Понаехали!

Глава 17 О том, что порой спасение утопающих, дело далеко не только рук самих утопающих

Стася почти не удивилась, когда их привели к низенькому строению, больше похожему на сарай, чем на жилой дом. Поставленное на берегу во времена незапамятные, здание это успело в берег врасти. Темные камни, из которых были сложены стены, подернулись зеленью то ли мха, то ли водорослей. Крыша провисла, гниловатое крыльцо просело.

И дверь, запертая на массивный, новенький с виду, засов, тоже разбухла и потому, сколько ни дергал её лощеный тип, открываться не желала. Но потом все-таки открылась, изнутри же пахнуло гнилью, вонью, которая случается, если запереть в одном месте многих людей.

Входить внутрь категорически не хотелось.

Но кто Стасю спрашивал? Стоило ей замешкаться, как в спину ткнули и тычка этого хватило, чтобы она влетела в темноту, зацепившись о порог, и в этой темноте растянулась, упав на кого-то.

— Извините, — сказала Стася, пытаясь подняться.

Дверь же заперли, и вокруг вновь воцарилась темень. Правда, живая. Здесь определенно было людно. Кто-то поскуливал, кто-то плакал, кто-то, кажется, молился…

…наверное, она могла что-то сделать.

Как ведьма.

Только ведьмой Стася была… такой себе ведьмой. И ведь обещали ей прислать наставницу, но то ли забыли об обещании, то ли сделали вид, будто не было его, решивши, что нечего учить её, упрямую. В общем, пока от своего ведьмовства Стася никакой особой пользы не ощущала.

Она попыталась оглядеться.

Бесполезно.

Ни свечи, ни даже лучины.

— Матушка-ведьма… — раздалось сзади тревожное. — Матушка-ведьма…

— Тут я, — сказала Стася, надеясь, что голос её звучит в достаточной мере строго. — А вы…

— Туточки… голова болит, — пожаловалась Баська. — А что…

— Мы где? — Маланькин голос едва слышно дрогнул.

— Понятия не имею, — честно ответила Стася. — Где-то на берегу.

— Стало быть, на торг повезут…

Тьма отозвалась многими голосами, взвыла, заскулила, заплакала.

— А ну цыц! — рявкнула Баська громко. — Ишь…

И нашла-таки Стасю, пробралась сквозь темноту, нащупала руку и сдавила тихонько.

— Небось, ваш ведьмак вас не бросит…

Может, оно и так.

То есть, конечно, Стася очень надеялась, что её не бросят. Бес ведь ушел. А кошки в этом мире, как она уже имела возможность убедиться, были не просто кошками. В общем, что-то подсказывало, что её всенепременно спасут.

Главное, чтоб в процессе не спалили вместе с этой халупой.

— …и князь опять же, — Баська теперь была рядом.

И Маланька с нею. Её дыхание Стася слышала в темноте.

— Батюшка тоже осерчает, — это она произнесла с той обреченностью, что была хорошо знакома Стасе. — Заругается потом…

— Потом, — решила Стася, — пускай ругаются.

Она все еще пялилась в темноту, и диво, та стала будто бы прозрачнее. Нет, не исчезла вовсе, но теперь это была не непроглядная тяжелая темень, но будто дым, сквозь который Стася могла видеть.

И видела.

Девушек.

Много девушек, которые сидели вдоль стены. Некоторые единственную лавку заняли, другие подле лавки устроились, кто на тряпье, кто на полу. Девушки жались друг к другу, тряслись и… и возле самой двери, на коленях у смутно знакомой девицы, устроилась Лилечка. Стася даже решила, что ошибается, но на плечо Лилечки взобралась Фиалка и издала пронзительный писк, словно желая привлечь внимание.

Вот ведь…

Точно спасать станут. И что-то подсказывало, что хорошо бы успеть до этого самого спасения, пока окрестности города не претерпели серьезного ущербу. А то ведь потом скажут, что снова ведьмы виноваты.

Стася подошла к Лилечке, и та протянула руку. Рука была теплой и хрупкой. А вот девица, на коленях которой Лилечка сидела, закрутила головой, пытаясь разглядеть хоть что-то.

— Это Стася, — сказала Лилечка, поерзав. — А это Лика. Она моя тетя… садись.

Стася подумала и решила, что предложение стоит принять. Все равно идей, как бы спастись, пока не было. Нет, наверное, будь она настоящей ведьмой, она бы сумела взмахом руки отворить дверь, а вторым — успокоить тех, кто эту дверь сторожил.

Превратила бы их в жаб там или еще в кого, или просто усыпила бы.

Но рука не чесалась, сила спала, а гениальные идеи и хитроумные планы не спешили самозарождаться. Поэтому Стася присела и подвинулась, чтобы места хватило всем.

— Это вообще кто? — спросила она, здраво рассудив, что лишнею информация не будет.

— Людоловы, — вздохнула на ухо Баська. — Мне батюшка сказывал.

— И мне.

— А мне никто не сказывал, — пожаловалась Лика. — И маменька заругается…

Она всхлипнула, но как-то так, без души, явно больше для порядку и чтобы от страдающей общественности не отделяться.

— А людоловы…

— Они людей ловят, — от Баськи пахло пирогами и еще почему-то черемухой. — Батюшка сказывал, что некогда их много было, а после всех перевешали.

Это, конечно, может, и далеко от концепции гуманности, но сейчас Стася если о чем и сожалела, так это о том, что перевешали далеко не всех.

— А если с начала?

— Ну… из Беловодья людей вывозить неможно, — Баська поскребла шею и дернулась. — Блох точно нахватаемся…

Вот зря это она сказала! Если людоловов Стася пока опасалась, но не сказать, чтобы боялась — все-таки им товар нужен был в товарном виде — то блохи — дело иное. Сразу зачесалась шея.

И голова.

И…

— И вшов наверняка хватит, — Маланька поддержала подругу в благом порыве воздействия на Стасины нервы. — С клопами.

Твою ж…

— Так от… прежде-то просто люд покупали, искали кого, стало быть, чтоб разорился там аль в долги влез, и по-дешеву холопов брали. А после-то везли на рынок в Царьград. Это за морем. Батюшка сказывал, что там вовсе зимы не бывает. Но я думаю, такое вовсе невозможно, чтоб не было…

— Возможно, — раздался спокойный голос. — Вы не возражаете, если я присоединюсь, а то… как бы это выразиться… мое нынешнее окружение несколько испереживались, а это весьма на нервы действует.

В полутени лицо девушки разобрать было сложно.

Но Стася кивнула.

— Вы… меня видите? — уточнила та.

— Немного.

— Стало быть, ведьма.

— С чего вы решили?

— Все знают, что ведьмы в любой темени видеть способны, — решительно сказала новая знакомая. — Только вы этим не говорите, а то придушат.

— За что?

— А кому надо с ведьмою связываться? Вы, верно, инкогнито гулять изволили, вот они и не поняли, с кем связались. Небось, если бы знали, что ведьма, и близко не подошли бы.

Стася подумала и вздохнула.

И вот как она должна была дать понять окружающим, что ведьма? Джинсы снова напялить? Или может знак какой отличительный имеется, о котором её по некой странности поставить в известность забыли.

— Анастасия, — Стася решила эти вопросы оставить на потом.

— Горыня, — представилась новая знакомая. — Там мои… не совсем, чтобы мои, но со двора нашего.

И рукой махнула, так и не подобрав нужного слова.

— А тут мои, — со смешком произнесла Стася.

Горыня была определенно не из купеческого сословия, слишком иной она была, даже здесь, в темноте. И вовсе не в платье дело, но в самой манере держаться, когда казалось, что нет ни этого вот грязного сарая, ни людоловов, ни мрачной перспективы оказаться где-нибудь там, где никогда-то нет зимы, зато есть рабские рынки и добрые хозяева.

— Как попались? — поинтересовалась Горыня, устраиваясь подле Стаси. Баська с Маланькой сами подвинулись, верно, ощутив то самое, неосязаемое, но дающее право Горыне именно на это вот место.

— По глупости, — вынуждена была признать Стася.

— Так по уму здесь никто и не сидит.

— По ярмарке гуляли, а там на берегу…

— И без сопровождения?

— Тишка был, — тихо промолвила Баська. — Куда его…

— В другой сарай, думаю, — Горыня пожала плечами. — Крепкие мужики тоже в цене. Только сперва сонным зельем попотчуют, чтоб не дергался.

— А нас?

— А чего на нас тратиться? Девки же, куда денемся.

То-то и оно.

Стася постучала по стене, убеждаясь, что изнутри та не менее каменная, чем снаружи. Итого… окон, через которые можно выбраться, нет. Дверь выглядела вовсе не такой, которую можно выбить. Да и засов с той стороны имеется. Крыша… вот крыша была соломенной и гнилой. И сугубо теоретически через неё можно было бы выбраться.

Но это теоретически.

Практически попробуй-ка до этой крыши доберись.

— А меня вот со двора, считай, увели… дура… — Горыня сказала это с немалой злостью. — Знала же, что избавиться от меня хочет…

— Кто?

— Мачеха. У ней свои дети, а тут я.

Тихо, сочувствующе, вздохнула Баська.

— И что дальше?

— Дальше… думаю, посидим денек-другой, а там и на корабль отправят, — Горыня потерла плечи.

— Искать будут.

— Будут, — согласилась она. — Да только… людоловы знают, что, если попадутся, то путь им один — на плаху. Поэтому не попадутся. Маг у них свой имеется. Должен быть. Такой, который не только амулеты зарядит, но и полог поставит… так что, искать-то будут, но найдут-ли?

Этот вопрос заставил Стасю задуматься.

Крепко задуматься.

С князем Ежи столкнулся у ворот. Был тот приодет, причесан и вновь с цветами, да не полевыми, но оранжерейными тугими розами, которые князь держал решительно, что копье.

— Доброго вам дня, — вежливо сказал Ежи, поправляя пистоли. — А Стаси нет…

— А где она? — князь нахмурился.

— Понятия не имею. Пропала.

— Куда?

— Кто ж её знает.

Бес заворчал, словно намекая, что морду князю набить Ежи всегда успеет, а вот Стася…

— Поиск не работает, — Ежи старался не глядеть на розы, и вообще держаться так, будто бы ничего-то особенного не происходило. — Как удалось выяснить…

…а на выяснение он едва ли не час потратил, потому как оказалось, что людей в доме великое множество, но никто-то ничего не видел.

Не слышал.

И понятия не имеет, куда и зачем ушла госпожа ведьма. Кто ж у них, у ведьм, в здравом-то уме ответа требует? Только старая ключница хмурилась и губами шевелила пренеодобрительно, ибо в понимании её приличной бабе, даже пусть и ведьме, надлежало в тереме сидеть, а не вот это вот все.

— …она ушла еще утром, прихватив с собой Басю с Маланьей.

Князь закрыл глаза.

И сделал глубокий вдох.

— Взяла и холопа в сопровождение.

— Одного?

— И одного, говорят, брать не хотела. В общем, должны были отправиться на ярмарку, и след её до ярмарки шел, а потом будто стерли.

В ином случае Ежи сотворил бы то свое заклятье, что привело его некогда в зачарованный лес, но ныне, сколь ни пытался, не выходило.

Да и то диво, что обыкновенное поисковое удалось. Видать, со страху и беспокойства лишнего.

— Полог? — уточнил князь, розы протягивая.

— Спасибо, я больше лилии люблю, — не удержался Ежи.

— Учту, — Радожский даже поклон изобразил, а после цветы-таки сунул, но не Ежи, а дворовой девке, весьма вовремя со двора высунувшейся. А потом руки отряхнул и легко, играючи, сплел знакомый узор. Не вспотел даже. А главное, что было у него, по чему плести.

По памяти?

Сотворенный магией зверь закружил, завертелся, но на след встал. Только Бес зашипел с немалым раздражением, верно, полагая, что люди глупостями занимаются.

Пускай.

Так и пошли. Бес с гончей нос в нос, за ними Зверь, решивши, что не стоит оставлять человека без присмотра, а там уже Ежи с князем. След вывел на ярмарку, и по ней провел, по лоткам да лавкам, укладываясь сложными петлями, заставляя людей, которым случилось встать на пути, шарахаться.

Кто-то визжал.

Кто-то матюкался…

— Пошел слух, что девки пропадать стали, — Радожский покосился на Ежи, но все-таки заговорил. Первым. — Большею частью холопки или вот подлого сословия…

— Давно?

— А кто ж знает… о Марфе опять же кое-что выяснили. Дознание только-только началось, но уже многое выплыло. Она по прошлому году сорок пять девок прикупила. А при доме ни одной из новых… куда подевались? По бумагам-то значатся…

Ежи выругался.

И князь кивнул сочувственно. Он, похоже, думал, если не так, то схоже…

…а след вывел на берег, и тут гончая закружила, пытаясь поймать собственный хвост, а когда не вышло, то плюхнулась на зад и издала протяжный тоскливый вой.

— Вот теперь точно задница… — произнес Радожский, озираясь. Но берег был пустынен и каменист. Странно. Десяток шагов вверх по склону — и закипит ярмарока, которая даже ночью не утихает. А тут тишина. Камни. И вода. Полоса мокрого песка. Пара чаек.

Ежи сделал вдох.

И закрыл глаза.

Ну же… сила его на что-то да годна должна быть! И пусть он пока с нею управиться не способен, пусть бестолков, и как маг, и как ведьмак, но…

Он должен!

Он ведь над нею хозяин, а не она над Ежи. И если так, пусть подчинится, пусть покажет, что было.

…берег менялся.

Он словно подернулся дымкою, туманом, что поднимался и от воды, и от прелой земли. Был тот туман волглым и холодным.

— Что ты творишь… — князь схватил за руку и тотчас отпустив, теперь уже сам прибавивши пару слов, из тех, что при приличных людях не произносят.

— Не мешай.

Ежи открыл глаза.

Туман никуда не делся. Да и не туман, скорее такая сизо-молочная взвесь, которая оседала на лице и губах. И отзываясь на его просьбу, взвесь пришла в движение.

Вот на камне возник силуэт.

Стася?

И рядом другой, в котором Ежи с легкостью узнал Баську. А вот и Маланька. И холоп, что держится в стороне, стоит, опершись на дубинку, глядит на воду, думает о чем-то своем. Показалось, что пожелай Ежи, он и в думы заглянет.

Нет.

Ему не холоп важен. А то, что случилось здесь, на берегу…

…и вновь туман оживает, вылепляя фигуру человека равно огромного и уродливого. Опасного даже с виду. И тихо, шепотом, матерится князь.

Но дело не в этом.

…вот и другой…

И третий, этот держится сбоку, больше следит не за подельниками, но за тем, чтобы творящемуся волшебству никто-то посторонний не помешал.

— Дальше, — голос князя срывается, сипит, а на плечо Ежи ложится рука. — Если сила нужна…

Нет, эта сила и вправду иная, схожая ли с силой ведьм, или вовсе особенная, не описанная наукой, главное, что она не истощается.

— Идем, — вот говорить тяжеловато. — Руку не убирай. Потеряю.

Они становятся частью этого вот тумана. Князю здесь не нравится. Он боится. Пусть не тем страхом, что вовсе людей лишает разума. Скорее уж Радожский, будучи человеком разумным, испытывает закономерные опасения.

Пускай.

Но здесь, в тумане, его проклятие черно.

И… и пожалуй, эту силу Ежи готов позаимствовать. Немного. Просто, чтобы расплатиться с туманом, который уже шепчет, жалуется ему голосами многих, кому случилось умереть на берегу. Смерть, оказывается, тоже свой след оставляет.

Потом.

Он вернется.

Он выслушает. Он дает слово, что поможет тем, кто заплутал меж мирами, обрести покой. Но взамен…

…этот след виднеется темною тропой, и всего-то надо, что идти. Ежи идет. А туман гуще, тяжелее. И вот уже сам он с трудом пробивается.

А туман…

— Прочь, — от голоса Ежи молочные стены, готовые было сомкнуться, погрести его под собственной тяжестью, расступаются. И дышать становится легче. И тропа-то не исчезла, вот она, под ногами, отливает бархатной ночною тьмой.

— С-спасибо…

— Не за что.

Волчий вой заставляет туман вновь ожить. И в нем мечутся, суетятся тени, спеша убраться подальше от тех, кому тоже доступно запретное.

И рука Ежи сама ложится на пояс.

Правда, что-то подсказывает, что от пистолей толку будет немного.