Понаехали!

Эпилог

…а пишу тебе, разлюбезная сердцу моему Аленушка, ибо есть чего поведать многого.

Антошка прикусил перо да призадумался. Оно-то, конечно, не известно, умеет ли Аленка читать, али нет, но с другое стороны сестрица-то его всяко умеет.

И прочитает.

Сперва, конечно, подруженьке своей, которая от этакой чести загордится, да пусть не больно-то там, а после уж маменьке, и маменькиным приятельницам, что посядут кружком, кажному Антошкиному слову внимая. И матушка будет пыжится, платок накинет на плечи тот, что Антошка с письмом отправит, и еще бусы взденет, папенькою дареные, которые на самом дне сундука хранит, доставая лишь по случаям особым.

Так ведь особый же ж.

Антошка из столицы, чай, не кажный день пишет. А потому и письмо должно было соответствовать маменькиным да сестриным чаяниям, быть большим да обстоятельным.

…третьего дня ведьмак взялся-таки посвататься к нашее ведьме. Однако же ж все тут, в столицах, со сватовством иначей, нежели у людей обыкновенных. Нет бы явиться ему к полудню, аль после оного, и позвавши в свахи бабу толковую, за еёною спиною встать и слухать, как она лаится будет. И чтоб, стало быть, соседи тоже слухали. Тогда бы возникло меж ними всеми глубокое взаимное понимание, а обиды, ежели бы кем учиненные были, в лаянии том отпустилися.

Антошка щелкнул по носу особо любопытного кота.

…однако в столицах свататься берут боярина, какого познатней, мордой пошире и шубой побогаче. Наш-то совсем хороший был, Горыни батюшка. Собою-то обилен. Огромен, что вол, и борода круглая, масляная. А уж шуба на плечах егоных такая, что обыкновенному человеку под тяжестью этакой и не устоять. Может, даже не из наших, а из заморских бобров шитая. Свеи сказывали, что у них-то бобры, что медведя, но тут уж правда аль нет, не скажу. Свейских бобров туточки я не видывал. Главное, что атлас на шубе алый, да с шитьем золотым. Пуговки в два ряда. И в кажном камень огненный слепит. Еще с боярином тем цесаревичи пришли. Им-то сватами не с руки, ибо сами еще не женатые да больно молоды. Но принесли князю, который туточки старшим ведьминым братом прозвался, дары пребогатые.

Антошка призадумался, стоит ли перечислять те самые дары. И решил, что стоит. А то ж людям любопытственно будет.

Чего разочаровывать.

…и золота три пуда, а еще зеркало, в котором человека живого, как он есть, видано, с головы до пяток. И шубы собольи, и иной мягкой рухляди, а куньими шкурами и вовсе дорогу выслали от ворот до самого крылечка…

Про ожерелья тоже написал, и про яхонтовые, и про жемчужные, и про золотые, царицею поднесенные. Про них особенно хорошо вышло, ажно на цельный лист. Пущай матушка порадуется. Правда, кольнула мыслишка, не восхочет ли она себе таких, но Антошка её отогнал.

Пущай и восхочет, но он матушке прикупил серебряные заушницы, с круглыми зелеными каменьями. И не только матушке, всем подарков хватит, да таких, которых, небось, ни у кого-то в Канопене нетути.

…речи вели сладкие, долгие, об чем говорили, того не ведаю, но съели трех поросят в меду жареных и двух — с хреном, еще гуся, начиненного кашею да с кедровыми орехами. Щуку, раковыми шейками начиненную, двух осетров, которых с царского подворья привезли, а тако же ушицу стерляжью, коию на запивку ставил. Испробовали…

…перечень съестного вышел немалый.

…ели и нахваливали, что, мол, славно и скусно, отчего моему сердцу стало вовсе радостно. А после даже боярин молвил, что, ежель я решу от ведьмы в иное услужение пойти, то завсегда тому радый будет. Но срок службы моей еще не вышел, да и думаю, что не желать мне места иного…

Антошка за ухом почесал.

Вздохнул.

…сестрице-то он еще напишет, отдельно, малым листом, уже без снеди и золота, и иных подробностев. Сугубо по делу, ибо оно ж понятно, что ведьма, пущай и собралась в Канопень возвертаться, да кто её до царское свадьбы отпустит? Особенно с царскою невестой. Вот и выходит, что жить им в Китеже долго, может, дольше, чем самой ведьме думается.

И как тут быть?

…дом большой, ему догляд надобен, и княжьи-то холопы силятся, пыжаться, да умения у них недостаточно. Прежде-то Баська с Маланькою за холопами приглядывали, но ныне негоже то царевым-то невестам — от радость-то великая, Фрол-то Матвеевич, как прознал, три дня лежьмя лежал да сердце мацал, а после встал и еще три дня пил беспробудно на пару со сродственником своим. Хорошо хоть без безобразий пришлось. Ныне-то его супружница за домом приглядвает, но тоже ведь ненадолго.

Акулинка справилась бы.

Она толковая. И рухавая. И рученька у ней крепкая… и вот было бы ладно, ежели б она да с младшенькою, да с матушкою и с Аленкой в Китеж прибыли. С письмом-то Антошка им и денег перешлет, но… захотят ли?

Решатся?

А коль нет…

Он вновь вздохнул, погладил котика, пока еще неприкаянного, — чтой-то никто из гостей не глянулся ему, капризнючему — и к письму вернулся.

…за ведьмою князь Радожский отписал все имущество, которое Волковым причитается, а царевым указом отошли им земли и утраченные, а коль заняты те, то и иные, свободные, и еще золота, и торговые склады, и многое иное. А от себя князь добавил, что, мол, сестрица единственная егоная бесприданницею быть не могет, то и положил ей сундук с серебряною посудой, сундук с золотою, и третий — с каменьями драгоценными, огненными.

Каменья Антошка самолично переписал, как и иное всякое добро, ибо холопам княжеским доверия ему не было никакого. А Евдоким Афанасьевич еще похвалил, мол, так и надо.

Глаз да глаз…

Только Антошкиных глаз для всего не хватит. И купцы вон съезжать собралися, ибо Фролу Матвеевичу царскою милостью собственный терем жалован был.

Нет, надобно маменьку сюда.

Всенепременно.

Или хотя бы сестрицу старшенькую, а то за всем приглядывая, Антошка этаким чином без кухни останется.

…а в городе, чтоб вы знали, ныне вовсе даже спокойственно стало. Смутьянов, ходют слухи, кого боги покарали, а кого повесили тишком, чтоб честный люд не смущать. Иных же, вставших на защиту земли родное, наградили безмерно. Даже мне пожаловали ленту желтую и с нею еще ордену, но уж больно тяжеленную, хотя и красоты неописуемой.

В ордену они, конечно, не поверят.

А ведь и вправду жаловали.

…еще приключилось много чудес всяких. Тако в храме, что на площади стоит, сыскалась статуя, которая утраченная жрецами была, а может даже вовсе спертая, но явилась божественною силой. И тепериче там жрицы новые, которые храм велели открыть и пущать всякого, кому нужда придет. А к иным и вовсе выходят. И жрицы те — не просто так, а барона Козелковича нашеего жена да теща.

Антошка тихо порадовался, что его-то Аленка сиротою осталась. А то мало ли… от тещи всякое подлости ожидать можно. С неё станется и жрицею оказаться.

…и бають, будто бы дочка Козековичева, которая хворая была, а потом поздоровела ведьминою силой, та вовсе богини воплощение. И люди с того подурели бы, когда б не свеи, которые к девице этое никого близко не пущають. А старший и вовсе поженится собрался, когда та подрастет.

Свея даже самую малость жаль было.

Живой же человек. А тут богиня… или там воплощение. Кто их разберет-то? Но главное, с обычною бабой, ежели чего, и поспорить можно. А с богинею как? Нет, чем больше Антошка думал, тем сильнее убеждался, что судьба его — Аленка, девица простая, обыкновенная и уже тем распрекрасная.

Он бы и написал так.

Чтоб знала.

Собирался даже… но… за окном что-то бухнуло и раздался бодрый девичий голос:

— Ведьма клятая! Выходи сражаться…

Антошка глаза прикрыл и выдохнул:

— Опять? От же… неймется им!

А после высунулся в окошко и громко, чтоб все слышали, заорал:

— Нету больше царевичей! Нету… всех роздали!

— Совсем всех? — уточнила неизвестная девица.

— Совсем, — отозвался Антошка и, глянувши на растянувшегося поверх исписанных листов Каприза, добавил. — Котики вот осталися!

А что? Котики — чай, царевичей не хуже будут.