Понаехали!

Глава 57 О том, до чего извилисты ведьмины дороги

Эльжбета Витольдовна остановилась, силясь отдышаться. Путь вывел их… пожалуй, что в подземелье. Эльжбета теперь ощущала над собой тяжесть груды камней.

И эта тишина.

Темнота.

Гулкое пространство.

— Не хочу тебя волновать, но здесь несколько… неуютно, — заметила Марьяна Францевна, сотворяя огонек. Тот вышел на редкость зыбким, полупрозрачным, и казалось, что того и гляди погаснет.

— Лучше уж тут…

Воспоминания об узком проходе, о стенах, что, казалось, того и гляди, сомкнутся, заставило Эльжбету вздрогнуть. А в следующее мгновенье где-то впереди вспыхнул свет. Яркий.

Почти ослепляющий.

Эльжбета подняла руку, заслоняясь от этого света, но из глаз все одно посыпались слезы. И не только у нее.

— Мне кажется, или мы в усыпальнице? — поинтересовалась Марьяна, вытирая слезы платочком, второй и Эльжбете протянула.

— Не кажется, — Эльжбета покачала головой. Свет вовсе не был таким уж ярким, скорее просто её глаза слишком уж привыкли ко тьме.

Слева высился огромный каменный короб, стороны которого украшали символы. Некоторые были Эльжбете знакомы, другие…

…вот перевернутая звезда, оплетенная вьюнком.

Молот.

Это лишено смысла. Или все-таки…

Мрамор потемнел, пожелтел, но лицо человека, высеченное на крышке саркофага все одно казалось живым.

— Это… первый князь Рёрик, — сказала Эльжбета, смахнув пыль с края.

— Да? — звонкий детский голосок заставил её вздрогнуть. — А почему он тут? А она там? Это неправильно… совсем неправильно.

— Лилечка?

Девочка выступила из темноты. В какой-то момент показалось, что… что-то показалось. Эльжбета Витольдовна отступила даже, но тотчас устыдилась этакой собственной слабости.

— Что ты здесь делаешь, милая? — спросила Марьяна Францевна, склоняясь к Лилечке. Пусть и подросшая, вытянувшаяся, та все одно оставалась не по годам маленькой и хрупкой.

— Заблудилась, — призналась девочка и руку протянула. — Шла, шла и вот сюда… а мне назад надобно, пока опять не хватились. Искать станут. Беспокоиться.

И вздохнула.

Марьяна Францевна тоже вздохнула, а Эльжбете подумалось, что уж их-то никто искать не станет.

— Значит, это князь, да? — Лилечка подошла к саркофагу и, привстав на цыпочки, заглянула в мраморное лицо. — Какой серьезный. И грустный. А почему он тут, а она там?

— Кто?

— Княгиня, — Лилечка махнула рукой, и только теперь Эльжбета заметила, что во второй руке девочка держит… да быть того не может!

Или… может?

— Княгиня тут же, — Марьяна то ли не заметила, то ли сделала вид, что не замечает, но обвела девочку вокруг княжеского саркофага, за которым стоял второй, поменьше. — Вместе они, как и подобает…

— Неа, пустой, — Лилечка поднялась на цыпочки. — И она не похожая. Наверное, он тоже не похожий. Но она совсем-совсем.

Женщина была… пожалуй, прекрасна.

И длинный мраморный волос уходил в камень, словно привязывая её к нему. Лилечка разглядывала посмертную маску пристально, но потом все-таки покачала головой.

— И вообще, не она это, не княгиня…

— Княгиня, — вынуждена была признать Эльжбета Витольдовна, пусть и нехотя. — Княгиня Морана.

— Милодара.

— Морана.

Женщина была молода.

Она и умерла-то не старой, ненадолго пережив мужа, потому-то, верно, и пошел слух, будто прокляли её. А может, и вправду прокляли. Судить Эльжбета Витольдовна не бралась.

— Это вторая жена князя, детонька, — Марьяна Францевна протянула руку. — Когда… случилась беда и хазары пришли на эти земли, то князь и его жена встали бок о бок, чтобы силой и волей своей сотворить волшебство.

— Я знаю.

— Но волшебство то потребовало многого, и так случилось, что юная княгиня заболела… сперва-то болезнь её казалась несерьезною…

— Но потом она умерла, — кивнула Лилечка.

— Потом… она прожила годы. И увидела, как из осколков земель собралось новое княжество, прозванное Беловодским. И далеко не всегда земли входили в него по своей воле. Случались мятежи, смута, порой бояре пытались вернуть себе прежнюю волю… маги вновь же. Но князю удалось. И княжество стало царством, а князь — царем… и в тот год, когда склонил он голову в храме Китежа пред алтарем, появилось то самое царство, которое ты ныне ведаешь. А с князем венец возложили и на голову княгини, назвав её не просто царицею, но и полноправною правительницей. Только…

— Она умерла, — вновь повторила девочка.

— Именно. Двух лет не прошло, как она умерла… она и тогда-то была больна, но держалась. Ради единственного сына. Он уже был взрослым, но… как княгини не стало, многие в том увидели возможность. Один наследник — это мало, особенно для державы, которая только-только возникла. А ну как случится с ним беда? Тогда-то и решено было, что государь должен жениться. И выбрать жену средь тех, кто поддержал его власть. Так-то супругой и стала княгиня Морана из рода князей Барсуковых… ныне-то рода не осталось почти.

— Так нечестно!

— Нечестно, — согласилась Марьяна Францевна, принимая венец из детских рук. Держала она его осторожно, будто бы сделан он был не из золота и каменьев самоцветных, но изо льда весеннего. — Но такова жизнь. И во многом правы были бояре. А ну как случилось бы что с молодым князем? Кому тогда наследовать? Рассыпалась бы держава, потонула бы в море крови, ибо каждый захотел бы власти такой… и князь это понял.

— Все равно, — девочка нахмурилась. — Она его любила!

— И он её, верно… новую царицу в храм не отводили. И венца этого… исчез он. И где прежнюю княгиню схоронили, тоже никто-то не знал. От неё только и осталось, что книга, где сказывалось о том, что было, а еще о том, почему ведьмам важно при магах быть. Наставления опять же. Заговоры некоторые. Ведьмина книга. И ведьмин камень.

— Камень? — Лилечка повернулась к Эльжбете Витольдовне и руку протянула.

А Эльжбета вложила в эту руку камень. И обыкновенный, мертвый, тот вдруг вспыхнул ярким белым светом, в котором хрупкое девичье личико исказилось на долю мгновенья.

— Камень — это хорошо… — Лилечка поднесла его к губам и улыбнулась.

Совершенно не по-детски.

Норвуд слышал, что стая вернулась.

И выдохнул с облегчением. Нет, он бы и сам… если не справился бы, то хотя бы смерть получил достойную. Но со стаей всяко проще.

Куда сложнее скрыть улыбку.

Жрецы…

Жрецы колдуют над зельем. И сидит, покачиваясь на пятках, боярин, преет в платье своем. Жарко ему. Рот раскрыл. По красному лицу пот течет, с бороды капает, но сидит боярин смирно, не решаясь лишний раз пошевелиться.

Страшно ему.

И прочим людям страшно. И лишь Вышень застыл, в озеро глядючи. Губы его подрагивают, и кажется, что того и гляди заговорит княжий сын, а то и вовсе скривится огромное это лицо в детской гримасе, да слезы потекут по щекам.

Но нет. Не заплачет.

А вот старуха суетится, бегает вдоль ряда замороченных девиц, то ли путы проверяя, то ли просто от волнения не способная на месте усидеть.

…стая вернулась.

И не одна.

Норвуд сделал глубокий вдох и осторожно перевалился на бок, чувствуя, как острие клинка вошло в плоть. Плоть человеческая мягка, и боль терпима. Худ тот воин, который с малой не справится.

Теперь руки вывернуть.

…зачарованные путы поддались не сразу. Несколько раз клинок вспорол кожу, отворяя кровь. И Норвуд всякий раз застывал, но, верно, крови его и без того пролилось немало, если новая жрецов не взбудоражила.

Вот старший руку поднял.

Взмахнул, старуху подзывая, и она верною собачонкой бросилась, сгорбилась вдвое, выслушивая короткий приказ, чтобы после вернуться к девкам. Мелькнул ножичек в кривых пальцах, они же коснулись головы, и девица поднялась.

Она шла, словно бы во сне.

…а волки приближались. Ступали по туманной тропе, но как-то… глубоко, что ли? Норвуд их сам едва-едва слышал, не говоря уже о прочих.

Хорошо.

Не сами идут?

Путы спали, а девица склонилась над котлом и косу убрала, голову вывернула нехорошо, подставляя под удар белое горло.

Норвуд заворчал. А жрец… жрец усмехнулся, чтобы в следующее мгновенье…

— Стой, — княжич повернулся резко. — Я согласен.

— Согласен? — темный клинок в руке жреца гляделся уродливым когтем. А может, и был им. Мало ли на свете странных зверей? Норвуду ли не знать.

— На твое предложение. На обмен. Я принесу себя в жертву… добровольно. А ты отпустишь их. Их и моих людей.

— Надо же, — жрец тоненько хихикнул и уродливое его лицо стало еще более уродливым. — Стало быть… согласен? Ты, княжий сын и наследник, добровольно взойдешь на алтарь, чтобы спасти… холопок?

— Людей, — покачал головой Вышень.

И Норвуд пошевелил пальцами, разгоняя кровь. Ишь, занемели.

— Это глупо.

— Пускай.

— Заклятье почти сплетено. И ты нужен госпоже, как и твой отец… скоро мертвое войско кагана Ибузира очнется ото сна и нападет на город.

Норвуд замер.

Войско?

Какое, мать его, войско…

— Мой брат откроет путь во дворец, чтобы ты и твои люди исполнили предназначение.

Вышнята выдвинул челюсть вперед.

И взгляд его…

— Если откажешься ты, то… нам придется звать твоего отца. Он не откажется. Но тогда там, внизу, — жрец махнул рукой. — Защитников станет меньше, ибо за твоим отцом пойдут и другие… город, конечно, устоит, ибо госпоже не нужно разорение. Но погибнут многие. Чем их жизни хуже, чем жизни этих девушек?

— Я… не знаю!

Вышнята тряхнул головой.

— Я… не хочу больше…

— Никто не хочет, человек. Мы тоже против крови, что льется зря… но эти девушки уже мертвы, — теперь жрец говорил ласково. — Их силу выпили, как ту, что каплей дара горела, так и жизненную. Даже если я отпущу её, она просуществует недолго. Поверь. У моего рода большой опыт. К сожалению.

И темная рука коснулась девицы.

— Они не испытывают страха. Не чувствуют боли. Они не понимают, что происходит, в отличие от тех, кто умрет внизу… умрет из-за твоей неуместной слабости.

— Проклятье! — Вышнята сжал голову в огромных ладонях. — Как же я вас всех…

— Вы, люди, слишком беспокойны. Правда, свей?

Жрец осклабился.

И клинок вновь поднялся, медленно, дразня… на кривом острие его блеснуло солнце.

…треснул туман.

Натянулось белое его полотно. И жрец, почуяв неладное, обернулся, а второй вскинул руки, готовый сотворить заклятье.

И Норвуд прыгнул.

С земли.

Оборачиваясь в полете, норовя вцепиться в горло тому, в черном, который точно не был человеком, понимая, что не успевает.

— К бою! — взревел Вышнята, выхватывая меч, а после упал, захлебываясь кровью. — Бейте тварей! Всех… тварей… кто…

Он был слишком большим, чтобы позволить проклятью одолеть себя. И клинок, отправленный сильной рукой, провернулся в воздухе и пробил темные одеяния, и тварь, явно удивленную.

— Ты… — прошипела она. — Пожалеешь… княжич.

— Уже, — Вышнята вытер кровь с лица. — Жалею. Что… отец… связался…

Кривой клинок ударил Норвуда по морде, вспоров такую надежную волчью шкуру. А удар в грудь отшвырнул зверя на землю, выбив дух.

— Так даже лучше, — черное одеяние сползло с лица, и лицо это оказалось обыкновенным, чересчур костистым, пожалуй, кривоватым слегка. — Твоя кровь тоже неплоха…

Жрец стряхнул темные капли в котел.

И мир задрожал.

А потом… потом что-то изменилось.

Взвыла стая, окончательно проламывая тонкую грань между мирами. И бледный туман, который обыкновенно развеивался, вдруг пополз из дыры, норовя заполонить всю-то долинку. Норвуд вскочил. Заголосила старуха. Сзади раздался чей-то хрип. И запах крови сделался тяжелым.

Сладким.

Рот наполнился слюной, а туман… туман спешил подобраться к котлу, заглянуть в него и, напитавшись темною силой, подняться к самым небесам.

— Убей… — Вышнята еще жил. Стоял, опираясь рукой на землю, силясь подняться, захлебываясь собственной кровью. — Убей его… всех их… не дай им… отец… ошибся…

Из тумана выступила тень, в которой ныне не осталось ничего человеческого, и мелькнула рука, вгоняя нож в спину княжича.

— Твоя жертва принята, — сказал жрец и оскалился.

Норвуд оскалился в ответ, уже понимая, что опоздал.

Но это не значит, что он позволит твари вот так… в волчьем теле есть свои преимущества. И клинок скользнул по шкуре, а клыки вцепились в белое мягкое горло.

Кровь твари была горькой.

А смех… пускай себе смеется. Перед смертью можно.