Понаехали!

Глава 38 Где царевич старательно блюдет честь родовую и с невестами знакомится

Старший царевич, прячась в тени галереи с мрачным видом разглядывал девиц, которые старательно водили хоровод. Второй уж час водили, оглашенные. И еще столько же водить будут. Елисею, говоря по правде, становилось слегка не по себе от этакой девичьей целеустремленности. И вот не отпускало чувство, что нынешние смотрины — это совсем не для Елисея. Точнее смотреть будет не он.

— Боишься? — младший братец по-родственному ткнул кулаком в бок.

— Разумно опасаюсь.

Девицы затянули песню. Новую. Печальную. И не устали же…

— И правильно. Маменька сказывала давече, что Медведевы ей шубой одарились из черного соболя.

— А такой бывает?

— Выходит, что бывает.

— Надо же… и чего хотят?

— Что по-матерински посоветовала обратить внимание на Медведеву… а от Соболевых посуда парпоровая прибыла, целый ящик.

— Тоже за совет?

— А то…

— Стало быть, будет советовать, — Елисей потер зудящую щеку. Матушка всегда-то серьезно относилась к невысказанным своим обещаниям.

— Держись, — Святогор хлопнул по плечу со всей дури, и Елисей согнулся, ибо силы у младшенького было немеряно.

— Не дури, — буркнул цесаревич, плечо потирая.

— Не дурю… а хочешь, сблизу поглядим?

— Хоровод? — ныне аккурат вела Медведева, которая была всем хороша, куда как лучше, чем парсуна, с неё малеванная.

Отливали золотом волосы.

Сверкали камни драгоценные на убранстве, летело тончайшее полотно девичьего платка… и чудесна была картина. Слишком уж. И верно, оттого эта чудесность заставляла Елисея чувствовать себя… неуверенно.

Именно.

И это чувство, которого он и в прошлым годе не испытывал, когда ходил к Перевалу да воевал диких турок, раздражало несказанно.

— Я тайный ход знаю в сад маменькин.

— Кто его не знает.

— Так… идем!

— На кой? Они все тут…

— Дурак ты, — радостно сказал Святогор, и хотел было затрещину по прежней своей привычке отвесить, да Елисей увернулся. — Тут одни боярские дочки, да еще Сварожина, которую приняли, потому как со Сварожиным никому-то ссориться неохота. Но и идет вона, последнею, сразу за гречанкой… а прочие где?

— Где? — послушно повторил вопрос Елисей. И себя же по лбу хлопнул. Конечно. Небось, иным-то в малый двор ходу нет, как заперли на женской половине, так и сидеть они там будут, лишь изредка на людях появляясь.

— Вот! — Свят поднял палец. — А там самое интересное!

— Думаешь?

— Знаю. Ну сам посуди. Ты что, боярских дочек не видел? Да их при каждом вечере полно, а вот те, что попроще…

Свят зажмурился счастливо.

— Надеюсь, ты ничего такого…

— Чего? — братец уставился тем самым невинным взглядом, которому матушка по сей день верила, наивно полагая, что уж её-то любимец ничего дурного сотворить не может.

— Ничего, — отрезал Елисей, взгляду не поддавшись. В отличие от матушки, он братца знал с иной стороны, которая внушала некоторые опасения. — Их богиня благословила, дурень ты этакий.

— И что?

— И ничего. Понесет какая… а с благословением божьим ни одно мажеское заклятье не сравнится, так вот, если понесет, матушка жениться заставит. И не мне тебе рассказывать, сколь она этой женитьбой довольна будет.

Святогор вздохнул.

И задумался.

Крепко так задумался. Елисей даже понадеялся, что выводы братец сделает верные. Он и сделал. Вздохнул этак, с притворною печалью, и промолвил:

— Но поглядеть-то можно?

— Поглядеть… поглядеть, думаю, можно.

Особенно под отводом глаз.

Правда, заветная калиточка, которую жаловали не только цесаревичи, но и все-то дворовые боярыни, оказалась заперта. И другая, про которую знало куда как меньшее количество народу, тоже.

— Ну, маменька, — Елисей не сомневался, кто запоры поставил. Да и силу на печати, которой запоры скрепили, сложно было не узнать. — И что теперь?

— А… ничего, — Свят поплевал на руки и, подпрыгнувши, зацепился за тугую плеть то ли винограда, то ли хмеля, то ли еще чего. В ботанике Елисей был не силен. — Я… как-нибудь… и без калиточки.

Братец, невзирая на годы, был и силен, и ловок.

— Чего встал? — отозвался он, оказавшись на самом верху. Сел на ограде, поерзал. — Тут невысоко. Или помочь?

— Обойдусь, — здравый смысл подсказывал, что стоило бы отказаться и от предложения, и от самой затеи, но отступаться Елисей не привык.

Тем паче перед Святом, который после долго станет вспоминать. И подшучивать, что, мол, струсил Елисей перед невестами.

Наверх забрался он с легкостью, правда, дожидаться его Свят не стал, скоренько скатившись вниз.

— Давай! — донеслось откуда-то из-под покрова зелени.

Дерева в этом месте росли густо, а кусты и того гуще, и вот чем дальше, тем меньше у Елисея оставалось энтузиазма.

— Я вообще… присмотреть за этим вот… бестолковым, пока беды не натворил, — сказал он, будто кто-то да мог услышать.

Елисей перекинул обе ноги.

И прыгать не стал.

Это глупо, прыгать, не понимая, куда. Он развернулся, лег на живот, нащупав ногой плеть. Опробовал её на прочность и только после этого решился ступить.

Оно-то лихость молодецкая лихостью, но матушка не обрадуется, ежели Елисей себе ногу сломает.

Или руку.

Или еще что-нибудь.

Почему-то на спуск стена показалась куда как более высокой, чем на подъем. И очутившись внизу, Елисей выдохнул с немалым облегчением. Все-таки подобные забавы были не для него.

Оглядевшись, он понял, что в этой части сада бывать ему не доводилось. Здесь было сумрачно, темно и вообще не слишком уютно.

А Свят исчез.

И вот как его искать? Он почти решился сплести поисковика, когда над ухом раздалось характерное гудение. И Елисей застыл.

Он… не боялся ос.

И шмелей.

Категорически не боялся. Опасался самую малость, что было логично, потому как здравомыслящий человек будет опасаться здоровенных гудящих больно жалящих тварей. Оса же, словно чувствуя здравые опасения человека, замерла перед носом. А потом на нос и вовсе уселась.

Елисей забыл, как дышать.

Оса же медленно поползла по переносице, забираясь все выше. А над ухом загудела вторая.

И третья.

И здоровые же… в жизни он таких здоровых не видел! А главное, кружат, будто медом им намазано.

— Кыш, — сказал Елисей громким шепотом. И был не услышан. Оса, уже другая, опустилась на щеку. И еще одна. И…

Он закрыл глаза, смиряясь с тем, что быть ему позорно загрызенным полосатыми тварями в материнском саду.

Что-то коснулось лица.

Осторожно так, будто пробуя это лицо наощупь. Село. Поползло по щеке. А потом и губы тронуло, щекотнуло. Елисею подумалось, что если треклятая оса сунется в нос, он чихнет.

И тогда…

— Ишь… — этот голос помешал додумать важную мысль о судьбе государства и его, собственной, Елисеевой. — Откудова только взялись? А ну пошли прочь!

И кто-то просто взял да смахнул осу с лица.

Всех ос.

Те поднялись, загудели, предупреждая, что этакой вольности в обращении не потерпят. И душа Елисеева вовсе ушла в пятки. А его схватили за руку и дернули.

— Не стой столбом! Туточки у них гнездо!

И прежде чем Елисей успел сообразить, его потянули. И скоренько так… в кусты… кусты зашуршали, затрещали. Ветка хлестанула по лицу, окончательно приводя в сознание. И Елисей открыл глаза, правда, тотчас получил по ним второю веткой. И зашипел от боли.

— Вот туточки не полезут. Осы страсть до чего магичные кусты не любят. А этот магичный, — сказала девица. — А ты… по глазам? Проморгайся… и стой, вона, соринка влезла…

Его развернули.

И чем-то потерли по лицу, но хуже не стало. Во всяком случае, когда Елисей глаза открыл, то сперва те подло заслезились, потом и вовсе все-то перед ними поплыло, сделалось туманным.

Моргай, не моргай…

Он моргал.

— Поплакать еще хорошо… погоди… — давешняя девица, которая воспринималась одним огромным пятном, куда-то да сгинула, чтобы вернуться, когда Елисей уже почти зрение восстановил. Под нос ему сунули что-то круглое и вонючее до крайности. От едкого этого запаху глаза и вправду заслезились.

— Что…

— Дурнокорень. Не думала, что в саду царском найду, но вестимо правду бають, что в энтом саду любая травка есть, — важно ответила девица, платочек подавая.

Платочек был мягонький и пах не ароматною водой, которую повадились лить на себя боярские дочки, одна перед другой больше, отчего дышать рядом становилось тяжко, но сухою травой.

— От так… ты кто таков будешь?

— Е… мелька, — сказал Елисей, разглядывая спасительницу.

Не боярыня.

Точно не боярыня. Высокая. Крепкая и статная. Косища в его руку толщиной, глаза синющие. Сама румяная. И… не только румяная. Он поспешно отвел взгляд, подумавши, что ежели кто его тут с этой красотой увидит, то маменька расстроится.

Жениться велит.

Или невесту удавить… он точно не был уверен, с маменькою всякое случалось. Но на всякий случай огляделся.

— Да никого тут нету, — отмахнулась девица, хмурясь. — Боярыни хороводить ушли, и все никак не возвернуться. Прочие кто по комнатах сидят, кто он рукодельничать сошлись.

— А ты?

— А я от погулять решила. Когда еще случится, — девица косу перекинула за спину. — Оно же ж интересно.

Ничего-то интересного в гулянии по саду Елисей не видел. Но он отдавал себе отчет в некоторой своей предвзятости. Может, для человека нового сад этот был удивителен, а вот Елисей в нем каждое дерево изучить успел.

Или почти каждое.

— Хочешь, проведу? — предложил он вдруг.

Девица голову склонила.

— Чего ты тут делаешь, Емелька? — строгим голосом спросила она и поглядела аккурат, как матушка, когда Елисея в недобром подозревала.

— Так… служу туточки, — сказал он не слишком уверенно. — За садом приглядываю.

Конечно, странно, что она его не узнала. А с другой стороны… она и видала-то только издали. Да и одет он был иначе, подобающе, теперь же… Елисей смахнул прилипший к рукаву лист.

— Тут яблоня одна есть, с золотыми яблоками.

— Молодильными? — глаза девицы вспыхнули интересом.

— Неа, просто сладкие, что мед. Маги царице подарили. И красивые. Еще роза, которая и зимой цветет, правда, её стеклянным колпаком накрывают, и маги еще что-то там дочаровывают, но красивая. Красная…

— Роза? — переспросила девица — надо бы имя узнать, так, на всякий случай, а то неудобно выходит. — Под колпаком?

— Ага.

— Поглядеть… стало быть?

— Ага.

Почему-то Елисей чувствовал себя на редкость глупо. И когда перед носом возник кукиш, ощущение усилилось.

— Вот тебе, а не роза! Знаю я вас…

— Кого? — Елисей моргнул удивленно.

— Мужиков, — кукиш исчез, а девица уперла руки в бока. — Помнится, нянюшка сказывала, что ейную сродственницу дальнюю тоже все один приглашал на речку, стало быть, поглядеть, как лилии цветут. Она и пошла.

— И… что?

— И ничего… у ней, к счастью, тятенька кузнецом был, так что оженил, когда пузо на нос полезло.

— А… — потянул Елисей, дивясь этакому полету мысли. — Я… ведь так… на самом деле… ничего такого… дурного. Просто… спасибо.

— Нема за что, — отозвалась девица. А Елисей решился:

— Звать тебя как?

— Бастинда… можешь, Баською именовать. Ты там больше не ходи, а то осы страсть до чего не любят, когда кто возле гнезда ходит. Помнится, у нас одним годом тоже поселилися в овине, под самою крышей. Так замаялись все, пока вывели. Не зайти!

Елисей кивнул, соглашаясь, что осы — дело такое… вот одно дело с врагом сражаться, с теми же татарами. Татар он совсем не боялся. А осы… жалятся.

И больно.

— Его уберут, — поспешил заверить он. — Странно, что вообще до сих пор висит.

И потер шею, потому как показалось, что по ней кто-то ползет.

— Так… сад-то зарастает, — Баська огляделась. — Вона… кусты не стрижены. Трава не кошена… дикий.

— Это стиль такой. Близкий к естественному природному ландшафту… тут и речка есть, с порожками. Красивыми…

Елисей хотел было предложить отвести девицу, ей бы понравились порожки, и камни, укрытые моховыми шубами, и топкие берега, на которых поднимались бледные белые цветочки. Вода. Лилии… в общем, памятуя о несчастье, с трудом предотвращенном решительными действиями отца-кузнеца, Елисей передумал предлагать любоваться лилиями.

Мало ли…

— Если от дворца… вы через которую дверь выходите?

— Махонькую такую. С притолокой низкой, — Баська и лоб потерла, пожаловавшись. — С очень низкою…

— Это ход для прислуги.

— А то я не понимаю, — фыркнула она и огляделась. А после опустилась на примятую траву. — Нам туточки не радые… богиня благословила, так оно верно, потому и вовсе не гонят. Только, небось, боярским дочкам и хороводы, и гуляния, и царица, сказывали, на меды приглашает, а еще в храм с нею, а нам туточки сидеть. Прочие-то надеются, взялись парчу расшивать для царицы, только… не поможет. Ты садись-то, земля прогрелась, теплая ныне.

Елисей подумал и отказываться не стал.

В конце концов, батюшка велел ныне не делами государственными заниматься, а невест смотреть. Вот Елисей и смотрит.

По очереди.

— Ты не думай, что я в обиде… разумею, — Баська сорвала одуванчик на длинном стебельке. — Там же ж как тут… в саду… на пригожем месте яблонька золотая да роза под стеклянным колпаком, а вот одуванчикам только и остаются, что заросли с осами.

— Я…

Он хотел было сказать, что переговорит с матушкой, да передумал.

Ни к чему оно.

Та, может, и выслушает, да рада нисколько не будет. Еще ушлет этих вот… невест куда. И останутся Елисею одни боярыни с их хороводами.

— А ты… вовсе кто? — спросил он, опускаясь на мягкую траву. От нее пахло землей и еще летом. И в зеленых космах проглядывали желтые огоньки одуванчика.

— Баська я… то есть Бастинда Фроловна… из купцов мы. Не первое гильдии, но в Канопене батюшка мой — человек уважаемый. Его тамочки все знают…

Она выдергивала из травы одуванчики да тонкие ромашки на длинных стебельках, пушистые васильки и еще какие-то цветочки, названия которым Елисей не знал.

— Я туточки вообще, если подумать… решила, что, раз ведьма мне царевича обещала… а теперь от думаю, на кой мне этот царевич сдался?

И сказано было это с немалой искренностью. Будто бы и вправду он, Елисей, совсем даже не нужен. Стало обидно до глубины души.

— Ну как зачем? — сказал он, обиду давя, ибо не хватало еще обижаться на девичьи глупости. — Сперва женой царевича станешь, а потом и вовсе царицей. Будешь в тереме жить…

— И носу из него не казать, разве что народу и по большим праздникам, — фыркнула Баська, ловко переплетая тонкие стебельки друг с другом. — Кругом одни боярыни, шипеть станут, что те гадюки, только гадюк хоть погонять можно, а эти…

И рукой махнула, будто заранее ведая, что ничего-то с боярынями не сделает.

— И чего останется? Сплетни слухать, на зерне гадать да шить шелками золотыми?

— Ну… — Елисей задумался, правда, получалось не слишком, ибо выходило, что матушка… матушка ведь всем довольна. А получается… она и вправду редко покидает женскую половину терема. Да, до храмов ходит порой или вот еще на пирах присутствует, на тех, на которых обязательно надобно.

— Царица опять же… может, она и хорошая женщина, — поспешила заверить БАська, — да только упасите боги её в свекрови. Сразу ж видно, что житья не даст.

— Почему?

— Потому как привыкла править… всеми. Вот и выходит… ей надобно кого-то из боярских дочек, чтоб тихие да ласковые. А я… я ведьмою порчена! — сказала Баська с непонятной гордостью.

— Это как?

Она насупилась.

— Это… мы от… у нас дом! И котики. И еще дух имеется. Всамделишный… строгий дядька, на батюшку моего похожий, разве что без розги, только грозится. Хотя… и батюшка мой тоже только грозится. Так вот, она сама живет, как ей охота, а не как муж скажет.

— И разве это хорошо?

— А разве плохо? — Баська поглядела в глаза. — Но… я не ведьма. И замуж идти придется… ежели б сидела при ведьме, глядишь, и не пришлось бы. Кто б меня после ведьмы взял-то? Вот… а я к камню полезла… теперь от сижу, дура дурой, но благословенная…

Как-то это было… в корне неправильно.

А Баська доделала веночек и протянула.

— На от… а то тоска тут смертная. Ты еще приходи, хоть поговорим. Добре?

И Елисей, сам не зная, зачем, веночек нацепил. А потом кивнул и сказал:

— Завтра? На этом же месте. Найдешь?

— Как-нибудь не потеряюсь… только ты не думай, что я так… это я от скуки просто.

И Елисей поверил.

Наверное.