Понаехали!

Глава 35 В которой продолжается знакомство с царским дворцом и его обитателями

Парень натянул мятый кафтан, левую половину которого украшали мелкие дырочки, будто бы моль поела, а правую — чернильные пятна. Правда, сам кафтан был из ткани крепкой и хорошей, да и шит умело, даже украшен слегка золотым позументом.

Лика покачала головой.

Эк он с одеждою-то… небось, не приучен беречься. У маменьки бы скоро понял, чего можно портить, а чего нельзя. Она-то, помнится, когда Лика надела новый сарафан, а после пошла в нем до колодца, чтоб, значит, показаться деревенским, чтоб знали, кто тут боярыня, и в колодец упала… случайно получилось. И страху еще натерпелась тогда. А маменька, на сарафан глянувши, велела его отчистить.

Лика тогда два дня маялась.

И поняла все… этот же…

— На кухню, стало быть? — сказал парень, оглядевши всех.

— На кухню, — Лика нахмурилась, надеясь, что выглядит серьезно. Маменька вот всегда повторяла, что серьезности в Лике совсем нету.

Ну и ладно.

— Звать-то вас как? — поинтересовалась Аглая. И Лилечка кивнула, соглашаясь, что приличные девицы на кухню в сопровождении не пойми кого не ходят.

— Звать? — парень удивился.

Может, он из тех, кого все знают? Навроде Парамошки, деревенского дурачка, человека в сущности безобидного, но до жути приставучего. Как увидит, так и ходит хвостом, причитая, что грошик потерял. И главное, новый не берет. Лика пробовала давать.

А вот калачи и пряники берет.

При мысли о прянике стало совсем голодно. Нет, как назад ехали, матушка позволила перекусить, да только разве ж пара бубликов с водою ключевой обед нормальный заменит? То-то и оно.

Вон, и ведьма вздыхает горестно.

И Лилечка приплясывает.

— Зови… — парень задумался и в затылке почесал. Точно скорбный. Может, потому-то и позволяют ему в этаком виде ходить. Небось, сам-то не из простых, боярский сынок, но и с боярскими оно случается. Надо будет с ним помягче, чтоб, значится, не обидеть.

Не потому, как боярский, а просто, негоже скорбных разумом обижать.

— Славкой зови, — решился парень. — Идем, что ли?

— Идем, — согласилась Лика, подумавши, что не совсем он и скорбный, тот же Парамошка внятно говорить способен не был. Этот же болтает. — Только… ты еще отхожее место покажи, добре?

Ведьма вспыхнула, что цвет маков, будто Лика чего неприличного спросила. А оно все прилично. Небось, как припрет, так где потом искать? И гадить в углах не станешь. Все ж таки терем царский.

Лилечка вон хихикнула.

Парень же вздохнул и очи закатил.

— Туточки недалече, — сказал он. — А вам не показали?

— Как видишь, — было слегка обидно, потому как выходило, что, может, Лика и кругом благословенная, да только не столь и хороша, чтоб наравне с прочими невестами. Небось, боярских-то дочек в этакую дырень не сослали.

— Бывает, — парень усмехнулся этак, мягко, по-доброму. И Лика вздохнула. Поежилась.

— А тут… всегда так… холодно?

— Всегда. Старая часть дворца. Стены из камня сложены и толстого, иные, небось, в две сажени толщиной.

— Быть того не может!

— Еще как может. Старый дединец… там теперь библиотека. Низкие температуры способствуют сохранности рукописей. Еще артефакт, который влажность регулирует, поставили, стало совсем хорошо. Поэтому и работать предпочитаю рядышком. Обычно-то тут никто не живет, вот и…

…отхожее место оказалось и впрямь недалече. Правда, Лика вовсе не ожидала в царском дворце увидеть то же, что и в родном поместье. Правда, почище и стены цветами расписаны, но… с другой стороны, если подумать, то и цари тоже люди.

Что ж теперь.

— У нас погреб есть, там тоже холодно. И само по себе, а в позапрошлом году маменька еще артефакт купила. Дорогой, зар-раза…

— Лика! — охнула Аглая.

— Что? Маменька так сказала. А если маменька говорит, то и мне можно…

Парень повернул куда-то вбок, дверцу толкнул неприметную и на лестницу вывел, узенькую и тесную. Благо, хоть как-то свет сквозь окошки проникал, а то бы точно ноги переломали, если не сказать, что и шею.

— …и теперь, главное, вовсе студено. Молоко три дня стоит! Вот, — Лика сказала и спохватилась, что на царской кухне, верно, таких штук множество, а то и вовсе иные есть. Но парень кивнул:

— Принцип действия у них схожий, основан на стабилизации пространства под заданные параметры.

Ишь ты… а ведь говорит ровно, аккурат, что батюшка, когда не про поместье, а про времена былые, которые он изучать повадился. И даже будто бы свиток пишет.

Может, и не скорбный?

Точно… и хорошо, что Лика не стала совать ни грошика, ни калача, а то бы обиделся. Книжники, конечно, от скорбных мало чем отличные. Разве что говорят красиво. Но обидчивые… помнится, папенька, когда маменька отказывается его слушать, труд, тоже дуется долго.

Пока самовар не поставят.

— Голодный? — осведомилась Лика.

— Я? — Славка удивился.

— Ты.

— Ну… да… наверное. А время сейчас какое?

— Вечереет…

— Вечереет… — странным голосом проговорил он. — Вот же… я обещал недолго, а заработался. Маменька опять огорчится.

— Ругать станет?

— Станет, — повинился Славка, разом погрусневши. И грусть эта, в отличие от мудростей книжных, Лике была понятна.

— Повинись, — посоветовала она. — Сперва сходи к себе. Причешись. Оденься, если есть во что…

— Есть.

— Кликни кого, чтоб цветочков сорвали… букет. Скажи красиво чего…

— Чего?

— Чего-нибудь. Ты ж можешь.

— Ну… я как-то больше… по делу.

— А то не дело, — Лика спускалась осторожно, придерживаясь рукой за стену, которая вилась и закруглялась. — Все дело… скажи, что, мол, просишь прощения. Что не желал обидеть, но просто увлекся работой. Папенька так маменьке моей всегда говорит, когда забывает на обед явиться. Или там на ужин. И она ничего, прощает.

Славка кивнул так, рассеянно, явно задумавшись. Вот пусть и думает. Книжники только это и умеют.

А до кухни они добрались-таки, и оказалась та за очередною невеликою дверцей. Но стоило дверце распахнуться, как у Лики голова кругом пошла от ароматов и самой этой кухни, огромной, может, даже такой огромной, как весь их дом с пристройкою, маменькою для папеньки ставленной, чтоб он книжными своими делами другим не мешал. Или ему не мешали? Лика, честно говоря, забыла. Главное, что всем хорошо вышло. И папенька не расстраивается, что младшие в бумаги лезут, и маменька не вздыхает за попорченые чернилами скатерти.

…на кухне было душно. Что-то скворчало, шипело, пыхало паром. Накалившись, горела алым цветом печь, и от боков её исходил такой жар, что люди, подле печи работавшие, сделались красны.

— Может… — ведьма вновь заробела. — Нам не стоит…

Какая-то она вовсе квелая, будто и не ведьма даже. А вот Славка решительно порог переступил и, прихвативши какого-то мальчонку, из тех, которых на кухне великое множество крутится, по делу или просто так, по привычке, велел:

— Кликни тетку Даромилу…

И ведь послухались.

Кликнули.

И завидевши эту самую тетку, Лика мигом осознала, кто тут старший, ибо была та велика и круглолица, что луна полная. Лицо её, раскрасневшееся, блестело, будто блин намасленый. А от одежи исходил пар. Пахло от женщины сытно, славно, отчего в животе вновь урчание приключилось.

— Нам бы поесть, — сказал Славка и потупился, даже носочком сапожка — а сапожки на нем хорошие, крепкие и с отворотами, бисером шитыми — ковырнул.

Тетка же, смеривши Лику взглядом, слегка нахмурилась.

— Опять кого подобрал?

— Не подобрал, — возразила Лика, которая скоро в себя пришла, ибо где это видано, чтоб всякие тут обзывались. Может, Лика не шибко благородная, но и не попрошайка какая. — Мы сами приехали.

— Это невесты Е… царевичевы, — поправился вовремя Славка. — С боярыней повздорили, вот и сидят голодные.

— Невесты? — тетка нахмурилась паче прежнего.

— Теоретически, — Славка покосился на Лику. — Согласно уложению и порядку.

— Невесты… — тетка перевела взгляд на Лилечку. — И это дитё? И ведьма?

— Я не невеста, — поспешила оправдаться ведьма. — Я в сопровождении.

— Ага…

И женщина развернулась, чтобы исчезнуть где-то там, в клубах сытного пару, правда, вскоре из того же пару возникла другая, помоложе и похудее. В руках она держала поднос, заставленный горшками и горшочками.

— Идем, — Славка потянул за рукав. — Там от местечко одно есть, сядем и никому-то мешать не будем. А то ведь суета… тут, как ужин праздничный, так всегда суета.

— А он…

— По случаю начала смотрин царских пир положен. Согласно регламенту, — подала голос ведьма. Говорила она тихо, но была услышана. Славка вот кивнул и добавил:

— А как пир, так и работы много. Небось, съедутся… тут и без того людно, а уж как пир, так вовсе покою нет.

Он открыл крышку и заглянул в махонький горшочек, потом вовсе пальцы в него сунул.

— Лисички, в сметане пареные, — облизнул и зажмурился, сделавшись похожим на предовольного кота.

— Никогда на пиру не бывала, — Лика решила, что если ждать, так и вовсе голодной остаться можно. Этот вон… ест совсем даже не как батюшка, который вечно ковыряется, а то и, задумавшись, начинает из хлеба всякие фигурки лепить, чего маменька совсем терпеть не может.

— Ничего интересного, — отмахнулся Славка, подвигая к себе еще один горшок, в котором каша обнаружилась, да рассыпчатая, на молоке и с сушеною ягодой, упаренная до легкости. — Будешь?

Он подвинул кашу к Лилечке, и та кивнула.

— Как ничего интересного?

— А что там быть может? Соберутся все бояре, посядут, но сперва час будут лаяться, выясняя, кто к государю ближе должен быть. И вечер обижаться, что кто-то там полез не на свое место. Потом станут чествовать… еще та скука. Ну и есть, пить… скоморохи, может, будут. А может, и нет, если решат, что мероприятие серьезное, тогда просто есть и пить.

— И все?!

Выглядело… тоскливо.

— Потом невест выведут…

— Куда? — что-то, чем дальше, тем меньше Лике нравилось это вот все.

— К гостям. Позволят пройтись и показать себя. Нарядиться тебе надо будет, а то, небось, если боярские дочки, тогда по-богатому пойдут. А у тебя есть, что одеть?

— Обещали прислать, — Лика поерзала, подумав, что матушка вовсе даже не обрадуется, если она, Лика, перед царем в нынешнем виде покажется. И пускай вид вполне даже приличный, вон, платье чистое даже, а если и помялось, то самую малость, но ведь и вправду небогатый.

Без каменьев там и золота.

— Тогда стоит проверить, — Славка вытащил из горшочка кусок мяса, в который вцепился совсем даже без свойственного книжникам изящества. С другой стороны, маменька еще когда сказывала, что мужик должен есть нормально, а не клевать, будто бы птичка. — Правда…

Говорил он с набитым ртом, но все одно понятно.

— …может случиться, что сундуки ваши потеряются.

— Как потеряются?

— Обыкновенно… дворец ведь. тут одних холопов сотни. Кто-то возьмет и занесет куда, а куда… пойди-ка отыщи.

— Отыщем, — Аглая вот и руками ела аккуратно, так, что прям завидки брали, потому как у самой Лики никогда-то не выйдет есть и не обляпаться. Даже если к самому столу сгорбиться. — Это как раз не беда.

— Да?

— Если вещи личные, то и память имеют, а уж там… — ведьма махнула рукой, и следом в воздухе вспыхнули маленькие искорки. — Но будет хорошо, если боярыне передадут, что ведьмы — существа до крайности злопамятные. И воображением обладают немалым…

Баська чесала косы сосредоточенно, изо всех сил стараясь не глядеть на ведьму, которая была ей знакома. От до того знакома, что прямо-таки не по себе от этого знакомства становилось. А ведьма, выходит, Баську не узнала.

Не запомнила?

Или не запомнил? Вот это-то обстоятельство и заставляло за косы хвататься, успокоение ища. Потому как оно в голове не укладывалось от совершеннейше. Это же ж… мужик.

Или баба?

Или… если богиня благословила, то совсем даже баба, поскольку в нянькиных сказках, которые, как успела убедиться Баська, были куда поправдивей всяких там наук, богиня мужиков не жаловала. А этого вот… эту… и главное сидит на постели, рученьки сложила, глазами в стену вперилась и только брови ходят. То над переносицею сомкнуться, то разгладятся, то одна выше другой поползет. Губы опять же шевелятся, будто эта вот… спорит.

А с кем?

И как Баське быть? Сперва-то она, честное слово, растерялася, когда его… её увидала. А потом уж от растерянности и болтлива сделалась.

И…

Сказать?

А кому?

Промолчать? Не вышло бы с этого молчания беды. И остается сидеть, в полглазика разглядывая еще не подружку… дружка? А если папенька узнает? То есть, он всенепременно узнает, ибо Баська уже усвоила, что, ежели чего-то может выползти, то выползет. Но… но жениться же ж не заставит! На бабе… а вдруг да она по ночам мужиком становится?

Страх-то какой.

— И… и что делать нам? — превращаться мгновенно в мужика Мишанька не собирался.

Собиралась?

Баська еще немного подумала, и решила, что, пока он баба, то и говорит надобно, как о бабе, а то этак и запутаться недалече. И еще подумала, что ему-то, небось, совсем уж нехорошо. Вот ей бы точно было бы плохо, ежели бы кто-то взял и превратил Баську в мужика.

Батюшка, может, обрадовался бы. Он всегда наследника желал.

Или нет?

Главное, что самой бы Баське быть мужиком точно не понравилось бы. А что? Ни нарядиться, ни кос заплести, ни посидеть тишком в кружке мамок да нянек, гиштории интересные слухая. Одни лишь заботы… нет, она уж лучше собою побудет.

Но этого от, бедолажного, жаль.

Еще и ведьма ко всему… вона, ведьмы не пожалели, обрядили в платье такое, что и смотреть-то, не краснеючи, не выходит. Сзаду топорщится, спереди гладкое, будто того, что у бабы быть должно, вовсе немашечки. Рукава гладенькие, а вокруг шеи колесо кружевное, из которого эта шея голая да несчастная палкою торчит.

И ладно бы шея, так ведь и это самое… чего нету, хотя должно бы, открыто. Или закрыто? Как одно одновременно быть может, Баська и не поняла. Но оно было.

— А чего тут сделаешь, — сказала она, решивши, что сказать надобно, да только вот… не боярыне той, которая злая и на Баську глядела так, будто Баська совсем даже не купеческая честная дочь, но лягуха, а то и того хуже. — Надобно умыться… и волосья переплести, а то ишь, растрепалися.

— Поесть бы, — грустно вздохнула ведьма.

И носом дернула.

— И поесть можно, — согласилась Баська. А после, сама от себя этакой доброты не ожидая, предложила: — Хочешь, с волосьями помогу?

Он же ж, верно, ничегошеньки не умеет. Оттого и соорудили на голове этакое непотребство, как будто бы стог огроменный, из которого перо торчит, будто в этом стогу петух сховался.

— Был… была бы благодарна, — Мишканька сама за перо потянула. — А то же ж… и воротник снять. Натирает. Ведьмы… они ведьмы и есть.

И вздохнул.

Баська тоже вздохнула. Так и сидели, правда, недолго, ибо дверца приоткрылась, и в комнату заглянула девица.

— Сидите? — спросила она пренагло. — Ести будете? Молоко, сбитень? Квасок? Пирожки? Много не наедайтеся, потому как вечером на пиру показаться надобно. Могу воды принесть, чтоб лицо обтерли.

— А совсем помыться?

— Так… — девица оперлась о дверь. — Мыльни-то есть, но занятые…

— Кем? — чем дальше, тем меньше Баське хотелось оставаться в этом вот месте. А еще терем царский. Смотрины… ага…

— Боярыни изволят купаться.

— Ничего, я не гордая, — Баська почувствовала, как закипает в грудях что-то, должно быть чувство высшей справедливости, о котором как-то жрец баил, но она не поняла, что там с этой справедливостью не так, ибо час был ранний и почти всю проповедь она тихонько на лавке продремала. Однако же про справедливость запомнила, да. — Мне боярыни не помешают… Миша, ты идешь?

— А…

Он открыл рот.

И закрыл.

Глянул так, будто бы Баська над ним издевается. А она не издевается, но видно же ж, что умаялся человек, запылился. С другое стороны тащить мужика в женские мыльни… с третьей…

Сложно это все.

— Но…

— Веди, — Баська глянула на холопку так, что та разом весь былой гонор да поутратила. Только пробурчала:

— Боярыни велели никого не пущать…

— А нас пущать и не надобно. Мы сами пустимся. Только поглянь, чтоб вещи наши привезли.

Девица засопела.

— Поглянь, поглянь, а то же ж сама понимаешь… я-то просто обижусь и жаловаться пойду, а ведьма и проклясть может…

Сопение прекратилось. А ответом Баське стал настороженный и до крайности недовольный взгляд.

— И туточки еще подруга моя быть должна, Маланька… и Горыня тоже, которая Соболева. Они, коль еще не в мыльне, тоже не откажутся, я мыслю.

Девица губу оттопырила и произнесла этак:

— Вы тут не больно-то… чай боярыни не обрадуются.

Это точно.

Боярыни совершенно не обрадовались.