Истинная на сдачу, дракон в комплекте

Глава 32. Там, где сердца бьются в унисон

Александра

Я осторожно наклонилась к сундуку, пальцами проводя по краям сложенных отрезов. Материю подбирали с любовью — это чувствовалось. Каждый кусок был особенным: плотный лён с мелким тиснением, мягкий хлопок приглушённых тонов, светлый сатин, который наверняка когда-то предназначался для чего-то нарядного. Я выбрала лишь несколько — тех, что точно могли подойти для дела, не самые дорогие, но крепкие и добротные. Взяла нитки, иглы, крючок, пару деревянных пялец и портновскую ленту. Всё по делу. Всё — с мыслями о том, как не ошибиться.

Пока я собирала вещи, меня не покидало чувство, что в этот момент мне доверяют не просто ткани и иголки. Кристиан позволил прикоснуться к тому, что связывало его с матерью. А такие вещи не передают просто так. Это был не сундук с запасами — это была часть памяти, часть сердца, которую он открывал без слов. И я не имела права обесценить этот жест.

Сложив всё в корзину, я сдержанно поблагодарила и, прижимая её к груди, вышла из комнаты. Мужчина не сказал ни слова, но взгляд его был внимательным, чуть серьёзнее обычного. Я поняла: он всё понял и тоже доверился.

В своей комнате я аккуратно разложила ткани на столе, развязала пучки ниток, разложила крючки и иголки, осматривая, что к чему. Всё целое, надёжное и прочное — как надо. Я провела пальцами по краю одного отреза, прикидывая, с чего начну, и уже в голове начали выстраиваться выкройки. Но…

Сквозь окно уже ложились вечерние тени. День незаметно подошёл к концу. На дворе темнело, и с участка донёсся гул гусей, уже затихающих в ночной загон. Я откинулась на спинку стула и вздохнула. Сейчас браться за иглу было бы глупо.

Пух нужно собирать днём, когда светло и когда пернатые сыты и не носятся во все стороны. Вечером, если начать их будить — они поднимут такую бурю, что уснёт только Орлин, и то, наверное, из упрямства.

Я осторожно сложила всё обратно в корзину и убрала её в угол. Завтра. Завтра я всё начну. А сейчас — просто позволю себе немного посидеть в тишине и подумать, как из простых перьев и старых тканей родить что-то новое. Что-то полезное. Что-то наше.

Ночь опустилась быстро. В окне сгущалась темнота, воздух стал прохладнее, и даже гуси наконец утихли, лишь драконёнок пару раз соскреб по полу когтем, устраиваясь поудобнее где-то у дверей сарая. Я задула свечу, прижала подбородком край одеяла и уже почти легла, когда взгляд снова скользнул к окну.

За окном, в соседнем крыле, всё ещё горел свет. Комната Кристиана. Я прищурилась — не потому что хотелось видеть больше, а чтобы как будто лучше прочувствовать: он дома. Всё ещё дома. Это знание неожиданно согрело даже не потому, что я волновалась — просто... теперь мне было не всё равно.

Я уснула не сразу. То переворачивалась с боку на бок, то прислушивалась к звукам в доме — к скрипу половиц, к дуновению сквозняка, к каждому щелчку дерева. Почему-то не отпускала глупая мысль: а вдруг он снова уйдёт? Хоть и обещал остаться. Хоть и говорил, что всё в порядке.

А проснулась ещё до рассвета — так рано, что за окном лишь начинало сереть, и звёзды не исчезли окончательно. Сердце билось как-то сбивчиво, будто чувствовало, что приближается что-то важное. Я лежала, уставившись в потолок, напряжённо прислушиваясь, пытаясь уловить хоть один шаг.

И шаги пришли. Скрипнула доска где-то в коридоре, и я тут же соскочила с постели, босиком добежала до двери и выскользнула наружу, врезавшись… прямо в него.

Кристиан шёл как раз в сторону моей комнаты, застёгивая на ходу рубашку, волосы чуть растрёпанные, взгляд сосредоточенный — явно не ожидал столкнуться со мной в этот час. Он резко остановился, поймав мою руку, чтобы я не отлетела назад, и с лёгким удивлением, но всё тем же спокойствием сказал:

— Вы уже проснулись…

— А я к вам, — усмехнулась в ответ, слегка запыхавшись. Голос звучал будто бы спокойно, но руки всё ещё дрожали от неожиданности.

Неловкая тишина повисла на мгновение, а потом — мягкий, совсем короткий взгляд. Как будто оба одновременно поняли, что хотели одного и того же: просто убедиться, что другой рядом.

— Я же обещал, что никуда не уйду, — тихо сказал он, и голос прозвучал особенно мягко в этой предрассветной тишине. Герцог стоял совсем близко, настолько, что тепло от его ладони будто почувствовалось ещё до того, как он коснулся меня.

Пальцы Кристиана аккуратно убрали выбившуюся прядь с моего лба, и это движение вышло таким бережным, почти домашним, что я вдруг осознала — не дышу. Просто смотрю. Просто стою.

— И выполню данное вам слово, — добавил он, чуть склонив голову набок, и его ладонь скользнула к моей щеке, лишь слегка коснувшись кожи.

Жар окутал меня мгновенно: щёки вспыхнули, как в детстве, когда меня ловили на чём-то, о чём я сама себе не хотела признаваться. Но я не отступила. Не сделала ни шага назад. Просто осталась на месте и позволила ему тоже быть рядом.

Касание было лёгким, почти невесомым, но в нём чувствовалось куда больше, чем можно было бы прочесть в сотне слов. Оно не требовало ничего, не навязывало. Просто было — как факт, как точка опоры, как момент, в котором наконец не нужно было притворяться чужими.

Мы молча спустились по лестнице, стараясь не разбудить ни людей, ни птиц, ни этот ещё спящий дом. Шаги почти не звучали — будто сами затихали, чувствуя, что сейчас нарушать тишину не хочется.

Кухня встретила нас прохладой и уютом, перемешанными ароматами вчерашнего чая, сушёных трав и старого дерева. Мы разожгли плиту, заварили чай — из нового сбора, ещё ароматного, с ноткой свежесорванной мяты — и сели за стол. Без слов, без спешки и неловкости. Просто сидели и пили, иногда перекидываясь тихими фразами, которые касались самых простых вещей — грядок, погоды, крыльев дракончика, что с каждым днём становились всё крепче.

Но именно в этой простоте что-то внутри согревалось особенно сильно. Казалось, будто всё всегда было так. Будто этот дом всегда был моим, будто я всегда просыпалась раньше рассвета, чтобы заварить чай в этой старой глиняной кружке. И этот мужчина… словно всегда сидел напротив. Просто был.

Я взглянула на него. Кристиан что-то рассказывал вполголоса, делился мыслями о травяных смесях, но взгляд его то и дело возвращался ко мне — спокойный, внимательный, и чуть теплее, чем должен быть в такой ранний час. И в какой-то момент я поймала себя на мысли, что мне не хочется, чтобы это заканчивалось.

— Вот вы где, — голос Орлина прозвучал неожиданно, и я вздрогнула.

Старик появился в дверях, оглядел нас, задержался взглядом чуть дольше, чем обычно, а потом обошёл наш стол, хмыкнул себе под нос, будто вспомнил что-то очень личное и давнее… и, как ни в чём не бывало, начал доставать миски, нож, заварник, продукты.

— А я, гляжу, чайник пустой — думаю, не рановато ли? А тут, оказывается, уже утренняя смена.

Старик возился с завтраком, шуршал и гремел посудой, не задавал лишних вопросов и не бросал ни намёков, ни взглядов. Только уголки его губ едва заметно дёрнулись — и это был тот редкий случай, когда я была почти уверена: Орлин всё понял.

И, как настоящий джентльмен… решил просто не мешать.

Завтрак протекал спокойно, почти умиротворённо. Всё было просто: горячая каша, мятный отвар, свежий хлеб. Никто не торопился, не спешил вставать, не пытался заново запускать суету дня — наоборот, каждый как будто берёг эту редкую тишину.

Я уже доела, лениво ковыряя ложкой стенки кружки, когда заметила, как Кристиан чуть поёрзал на месте, опустил взгляд и начал что-то теребить во внутреннем кармане жилета. Он заметно колебался — будто не был уверен, стоит ли. Но в конце концов, с едва заметным выдохом достал свёрток, на пергаменте которого темнели пятна.

— Вот… это вам, — проговорил он тихо, почти неуверенно, протягивая пакетик. — Я долго не решался… вдруг вам не понравится… Может, вы вообще такое не любите…

Мужчина смотрел не на меня, а на свою кружку, и голос его звучал так, будто он не подарок вручал, а признавался в преступлении. Я с удивлением потянулась к неожиданному презенту, осторожно взяла свёрток — тёплый, немного липкий и слегка помятый.

— Что это?

Кристиан чуть сжал губы, но ответил:

— Шоколад.

Я уставилась на него с самым искренним изумлением, какое только могла изобразить утром с ложкой в руке.

— Шоколад? — переспросила, будто не поверила своим ушам. — Вы… никогда его не пробовали?

Мой собеседник покачал головой, чуть смущённо усмехнувшись, как будто в этом признании было что-то постыдное.

— Нет. Но слышал… девушки его любят, — добавил с тем самым осторожным сомнением, которое делает даже герцогов похожими на мальчишек, впервые принесших подарок.

Я смотрела на него пару секунд, потом уверенно отложила ложку и начала разворачивать свёрток.

— Это срочно нужно исправлять, — твёрдо заявила я.

Конечно, шоколад подтаял. Конечно, на вид он был… ну, скажем так, не парадный. Но шоколаду, как и добрым поступкам, внешний вид — не главное.

— Только аккуратно, — сказала. — Сначала может показаться странным. А потом — захочется ещё.

Я отломила небольшой кусочек, быстро прикинула, где поменьше подтёков, и вложила его в ладонь Кристиана. Он посмотрел на меня так, словно собирался принять участие в странном магическом ритуале, но всё-таки шоколад поднёс к губам и, немного помедлив, попробовал.

Сначала ничего не произошло. Он просто жевал — сосредоточенно, без особых эмоций. Но потом брови чуть приподнялись, взгляд стал чуть расфокусированным, будто он пытался осмыслить, что именно с ним сейчас происходит, и через мгновение он очень серьёзно произнёс:

— Это… странно. Сначала — горчит, потом — сладко, потом опять горчит… но приятно.

— Привыкаешь быстро, — усмехнулась я, отламывая кусочек себе.

— А что это вообще такое? — вдруг вмешался Орлин, с подозрением глядя на свёрток. — И с каких это пор у нас за столом едят что-то, что выглядит как слипшийся кусок грязи?

— Это шоколад, — гордо пояснила я, — десерт, который делают из какао-бобов. Штука не дешевая и заморская, но очень популярная.

— Понятно, — буркнул старик, — всякое из заморья нынче хвалят. Один раз ел заморское варенье — потом неделю красным пятнами ходил. Но ради науки…

Я, не дожидаясь, сама протянула ему кусочек. Мой напарник по огородным делам жевал осторожно, как будто шоколад мог внезапно укусить его в ответ. Морщился сначала, потом замер. Подозрительно.

— Ммм… хм… Мда… Странно. Вроде ничего… Хотя, если его растопить и с хлебом… — он вдруг хитро прищурился. — Или к каше вместо мёда. А может, и пирог можно попробовать…

— Вот видите, — довольно сказала я. — Один кусочек — и пошли идеи.

Кристиан усмехнулся и чуть качнул головой:

— Кажется, я всё-таки сделал правильный выбор.

— Кажется — да, — ответила я, уже отламывая следующий кусочек.

Шоколад подтаял, форма у него была… своеобразная, и выглядел он не как подарок из легенд, но в этот момент, среди утренней тишины, мисок с кашей и чайных кружек — это было удивительно приятно. Почти по-домашнему. Словно не просто подарок… а жест, который стал ещё одним кирпичиком в этом общем, неожиданном для всех нас доме.

После завтрака Кристиан извинился и направился в дом — нужно было пересмотреть собранные травы, отобрать те, что уже подсохли достаточно для упаковки, и сложить первые связки. Он исчез бесшумно, как и привык, оставив за собой лёгкий аромат трав и спокойствие уверенного шага.

Я же отправилась во двор вместе с Орлином, вооружившись ведром с зерном и корзиной для сбора пуха. Старик привычно вздохнул, закатал рукава и буркнул:

— Ну что, начальство ушло, а мы с тобой снова батраки.

— И ведь, заметь, без выходных, — хмыкнула я, и мы отправились к загону, где уже вовсю шумело наше пернато-драконье войско.

Гусята с цыплятами подросли знатно — от пушистых комочков почти ничего не осталось. Перья прорезались крепкие, гладкие, у кого белые, у кого пятнистые, а некоторые особенно наглые начали претендовать на статус главных в курятнике. Один цыплёнок даже гордо восседал на деревянной коряге, глядя сверху вниз на остальных, словно всерьёз считал себя орлом.

Драконёнок, конечно же, наблюдал за всем сверху — с крыши сарая. Он распластался на черепице, греясь на утреннем солнце и фыркал каждый раз, когда гуси устраивали побоище за крупу.

Мы с Орлином провели кормёжку в полном составе: старик громко отдавал команды, я бегала по двору, спасая упавшее ведро, а один особенно упёртый гусь вцепился в подол моего платья и не хотел отпускать, пока не получил кусок хлеба. Всё, как всегда.

Когда крик стих и стадо мирно щипало зерно, мы перешли к сбору пуха. Работа, казалось, простая, но требовала терпения: мы использовали мелкие полотняные сачки, подбирали лёгкие перышки из травы, из углов, из самых неожиданных мест — даже из зазора под лестницей.

Пуха оказалось удивительно много — тёплого, чистого, с едва заметным кремовым оттенком. Я аккуратно складывала его в мешочек, стараясь не мять и не загрязнять. Орлин, хоть и ворчал для приличия, работал с завидной сноровкой и ловкостью.

— На пару хороших подушек уже точно наберётся, — заметил он, в который раз вытряхивая мелкий пух из рукава. — А может, и на третью, если наш дракон вдруг линять начнёт.

— Только пусть он не узнает, что мы тут его товарищей на подушки отправляем, — усмехнулась я, поднимая пригоршню лёгкого пуха, — а то устроит драконий митинг.

Мы оба рассмеялись. Солнце уже поднималось всё выше, воздух стал теплее, над двором разливался запах свежей земли, травы и корма, а в этом всём, пусть и немного шумном и пыльном, чувствовалась настоящая жизнь. А когда мешочек наполнился почти доверху, я перевязала его бечёвкой и, прижав к груди, посмотрела на Орлина:

— Думаю, можно начинать. Сегодня к вечеру я нарисую выкройку. А завтра — за иглу. Хотя, может и раньше управлюсь.

— Вот глядишь, барышня, — проворчал он с усмешкой, — а дом у нас снова станет похож на настоящий. С мягкими подушками и пирогом к чаю.

— Если пернатые оставят хоть что-то на муку, — заметила я и мы снова рассмеялись, не скрывая того странного, почти семейного ощущения, которое поселилось между нами в этих ежедневных хлопотах.

Кристиан Виери

В своей комнате я разложил все свёртки на стол, отделив собранное недавно от того, что уже давно сушилось на решётке. Травы лежали в ровных рядках — аккуратно подрезанные, перебранные, с обработанными стеблями, чтобы не тянуть лишний вес. Я начал с того, что тщательно перебрал каждый пучок, проверяя, не попала ли пыльца или семена с чужих растений, удаляя повреждённые части, срезая края, если подсушились неравномерно.

Затем взвешивание. Механические весы не врали — по ним всегда можно было судить не только о качестве, но и о будущем доходе. Я складывал грамм к грамму, ровно, терпеливо, не торопясь. Тонколистный росник — лёгкий, пушистый, но при правильной сушке его можно упаковать довольно плотно. Горный зильник — плотнее, ароматный, с насыщенным ядром. Их у меня хватало. Этих трав я мог собрать ещё, пусть и с усилиями.

Я достал из коробки мешочек с жёлтолистом и бельтрой. Материал был почти исчерпан. Осталось по паре горстей — впритык, только к тому, чтобы довести сбор до нужного баланса. И я сжал зубы, глядя на цифры: этого достаточно лишь для покрытия аванса маркизы. Чуть больше трёх с половиной килограмм в текущем виде — да, они хороши, они надёжны, но не дадут ни прибыли, ни запаса. Только вернут вложенное.

А чтобы заработать — по-настоящему, чтобы покрыть не только долг, но и выплатить залог, снова запустить дела… мне нужно будет собрать как минимум десять килограммов. Десять. В полном объёме и без компромиссов.

Росник — я ещё добуду. Зильник — тоже вероятно. Но бельтра? Жёлтолист? Уже сейчас ясно, что с ними начнутся сложности. Они растут только на определённой высоте, в редких местах. И даже если мне повезёт — на сбор уйдут дни. А главное — эриней душистый.

То, что я отыскал пару кустиков — было не просто удачей, а почти чудом. Его не выращивают. Он не приживается в садах. Он появляется там, где ему вздумается, и не ранее, чем раз в несколько лет. Цветущий — тем более. А без него мои сборы не будут считаться премиальными. В глазах маркизы — это будет просто добротный продукт. Никаких бонусов. Никакой элиты.

И что бы я ни говорил вслух — я понимал: Чертополосское ущелье — не слишком гостеприимное место. В последний раз мне повезло: звери отступили, и я вышел. Но такие встречи не повторяются без последствий. Ржанники не отступают просто так. А если они и впрямь охотились не на меня, то вопрос — на кого? И как долго это "везение" продлится?

Но выбора у меня не оставалось. Я не могу потерять этот дом. Всё, что у меня есть — здесь. Каждый камень, каждый перекрёсток, каждый шаг в этом доме — это не просто имущество, это остаток жизни, которую я пытаюсь спасти. И если ради этого нужно снова идти туда — я пойду. Осторожнее. Подготовленнее. Но пойду.

А пока — займусь тем, что могу. Завтра я отвезу всё, что успел собрать, маркизе Луарийской. Это вернёт мне исходную точку. Покроет долг и сохранит лицо перед соседкой. А дальше… дальше начнётся борьба за возможность остаться на своем месте.

Я закончил с травами ближе к полудню. Последние пучки были рассортированы, сухие стебли аккуратно связаны, мешки промаркированы и убраны в ящик, который завтра поедет к Луарийской. Всё ровно, упорядоченно, как и должно быть. Как я привык. И всё же, когда работа была завершена, я не ушёл отдохнуть. Вместо этого подошёл к окну и выглянул во двор.

Александра стояла посреди двора с руками на бёдрах, и, судя по выражению лица, отчитывала кого-то с нешуточной серьёзностью. Перед ней виновато переминался с лапы на лапу наш драконёнок — голова наклонена вбок, хвост поджат, взгляд почти раскаянный. Даже уши прижал, если у него вообще можно считать это ушами. Весь его вид вопил: «Я случайно! Я не знал, что это был ваш мешок с пухом!»

Девушка что-то говорила — энергично, с жестами, и, кажется, всерьёз пыталась виховать в нём ответственность. А потом... улыбнулась. Такая тёплая, милая, немного уставшая. Она наклонилась и погладила его по шее, где гладкие чешуйки переливались на солнце. Малыш чуть зажмурился и фыркнул, осторожно уткнувшись носом ей в плечо.

Я не удержался от улыбки.

Во дворе с другой стороны раздавался возмущённый гогот — это Орлин, судя по всему, снова гонял гусей, которые пытались оккупировать ведро с овощными очистками. Один особенно упорный гусёнок метался за ним по кругу, явно мстя за нарушенный порядок.

Александра тем временем бережно убрала мешочек с пухом в сторону, прикрывая его от посягательств, и снова принялась за дело, легко поправив платок и присев на корточки возле лавки. Всё — как будто само собой. Просто жизнь. А я… Я стоял и смотрел, как в этот день, в этом полурассыпающемся доме, среди гусей, перьев и солнечного света, происходит что-то настоящее.

И вдруг понял: я хочу быть частью этого. Не герцогом, не должником и не покровителем. Просто… частью. Человеком, который приходит не только чтобы решать проблемы, а чтобы жить.

Мне ведь можно?

Я вышел из дома, шаг за шагом приближаясь к ним — к своей новой, пусть немного странной, но по-своему замечательной семье. Может, в этом и было настоящее волшебство родства душ?