Глава 44 В которой над теремом царским сгущаются тучи

Боги даровали людям энтузиазм, дабы возместить им недостаток разума.

Вывод, к которому пришел жрец Пилопий на склоне лет своих.

Радожский открыл дверь, постучать не удосужившись.

— Спишь? — поинтересовался он, не скрывая раздражаения.

— Уже нет.

— Хорошо. Собирайся. Едем.

— Куда?

— К государю в гости. Он ныне всех на пир собирает.

Вот как-то… нет, раньше Ежи, конечно, постарался бы случаем воспользоваться, ибо пир государев — это не только пир, но и мероприятие важное, на котором можно обзавестись нужными знакомствами. А там, глядишь, и карьере поспособствовать.

Но какая у ведьмака карьера?

Книга прошелестела, кидая страницу за страницей, но те вновь белы были. А времени, чтобы с кровью возиться и силы терять, как Ежи подозревал, у них не было.

— Что случилось? — спросил он, поднимаясь. Как ни странно, чувствовал он себя вполне даже неплохо.

— Все случилось, — мрачно произнес Радожский. — А что именно, не пойму… шкурой чую, затевается.

Шкура княжеская была весомым аргументом.

Ежи кивнул.

И потянулся, чувствуя, как трещат кости.

— Извини, — сказал он, впрочем, без особого раскаяния.

— Извиню. Только одеть тебя надо, а то же ж страх смотреть… — Радожский задумался. — Будешь… а моим добрым другом будешь.

— Добрым?

— Можешь злым. Как больше нравится.

Никак не нравилось. Вот честно. Но кто его, Ежи, спрашивал.

— Погоди, — Евдоким Афанасьевич выступил из стены. — Книгу свою возьми. И… другое тоже.

— Другое? — князь нахмурился, а потом еще больше нахмурился, когда Ежи всучил ему шкатулку с камнями. Сила силой, а запас, чуялось, лишним не будет. Как-то вот… в последнее время жизнь Ежи сделалась на диво непредсказуемой и разнообразной.

— Знаешь, — князь крышку приоткрыл и закрыл. — Вот лучше и вправду мне не знать, что это такое…

На первую шкатулку встала вторая.

На всякий случай.

И третья. Совсем уж на всякий случай.

— Что? Нервничаю много, — Ежи пожал плечами, извиняясь за этакие запасы.

— У меня целитель есть знакомый. Если что, успокоит.

— И у меня… есть. Тоже взять надо.

— Зачем? — князь удивился.

— Не знаю, — честно сказал Ежи. — Но… надо.

И Евдоким Афанасьевич кивнул, подтверждая, а потом добавил:

— Я тоже пойду.

— Вот… — Радожский закатил глаза. — Честное слово, кажется, целитель тут нужен будет мне…

— Видишь! Уже нужен.

Ежи потер переносицу и сказал:

— Нет… тут останьтесь, пожалуйста. Приглядите за домом, — он задумался, пытаясь найти слова, годные для того, чтобы описать, что он чувствует. Неладно. Неспокойно.

Ни в городе.

Ни… тут.

— Вы ведь, ежели что, сумеете дом закрыть? Так, чтобы никто-то чужой не вошел?

— Сумею, — Евдоким Афанасьевич голову склонил.

— И… если случится кому убежища искать.

— Все не настолько плохо, — заметил князь.

— Пока, — возразил Ежи. И потер переносицу, а после признался. — Как-то оно… на душе тревожно.

— Иди, — Евдоким Афанасьевич выступил из стены. — Иди и делай, что должно. А тут я позабочусь, чтоб оно все ладно было… будет куда вернуться.

И едва слышно добавил в сторону:

— Было бы кому возвращаться…

Прозвучало не слишком оптимистично.

Книгу Ежи тоже прихватил, и она, словно почуяв его настроение, не только сама закрылась, но и соизволила размер изменить, сделавшись вовсе махонькой, в ладошку. А Ежи и не знал, что так можно.

…кафтан ему Радожский выделил из собственных запасов, что должно было бы обидеть, но Ежи то ли устал обижаться, то ли повзрослел.

— Извини, некогда, — а вот князь, кажется, чувствовал себя не совсем уютно. — Мои предки… прабабка была из тех, кому многое открыто. И нам отошла, если не способность, то… я тоже чувствую, как уходит время. Людоловы вот умерли.

— Все?

— Все… и те, что в остроге остались, и те, которые в ямах суда ждали. И… в один день, в один час, будто кто-то слово произнес. Такое возможно?

— Думаю, что вполне, — Ежи пощупал толстую ткань, щедро украшенную вышивкой. Правда, что-то подсказывало, что на боярина он все одно походил не больше, чем гусь на лебедя. Не хватало… нет, не золота, скорее уж привычки.

Привычки у него всяко иные.

— На самом деле я знаю немного, — вынужден был признать Ежи, хотя признаваться в таком да еще Радожскому…

…а ведь он и вправду подходит Анастасии куда лучше.

И государь его ценит.

И…

— Я… пытаюсь разобраться, но… ведьмаков не осталось. И выходит, что учусь, а чему и как…

— Выучишься, — Радожский в темном камзоле из бархатного сукна сидел прямо. И гляделся строгим серьезным. Старше своих лет. — Куда ты денешься.

— И вправду… — проворчал Ежи, стараясь не глядеть на князя.

Вот лучше в оконце поглядеть, на город, который разворачивался к Ежи иным, незнакомым боком. Нет, будучи студентом, он заглядывал и в Белую слободу, но все больше по краюшку, зная и понимая место свое. И на терема роскошные глядел все больше издали.

Теперь вот эти терема проплывали узорчатыми скалами, один другого краше.

…и появилось нехорошее такое чувство.

Зависть?

Будто… Зверь, пристроившийся подле, голову поднял и заворчал. Глаза его превратились в узкие щелочки, а когти пробили плотную ткань штанов.

— Тише, — попросил Ежи и глаза закрыл. Ему надо было бы увидеть не терема…

…закрывают глаза вовсе лишь несмышленыши, — раздался в голове знакомый голос. — Так, безусловно, проще сосредоточиться, но ты должен понимать, что человек с закрытыми глазами на диво беспомощен. И может статься так, что пока ты будешь пыжиться, силясь разглядеть что-то, кто-то разглядит тебя.

…это… показалось?

— Не стоит обманывать себя. Сосредоточься. Сначала это будет отнимать немало времени и сил, но постепенно ты поймешь, что смотреть и видеть — это разные вещи. Постарайся увидеть.

— С тобой…

— Тише, — прервал Ежи князя и руку поднял. — Мне надо…

И не договорил, замер, потому как дорога аккурат поворачивала ко дворцу. Ежи видел белую стену с чередою зубцов. И узкие тени бойниц, оставшиеся еще с тех незапамятных времен, когда дворец мог стать крепостью. Он и ныне мог.

И Ежи чувствовал эту, упрятанную в камне, сотворенную кем-то сеть, что питала камни силой, наделяя их немалой прочностью. Пожалуй, и ныне стены эти выдержат не только игривые ветра удары.

Нет.

Все… иначе.

— Смотри, — продолжал шептать голос. — Внимательно… первый слой — это визуальное воплощение скрытых сил. На самом деле ты воспринимаешь их не глазами, но собственною силой, однако разум человеческий слаб, а потому строит привычную картину.

Над стенами поднимался искрящийся полог, легкий, что девичий платок, и столь же прозрачный. Эта сила была чистою да ясной, такой, которой хотелось зачерпнуть, поднести к губам, выпить, словно ледяную родниковую воду.

Но вот выше…

— Чем сильнее твоя концентрация, твое умение, тем более тонкие слои доступны… не отводи взгляд. Попытайся не цеплять его в одной точке, пусть плывет вольно…

…он и плыл.

Он скользил по стенам и воротам, у которых собралась вереница экипажей. Должно быть, потому и собственный Радожского замер. Это Ежи отметил, стараясь не отвлекаться. И на боль, появившуюся в глазах, тоже. Эта боль и сухость заставили все вокруг подернуться будто дымкою…

…не будто.

Дымка едва-едва угадывалась, бледная, блеклая, какая-то… нехорошая. Она держалась чуть в стороне, там, где ко дворцу подбирались воды Ильмень-озера.

— Неладно, — Ежи все-таки закрыл глаза, не способный и дальше выдержать эту боль. — Совсем… неладно.

Он втянул ставший горьким вдруг воздух.

— Что-то… происходит. Там, — он указал на стену. — С той стороны. Тянет. Надо… поглядеть.

— Поглядишь, — пообещал Радожский, разом подобравшись. — Значит, не одному мне кажется…

— Значит, не одному.

— Хорошо, — Радожский шею потер. — Послушай… сперва все равно глянуть надобно. На невест этих и… пир вечером. А потом… я шепну Куницыну, чтоб был наготове.

— И в городе тоже, — теперь Ежи видел яснее. Дымка… и вправду на дым похожа от невидимого костра, который явно существовал где-то там, но пока Ежи не мог понять, что именно не так было с костром.

И с дымкой.

Но чувствовалась, что она лишь набирает силу.

— И в городе, — согласился князь. — Непременно… все-таки… вот скажи, чего людям не хватает-то?

На этот вопрос у Ежи ответа не было.


Государыня глядела на спящую девочку, на Беса, что перестал урчать, но остался лежать рядом, не сводя ясного взгляда своего с царицы. И в нем, во взгляде этом, Стасе мерещилось сочувствие.

— Что ж… — сама государыня присела на лавку, застланную ковром, поверх которого накинули меховое одеяло. И тонкая ручка скользнула по соболям. — Если уж так, ведьма Анастасия…

Огромный зверь подошел и положил голову на колени.

Зажмурился, принимая ласку.

— Когда-то давно… мой отец, как я уже говорила, был славного рода. Древнего. Одного из тех, что принято именовать старыми… мы… не скажу, что отличались силой, скорее уж от богов нам выпал дар стяжательства. За какое дело бы ни брались мои предки, все-то у них выходило с прибытком. Прапрадад мой отправился в дальние земли, там, где лето скоротечно, морозы таковы, что птицы на лету гибнут, а солнце, если и выглядывает из-за туч, то редко и мало. Ему говорили, что земли сии пусты и бесплодны, но он отыскал на них золото и каменья драгоценные. Его сын сумел распорядиться наследством, хотя сам больше к наукам был склонен. И собирал книги. Их везли со всех сторон света, и многие смеялись над этакой страстью, но перестали, когда отыскал он в книгах способ сотворять из болотного железа узорчатую сталь, а еще создавать особое сукно, которое не знает сносу, держит, что ветер, что воду, что… его сын и мой отец тоже не чужд был знаний. Правда, в книгах искал магической премудрости. Мнилось ему, что многое было утрачено с тех, древних времен. И желал он возродить былую славу. За тем и искал сгинувшие усадьбы, а в них… что уцелело. Он-то и сумел сотворить щит Берегини, а еще утраченное некогда заклятье, пробуждающее землю. Ныне многие им пользуются. Он… не особо интересовался политикой, в отличие от брата, моего дядюшки, который, напротив, нашел себя в служении царю.

Зверь приоткрыл глаз. Желтый. Круглый. С узкою полоской зрачка. Не человеческий, отнюдь, но вот взгляд, как ни странно, показался Стасе разумным донельзя.

— Он-то сумел возвыситься, достигнув немалого успеха. Объединил разрозненные рода, прекратил многие распри… сотворил… многое сотворил. Та же Засечная черта сделалась в три раза длиннее, во многом его усилиями. Да и мир с хазарами подписал, как и с ляхами, которые, правда, не особо его блюли, но все лучше, чем так. И вот ему-то и пришла в голову мысль породниться с царем.

Государыня замолчала.

И в тишине было слышно, что слабое дыхание девочки, что курлыканье голубей где-то там, за окном.

— Не скажу, что известие меня обрадовало. Скорее нет… на сердце моем был другой человек, но разве ж кто позволил бы? Я понимала это. И я была хорошей дочерью. Я… пошла под венец. И надо сказать, мне повезло. Луциан достойный муж. Не знаю, любит ли он меня, но он всегда относился ко мне с уважением. А это многое, да… многое.

И губы царицы тронула улыбка.

— Но речь не о том… я… тогда-то я не слишком хорошо понимала, сколь многим людям не по нраву пришлось этакое наше возвышение. Я вовсе не думала о власти, о политике… я старалась исполнить свой долг так, как его понимала.

Девочка заворочалась, засучила ножками, застонала.

— Она после всего не может спать спокойно, — царица поднялась было, но Бес заурчал, ткнулся мордой в острое плечико ребенка, и тот вдруг затих, чтобы после перевернуться и обнять теплую кошачью шею. — Надо же… я… что вы хотите за этого зверя?

— Этот не продается, — покачала головой Стася. — Он или сам останется. Или уйдет.

Она замерла, ожидая, не разозлится ли царица отказам, но та лишь кивнула:

— Но ведь есть… другие?

— Есть. Я попрошу, чтобы привезли котят. На выбор. Только… за ними уход нужен.

— Уходим, — эта улыбка была чуть более живой. — Я не скажу, что род мой был огромен, но… сперва слегла жена моего дяди. Она была непраздна, и что-то случилось там… дитё родилось до срока и мертвым, а она еще три дня горела. И никто-то из целителей, а уж поверьте, и дядя, и отец призвали лучших, не способен оказался спасти. Мой дядя ушел через месяц. Напился да и сверзся с лестницы. И все сочли, что причиной тому — горе, ибо жену свою он любил. За ним, сорока дней не минуло, отправилась моя бабка, женщина крепкая и властная. Но сердце подвело. Умерла она тихо, во сне…

Царицы говорила о том с нарочитым спокойствием, но Стася слышала далекое эхо её боли.

— Тогда-то и пошел слух, что род наш проклят за излишнюю дерзость, что виноваты мы сами, вознеслись сверх меры, загордились. Через сорок дней после смерти бабки, также уснула и не проснулась её дочь, тетушка моя. Признаюсь, я вовсе её не помню, только лишь, что была она женщиною тихой. Она и жила-то не в Китеже, а где-то там, в поместье мужа… заболели и один за другим отошли вслед за нею и дети.

От этого спокойного рассказа становилось совсем уж не по себе.

— Трое… а супруг шагнул в петлю, хотя он-то к нашему роду отношения не имел. Тогда-то мой отец и заговорил о проклятьи, о том, что кто-то наложил его на силу родовую или на кровь, он не уверен был. Только поклялся, что всенепременно сыщет…

— Он… тоже погиб?

— Он окружил свой дом защитой, а магом он был изрядным. И никто-то чужой не способен был переступить порог. Он… он старался сберечь мою матушку, и сестер, и брата…

Зверь глухо заворчал.

— Но… однажды ночью терем полыхнул. И с такою силой, что пламя поднялось до самых небес. Ночь сделалась ясна, будто бы была днем. Его тушили… созвали магов огня, но оказалось, что никто, даже Радожский, не способен унять это пламя.

— Как… она выжила?

— Отец. Он… думаю, что-то понял, потому и… после сказали, что на месте был проведен запретный ритуал, что именно он стал причиной пожара. Что виноват отец, оказавшийся не способным сладить с силой, которую сам и призвал. Что, возможно, он раскопал какое-то заклятье, которое и вырвалось. И надобно радоваться, что заклятье это вовсе город не спалило. Находились и те, кто нашептывал, что надобно и от меня избавиться, что я, как и вся родня, проклята. А потому самое место мне — в монастыре. Сидеть и отмаливать грехи родичей… и детей, мною рожденных, след отправить туда же. Однако Луциан нашел, чем заткнуть рты. И Зоряночку оставить при себе позволил. Её пытались расспрашивать… лечить… не вышло, как видишь.

Теперь девочка во сне улыбалась, ласково и счастливо.

Царица же прижала руки к груди.

— За нею и пришел Верес… я его сперва и не узнала. В первый раз, как встретила, испугалась. Думала, что сожрет, что… а он только обнюхал и следом пошел. Зорянка же тогда просто сидела и глядела в одну точку. Никого-то не узнавала. Не ела. Не пила… а его увидала, так и вцепилась. Даже мыли их вместе, он же ж грязным был, что…

Зверь приоткрыл пасть и вывалил длинный розовый язык. Задышал часто-часто.

— После уж я вспомнила, что тятенька сказывал, будто бы ему кобеля редкой степной породы подарили… вот и… он и вправду провел запретный ритуал. Я так думаю. Только не на огонь, а пытаясь спасти детей своих… но что-то пошло не так. А что именно? Я не знаю. Может, ты увидишь, ведьма? — и столько надежды было в словах этих, что Стасе стало стыдно.

Она не видит.

Смотрит и ничего-то не видит. Не чувствует. Не…

— Ничего страшного, — надежда погасла. — Я… привыкла.

— Извините, — прошептала Стася.

— Когда-нибудь все сложится. Боги не могут так, чтобы вовсе шанса не было. А значит, сложится… и Зорянка вспомнит. Или Вышнята расскажет. Он некоторых особо не любит. Тоже раньше поговаривали, что зверь этот опасен, особенно, когда он на Лисовскую оскалился. А выяснилось, что эта Лисовская травила меня тишком, да… мой охранник и оберег.

Царица огладила юбки.

— Ныне защитить надо не меня с Зорей, а моих детей…

И вновь на Стасю поглядела. А та поглядела на царицу, ожидая продолжения.

Загрузка...