть-чуть. Или это опять моя фантазия?

— Ладно, — хмыкнул Орлин, — главное — не начинай с ним разговаривать. А то ещё ответит.

Я прыснула от смеха, но краем глаза всё ещё косилась на яйцо. Оно и правда могло ответить. Или вылупиться. Или... взорваться? Я вздохнула от хоровода мыслей у меня в голове.

Похоже, утро сегодня обещало быть долгим.