Истинная на сдачу, дракон в комплекте

Глава 30. В поисках эринея душистого

Я вышел за ворота, и утренний воздух сразу окутал прохладой — чистой, прозрачной, с лёгким привкусом росы и выдыхающего ночь поля. Небо всё ещё было тускло-серым, но на горизонте уже тлел первый намёк на свет, и птицы, кажется, медлили с пением, уступая этот момент тишине.

У дороги стояла знакомая телега. Возница сидел, как обычно, чуть свесив ногу, лениво поглядывая на тракт. Увидев меня, он приподнял шляпу, кивая с лёгкой полуулыбкой:

— Сегодня вы раньше обычного, Ваша Светлость.

— Хочу поскорее со всем закончить, — ответил я, поднимаясь в повозку. — Едем туда же.

Мужичок не стал спрашивать, зачем. Просто кивнул, как человек, которому давно не нужно объяснять очевидные вещи, и чуть хлестнул вожжами.

Лошади тронулись, и мы поехали по просыпающемуся тракту — среди полей, редких перелесков, мимо прижатых к земле хуторов, над которыми ещё стелился туман. Дорога была знакомой до последнего поворота, до каждой ямки, но в этой привычности была своя странная прелесть: как будто сам мир под ногами знал, куда я иду и зачем.

Мы подъехали к большому валуну у развилки — он стоял здесь давно, весь покрытый лишайником, с еле заметной выщерблиной на боку, как старый молчаливый страж. От него вела тропа — узкая, неровная, уводящая в сторону ущелья. Ни указателей, ни следов других путников. Но, как ни странно, дорожка не зарастала. Будто земля сама не решалась взять её обратно.

Вот же странность… Сюда, кроме меня, никто и не ходит. А дорога всё такая же — чистая, открытая, будто ждущая. Видимо, старая магия всё ещё дремлет где-то в корнях деревьев, во мху и камнях. Не рвётся наружу, не светится — но работает. Тихо. Упрямо.

Я спрыгнул с повозки, подтянул ремень сумки, расправил плечи.

— Спасибо, — сказал, протягивая вознице монету.

Он молча взял её, привычно кивнул и только добавил:

— Удачи вам. Вернитесь к ужину.

— Постараюсь не задерживаться, — отозвался, уже шагая по тропе.

Лошади остались позади, повозка развернулась, колёса глухо заскрипели по дороге, а я шагнул в сторону ущелья — туда, где начиналась моя увлекательная работа. И где, как я надеялся, закончится один из моих долгов.

Тропа уходила вглубь ущелья, петляя среди влажных камней и подлеска, где всё пахло мокрой землёй, выдохшимися листьями и чем-то чуть металлическим — то ли от скал, то ли от старой магии, что спала в этой земле, как не до конца забытая песня.

Первыми мне попались кустики росника тонколистного. Я присел, присмотрелся: серебристые края, мелкие капельки на стеблях — всё, как должно быть. Несколько побегов были вполне пригодны, и я аккуратно срезал их ножом, стараясь не повредить соседние. За ними — несколько желтолистов Долесских, те, что любят влажную почву у самого основания склонов. Узкие, с характерной зубчатой каймой, они были не в лучшем состоянии, но два-три листа подошли бы для моего сбора.

И вот, наконец — бельтра синяя.

Я почти прошёл мимо, пока не заметил еле заметную фиолетовую вспышку среди мха у корней. Присел, раздвинул влажные листья — точно. Невысокий, стройный побег, с цветом, больше похожим на сине-серый, чем на ярко-синий, но именно он и был настоящим. Я достал нож, медленно, не торопясь, вырезал три крепких кустика и, не касаясь руками лепестков, уложил в металлическую банку с мягкой тканевой прокладкой внутри.

Бельтры было немного. Маловато, если быть честным. Но не она была целью. Моя главная цель всё ещё ждала впереди — эриней душистый.

Эта трава была сердцем любого чая, в который входила. Не просто вкусом, а глубиной. Не просто ароматом, а настроением. Её дымная, едва терпкая нота словно собирала воедино все прочие вкусы, будто дирижёр собирает оркестр в цельную симфонию. Но не только вкус делал её уникальной — при правильной заварке края чашки покрывались серебристыми искрами, крошечными светящимися нитями, которые указывали: трава собрана в нужное время, высушена в нужном порядке и не потеряла магического ядра.

Продвигаясь дальше, я уже шёл медленнее, вглядываясь в заросли по сторонам, потому что знал — мы приближаемся к границе, где начиналась зона арок. Эти каменные дуги, разбросанные по ущелью, были старыми, покрытыми лишайником, будто выросшими из самой земли. Маги говорили, что когда-то это были врата. Кто-то — что просто природные образования. Но я знал, что именно под ними чаще всего и рос эриней.

Мне уже попадались молодые листья — вытянутые, с характерной рельефной жилкой. И хотя чай можно было заваривать как из листьев, так и из тонких, душистых стеблей, по-настоящему удачной считалась только одна находка — цветущий куст.

Цветёт эриней душистый всего раз в три года. Один-единственный раз. Цветки его невзрачны, светло-дымчатые, почти сливающиеся с фоном, и только если знать, как искать, можно понять, что перед тобой не просто побег — а сокровище.

Я подошёл к первой арке.

Мох густо облепил основание, корни вились между камнями, под ногами скользили влажные листья. Я замедлил шаг, прислушиваясь к собственному дыханию. Сердце било ровно, но в груди ощущалось знакомое напряжение — неторопливое, спокойное, как у охотника, который знает, что зверь где-то рядом.

И я знал: если повезёт — именно здесь будет тот самый куст. Цветущий.

Первую арку я осмотрел внимательно. Мох, влажная трава, следы старых корней — всё казалось знакомым, но эринея здесь не было. Ни молодых побегов, ни тем более цветущего куста. Только пустая земля, будто трава ушла отсюда давно и не планировала возвращаться. Я встал, отряхнул ладони и медленно выдохнул. Не то чтобы я ожидал лёгкой удачи — но всё равно ощутил неприятную тяжесть, когда понял, что время уходит, а главная цель так и не найдена.

Но останавливаться было рано. Я пошёл дальше.

Воздух начал меняться. В нём чувствовалась влажность, чуть больше сырости, чем раньше, и лёгкий запах гнили — не резкий, но ощутимый. Я замедлил шаг. Остановился. Что-то царапнуло слух.

Не звук — ощущение. Будто по склону впереди кто-то прошёл, оставив после себя шорох. Или… скрежет. Не громкий, но неестественный, животный. Я напрягся. Вторую арку я заметил слева, почти сразу — полуобрушенная, заросшая плющом, она пряталась в тени, но всё моё внимание уже было направлено вперёд.

За поворотом, всего в двух десятках шагов, что-то было. Я притормозил, медленно и почти беззвучно шагнул ближе, стараясь не зацепить ни одного камня под ногой, ни единого сучка. Выглянул из-за валуна.

Ржанники. Пара хищников — с волчьими мордами, шкурами, будто покрытыми каменной крошкой, и длинными цепкими лапами, — раздирала тушку какого-то животного, издали похожего на упитанного кролика. Один ржанник навалился на тушу всем телом, другой вытягивал из неё сухожилие, при этом хрипло урча, как будто его можно было сбить только ударом в шею.

Я замер. Дышать старался как можно тише. С этими тварями лучше не сталкиваться лицом к лицу — они редко нападали на вооружённых людей, но и убегать не спешили, если чувствовали запах крови. К счастью, сейчас они были заняты. И я — был не в их списке.

Медленно, почти незаметно для самого себя, я шагнул назад. Один. Второй. И только после третьего шага позволил себе выдохнуть чуть глубже. Арка слева, что казалась второстепенной, теперь стала шансом. Я решил рискнуть.

Местность встретила меня тишиной. Не мёртвой, а настороженной — той, в которой шорохи гаснут в мхе, а капли дождя будто не решаются падать громко. Камни, заросшие мхом и лишайником, тянулись вверх, образуя неровную дугу, под которой воздух становился прохладнее, будто старое место отгораживало себя от остального мира. Я сделал шаг вперёд и замер.

Здесь было что-то… особенное. Неуловимое. Влажность земли, лёгкий туман, приглушённый свет, который с трудом пробивался сквозь заросли над аркой, создавали ощущение, будто я ступаю не просто на тропу, а пересекаю границу между обычным и тем, что держится в стороне — древним, хрупким и молчаливо наблюдающим.

Я двигался осторожно, словно каждое касание ботинка к земле могло нарушить незримое равновесие. Внимание было напряжено до предела, дыхание сдержанное, будто сам воздух мог выдать меня. Пальцы чуть дрожали, когда я раздвигал траву и вглядывался в подножие камней, пытаясь заметить хоть намёк на знакомый силуэт — тонкие изогнутые листья, серебристо-зелёный оттенок, тот едва уловимый рельеф жилок, который нельзя спутать ни с чем другим.

Но ничего не было. Только мох, редкие побеги других растений, да влажная, упрямая земля, будто не желающая делиться тем, что может дать. И всё же — я продолжал идти, шаг за шагом, будто за каждым поворотом может скрываться нужный мне куст. Цветущий. Тот самый. Единственный, что встречается раз в три года. Всё внутри тянулось к нему, как к оправданию — не только похода, но и вообще этого упрямого желания сохранить привычный мир.

И вот — когда надежда почти начала тускнеть — я увидел их.

Два маленьких кустика. Почти спрятанных в тени у подножия обломанного камня, прижавшихся друг к другу, как будто земля сама решила расположить их поближе, уберечь от глаз. Никаких цветов. Ни одного. Только листья. Узкие, с чуть поблёскивающим налётом, и всё же — настоящие.

Я присел рядом и долго смотрел, даже не касаясь. Просто… вглядывался. Убеждался и перепроверял, будто сам не верил глазам. Ткань реальности натянулась, сердце забилось чаще, но не от восторга — от осознания, насколько мал и прост этот момент… и насколько он ценен.

Скромные. Упрямые. Настоящие. Не цветущие — но живые.

Я медленно вытянул нож, с усилием вытянув из-за спины руку, которой будто не хотелось нарушать эту хрупкую гармонию. Касаясь травинок, я чувствовал их прохладу даже через металл, словно сама природа говорила: «Бери… но аккуратно».

Я срезал их по одному. Лист, стебель, побег. Каждый — с уважением. Бережно и не спеша. Как нечто, что требует не техники, а внимания. Как будто я не резал — а принимал дар.

Коробочка легла в ладонь, словно сама просилась быть использованной. Я уложил побеги на подложку, поправил мягкую ткань, чтобы ничего не смялось. И когда закрыл крышку — не хлопком, не щелчком, а почти касанием, — внутри меня родилась наполненная тишина.

Да, это были не цветы. Да, их было всего два. Но я чувствовал: мне не нужно больше, чтобы знать — я не зря пришёл. Не зря искал. Не зря надеялся. Эта находка не кричала о себе, она просто была. И этого оказалось достаточно.

Я аккуратно уложил коробочку с побегами в самое защищённое место сумки, затянул ремни и ненадолго задержал взгляд на том углу, где среди мха и камня несколько минут назад стоял тот самый куст — хрупкий, живой, бессловесно доверившийся. Неожиданно тепло расползалось по груди: было в этом что-то правильное, завершённое, как будто сама земля приняла моё присутствие, позволила взять то, что нужно, и теперь тихо отпускала обратно. На сегодня — этого было вполне достаточно. И даже немного больше.

Я выпрямился, неторопливо потянул плечи, почувствовал, как тело наконец выходит из напряжения пути, как дыхание становится глубже, как мысли начинают стекать в ровный поток. Я уже собирался сделать шаг к выходу, тихо и незаметно покинуть арку, не нарушая того равновесия, которое царило здесь с самого начала, как вдруг…

Мир треснул. Не громко, не внезапно — наоборот, будто тонко, хрустко, где-то на грани слуха, но так, что всё внутри обернулось.

Сначала я ощутил это — не на уровне чувств, а телом, каждой клеткой, словно кожа вспомнила то, что вдалбливается на учениях, шлифуется в гарнизонах, остаётся в крови у тех, кто однажды на войне перестал дышать слишком громко. Лёгкое покалывание в затылке, неприятный холод внизу живота, напряжение между лопаток — именно так я узнавал, что рядом опасность. Ни звериное чутьё, ни шестое чувство — просто опыт. Накопленный, отточенный, ставший инстинктом.

Потом я услышал. Тихий, сдавленный звук, как будто в глубине арки камень выдохнул через сомкнутые зубы — сипло, глухо, с хриплой тяжестью, в которой не было ничего человеческого. Звук не стремился напугать — он просто был, как факт и напоминание: ты здесь не один.

И только затем — увидел.

Пара глаз. Узкие щели, жёлтые, как старое стекло, с тёмной прожилкой по центру. Они не сверкали — нет. Они смотрели прямо в меня: без страха и интереса. В них был только голод: медленный, вязкий, как затянувшаяся жажда, что наконец получила повод крикнуть: «Время пришло».

Я застыл. Мгновенно, инстинктивно, так, как замирают звери в лесу, когда понимают: хищник уже рядом, и любое движение — это шанс, но не всегда — на спасение.

Тени у выхода дрогнули, и я различил очертания двух тел — вытянутые, угловатые, поджарые, с хищной пластикой в каждом изгибе. Один был массивнее, второй — тоньше, но в каждом чувствовалась та самая угроза, что исходит не от силы, а от абсолютной уверенности в своём праве напасть.

Ржанники. Эти твари редко показываются при дневном свете, но в этот раз они пришли за едой. И, похоже, решили, что уже нашли.

Горло непроизвольно пересохло, пальцы медленно сдвинулись к ножу на поясе, но я не тянулся к нему — ещё нет. Я знал, что любое резкое движение спровоцирует вспышку, бросок, и тогда всё пойдёт иначе. Сейчас — тишина. Застывшая, тяжёлая, как разлитый по воздуху страх.

Я стоял. Они — тоже. Мы смотрели друг на друга, замкнутые в этом крохотном мире старой арки, мокрого камня и слишком живого желания остаться в живых.

И никто из нас пока не делал первый шаг.

Их низкое, хриплое рычание раздалось совсем рядом. Не громко — наоборот, приглушённо, как будто ржанники не пытались напугать меня, а... предупредить. Это прозвучало странно даже в моей голове, но я не чувствовал в их взгляде явной агрессии. Ни мгновенной злости, ни желания напасть с ходу. Они смотрели внимательно, настороженно, и в их позах было что-то… колеблющееся.

Ржанники топтались на месте. Лапы то прижимались к земле, то скользили по мху. Один чуть сместился вбок, будто начинал обходить меня по дуге, но не решался продолжить. Второй не сводил с меня взгляда, но всё чаще дёргал ушами, настораживался, как будто прислушивался не ко мне, а к чему-то другому.

Я тоже не двигался. Стоял, держа себя в руках, чувствуя, как напряжение стягивает мышцы спины и плеч. Дыхание стало поверхностным, глаза — цепкими, готовыми заметить любое движение. Рука была недалеко от ножа, но пока я не дёрнулся. Внутри — только одна мысль: если пойдут, действовать сразу. Без колебаний и пауз. Но… они всё не шли.

Я начал замечать: звери смотрят не только на меня. Их внимание всё чаще уходит в сторону, будто в ущелье находился кто-то ещё, и этот «кто-то» беспокоил их сильнее, чем человек с оружием. Они ещё рычали, но звук стал другим — неровным, с хрипотцой. Напряжение в мощных телах не спадало, но уже и не нарастало. В какой-то момент один из монстров дёрнулся, словно внутренне сделал выбор, и через пару секунд — они начали пятиться.

Один ржанник, не спеша, отступил назад, всё ещё не отрывая от меня взгляда, в то время как второй метнулся в сторону, почти скользя по мху, будто не хотел выдать в этом движении ни страха, ни спешки. Всё произошло без рывка, без финального хищного толчка или предупреждающего рыка — они просто ушли, как если бы приняли решение ещё раньше, а теперь просто довели его до конца, оставив после себя гнетущую, недоверчивую тишину.

Я стоял, словно вкопанный. Несколько долгих мгновений просто смотрел в то место, где они исчезли. Ни звука шагов, ни треска травы. Тишина. И лишь тогда, когда мышцы в груди напомнили, что пора бы вдохнуть, я выдернул из ножен меч — с небольшой запоздалостью, но чисто.

Рука не дрожала — движения оставались точными и выверенными, как и полагалось в такой ситуации, но ощущение пришедшего с опозданием действия не отпускало. Я медленно опустил клинок, не спеша убирать его в ножны и продолжая стоять, не отводя взгляда от того места, где до этого скрылись ржанники.

Темнота впереди оставалась неподвижной, ни одна тень не колыхнулась, и в этой тишине было что-то неестественное — слишком спокойное для того, чтобы поверить. Я не двигался, потому что ждал: возможно, это был отвлекающий манёвр, и если они вернутся, то сделают это внезапно и с другой стороны. Такие твари не отступают без причины, и если сейчас всё стихло, значит, где-то есть другой источник опасности, тот, что заставил их изменить своё поведение.

Я оглянулся через плечо, неспешно, без резкости, просто чтобы проверить, не появился ли кто-то или что-то за спиной, и хотя тропа была пуста, это не прибавило уверенности. Напротив — ощущение, будто всё ущелье давит сверху, только усилилось, и я понял, что задерживаться здесь дольше опасно.

Я двинулся к выходу и, стараясь не шуметь, шагал осторожно, следя за тем, чтобы не задеть ногой ни камня, ни сухой ветки. Внимание было сосредоточено на звуках — я улавливал малейший шорох, каждый скрип или каплю, падающую с ветки, и все ощущения оставались напряжёнными. Плечи не расслаблялись, взгляд скользил по сторонам, сумка тянула вниз, а рука всё ещё крепко сжимала меч.

И чем дальше я уходил, тем больше меня охватывало не облегчение, а настороженность. Будто они ушли… не из страха, а из уважения. Или потому что их вызвал кто-то сильнее. Именно эта мысль — тихая, но прилипчивая, не покидала меня, пока я шёл, а над головой постепенно темнело небо, прогоняя остатки дневной теплоты, но не прогоняя тревогу.

Я шёл по ущелью медленно, без лишних движений, словно всё ещё был в эпицентре чего-то, что пока не закончилось. Земля под ногами была влажной и мягкой, камни на поворотах покрыты тонкой зеленью, в воздухе висела затхлая, тёплая тишина, будто что-то огромное недавно ушло, но след ещё не остыл. Каждая трещина в скале, каждый сдвиг гальки под ногами казался мне шорохом, эхом, сигналом — вот-вот, и снова раздастся тот звериный рык из глубины, и два силуэта вернутся туда, где только что уступили.

Но всё оставалось тихим.

Я прислушивался — не просто вслушивался, а жил ухом, жил взглядом, жил напряжённой спиной, ощущая каждую тень как возможную ловушку. Пахло сыростью, туман поднимался вверх, и из-за этого всё пространство казалось ненадёжным, зыбким, будто я шагал по сну, а не по тропе, по которой сам когда-то не раз проходил.

Когда показался валун у развилки — тот самый, знакомый, словно каменный страж, — мне впервые захотелось выдохнуть. Но телеги там не оказалось. Место было пустым.

Я остановился, на мгновение вгляделся в дорогу, от которой отделялась тропа, провёл ладонью по ремню сумки, проверяя: всё ли на месте. Тишина вокруг казалась неправильной, неестественно ровной. И снова — это ощущение: будто кто-то смотрит. Будто два взгляда не исчезли в лесу, а просто отступили чуть дальше.

Повернувшись к дороге, я сделал несколько шагов вперёд и почти сразу услышал стук копыт и скрип колёс по гравию. Воз появился из-за поворота, неспешно, будто лениво, как в обычной вечерней тишине, которая не знает, что ты только что смотрел в глаза хищнику.

Мой помощник, заметив меня, поторопил лошадок, вскинулся на сиденье и замахал рукой.

— Ох, Ваша Светлость… подзадержался я, — нервно заговорил он, едва остановив телегу рядом, смяв в пальцах свой картуз. — Сегодня поле пахали. То самое, выделенное — пшеницей засадили. А на первом участке, у леса… там уже всходы, представляете? Мелкие, но растут.

Я взобрался в повозку без спешки, чувствуя, как мышцы, до этого сжатые, немного расслабляются, хотя голова всё ещё оставалась ясной, будто выточенной лезвием. Я бросил взгляд за спину — на тропу и развилку. И, как ни странно, не удивился, когда на миг мне показалось, что там, в густой листве, замерли две тени. Узкие, вытянутые, будто звери не ушли далеко. Просто наблюдали. Просто… дали пройти.

— Ничего страшного, — сказал я наконец, устраиваясь на сене и упираясь ладонями в колени. — Работать тоже надо.

Возница с облегчением вздохнул, подстегнул вожжи, и лошади тронулись. Колёса заскрипели по старой ухабистой дороге, вздрагивая на каждой кочке, напоминая, что мы возвращаемся в мир, где живут люди, гуси, недоваренный суп и вечерние заботы, а не только звериные глаза и запах мха.

Дорога шла в сторону дома — медленно, но верно. Мы обогнули холм, миновали ручей, и, наконец, показались первые очертания особняка. Крыша, каменные стены, деревянная калитка. Дом.

У ворот, сжимающая край передника и вглядывающаяся в нас из-под ладони, стояла Александра. Когда она увидела телегу, шагнула вперёд. И хотя девушка не махала и не кричала — в её позе было беспокойство, тонкое, сдержанное, но настолько явное, что я сразу почувствовал, как у меня внутри что-то оттаивает. Мягко. Неожиданно. По-настоящему.

Она ждала. Не как работница ждет своего хозяина, и даже не как друг. А просто… как человек, который волновался. Я невольно улыбнулся, потому что теперь я точно знал: я вернулся не просто с травами.

Я вернулся — домой.