Понаехали!

Глава 58 Где запоздало исполняются некоторые детские мечты

Мишанька успел догнать батюшку. С трудом. Все ж бегать во всех этих юбках — дело неудобственное. И ладно-то хоть наряд сподобили более-менее свободный надеть, в ведьминых платьях он бы и того не сумел.

— Надо… срочно…

— Некогда, — Гурцеев взмахнул рукой, а после отряхнулся, скидывая тежелую шубу, как есть, на грязные камни.

И шапка за нею последовала.

А вот посох свой батюшка не отпустил, повел кругом, и воздух затрещал от силы, которая того и гляди прорвется.

— Им мертвую воду подсунули! — рявкнул Мишанька, понимая, что еще немного и батюшка уйдет.

Опять.

Всегда-то у него находились дела преважные, тогда как собственные Мишанькины представлялись ему пустыми, времени и внимания не требующими.

— Что?

— Мертвую воду, — Мишанька с раздражением отбросил косу за спину. — Подсунули. Соколовой. Полагаю и Медведевой. И прочим из тех, что порододовитей. Ну, ты понял.

На родовитости споткнулся.

Батюшка сдвинул брови, но хотя бы слушает.

— Вот, — Мишанька протянул флакон, обернутый кружевным платочком Аглаи. — Мне Соколова выдала. Её матушке жрец, который… камень зажигал алтарный присоветовал. Сказал, чтобы выпила, тогда станет краше прежнего. Хотя там уже краше некуда.

— И остальным…

— Я не проверял. Не успел. Собирался, но к царице позвали… что тут происходит?!

— Смута.

— Это я уже понял, — Мишанька тряхнул головой, и треклятая коса со спины соскользнула. Неймется ей. — Девицы выпьют… думаю, перед пиром, там точно царевич будет. И каждая решит, что он в неё влюбится. А дальше… что дальше? Помрут? Или станут страшны?

Мысли скакали, что кони в загоне.

— Или… не так важно, но что-то с ними случится. Что-то такое, что… в чем обвинят ведьм. Верно? — Мишанька задышал ровнее. Вот же… а раньше он бы пробежал и не запыхался. — И… бить пойдут?

— Пойдут, — согласился батюшка, поморщившись. — Иди, отбери.

— Что?

— Мне… тут… — он провел рукой по бороде и вздохнул. — Тут все страшнее… там он, в озере, войско мертвое сейчас подымется. Хазарское. И пойдут по городу гулять.

Мишанька сунул палец в ухо.

Почудилось, ослышался.

— И надобно как-то… под это дело, небось, смутьяны во дворец проберутся, чтоб, значит, свой порядок тут устроить. Резня будет… а еще когда девки помрут…

Мишанька и второе ухо поковырял.

— Но город важнее… со дворцом государь управится, тут-то люди свои стоят. А там…

— Но ты же… не сам?!

— А кто? — батюшка поглядел с насмешкою. — Я же ж маг, а не хвост собачий.

Оно-то так, верно… и Гурцеевы всегда служили. Мишанька вот тоже служил. Как умел. Правда, следует признать, что умел он не так, чтобы и многое. Но ведь служил же!

И старался.

И… и теперь.

— Силы у меня изрядно. Думаю, не только у меня… на берегу станем, чтоб, если, до города не допустить. Скоро колокола вон ударят, глядишь, ополчение соберется. Как-нибудь да выдюжим.

— А… я?

— А что ты?

— Мне что делать!

— Ну… девок собери, постарайся, чтоб никто там не помер… а то после и вправду баить станут всякое. И вообще, — батюшка посох в левую руку перекинул, которая, как Мишанька помнил, у него покрепче правой была, во всяком случае на затрещинах. — Большой уже. Сам разберешься.

И ушел.

Воевать.

Вот так взял и ушел воевать. А Мишаньку оставил… всегда… Мишанька-то прежде, когда маленький был, просился, чтобы его тоже на войну взяли. Батюшка только посмеивался, мол, успеешь навоеваться, какие твои годы… а он…

На глаза навернулись слезы.

Вот же.

Это все тело виноватое, оно вечно норовит расплакаться. Мишанька нос рукавом вытер. Нет уж. Раз взрослый, то… то первым делом…

…он подобрал юбки, чтоб в ногах не путались, и решительным шагом направился ко дворцу. Боярину, что попался по пути да на ноги уставился непозволительно нагло, Мишанька рявкнул:

— Куда пялишься? Сейчас как прокляну…

— Ведьма… — донеслось в спину.

Ведьма.

А во дворце…

— Лилечка тоже пропала, — Аглая нервно расхаживала по двору, то и дело вскидывая полупрозрачные руки свои. — Я только ненадолго отошла от нее… когда ему плохо стало… а она вдруг.

— Твою ж… — добавил Мишанька пару слов покрепче.

Не хватало ему еще дитяти пропавшего.

— Найдется, — сказал он не слишком-то уверенно. — Тут все-таки дворец, а не двор проходной… ничего-то не случится. То есть…

Случится.

Бунт.

Смута.

И те, кто явятся её учинять, ибо сама собою смута, конечно, приключается, но в нынешней-то важен не процесс, а результат.

— И Никита куда-то подевался… его унесли. Я хотела спросить у того, другого, а он какую-то ерунду говорить начал… предлагает мне ему ребенка родить.

— Это кто? — Мишанька нахмурился.

— Агренев. Дом снимет, содержать станет. Но это же глупость.

— Конечно, глупость, — кулаки вдруг зачесались. И Мишанька понял, что потом уже, как все завершится, он всенепременно побеседует с этим вот… Агреневым, относительно того, какие глупости не нужно женщинам говорить.

Они же ж впечатлительные.

— А про Никиту говорить не хочет. И Лилечку искать… что мне делать?

— Помогать, — Мишанька подхватил бывшую жену под руку. — Ты ведьма или как?

— Сама не знаю.

— Тогда узнавай скорее… тут дело такое… в общем, я думаю, что девки потравятся этой вот гадостью. Выпьют и потравятся. Во всем сразу обвинят ведьм. И бить станут.

Глаза у Аглаи сделались большими и круглыми.

— Станут, станут, — повторил Мишанька. — Вот с нас и начнут. А там вовсе резня приключится. Уберут, думаю, всех, начиная с царицы… может, младшенького оставят, чтобы оженить с кем-то.

Аглая икнула.

— А, еще там батюшка сказывал, что мертвое войско в озере оживает. Вот-вот оживет. И пойдет город грабить… но это уже не наша забота. К счастью.

Сердце кольнуло беспокойство.

— Нам же надобно собрать всех эти, простите боги, красавиц, изъять у них отраву и куда-нибудь запереть. Лучше в надежном месте…

— В старой части замка, — сказала Аглая и руку высвободила. — Она старая и…

…узкие ходы, толстые стены, которые не всякое заклятье пробьет. Да и сражаться в таких всяко сподручнее.

— Сойдет, — кивнул Мишанька и потер руки. Как ни странно, страха он не чувствовал, одно лишь предвкушение, будто… будто его, наконец, на войну взяли.

Всамделишнюю.

…где-то далеко ударил колокол. И отзываясь на голос его тревожный зазвенели прочие.

— Божечки мои… — Никанора поспешно отошла от окна. — Что случилось?

— Не знаю, — супруг её, ходивший в последние дни предовольным — это ж надо было такой-то удаче приключиться, чтоб дочь да в царевы невесты попала — нахмурился. — Собирайся.

— Куда?

— Откуда, — он прислушался. — Ишь, гудят… неладное будет. А коль неладное, то лучше в месте надежном перебыть.

Он развернул Никанору от окна, за которым все одно ничего-то, помимо птичьего двора не было. А куры копошились, не обращая внимания на гул колоколов. А те звенели, казалось, все громче, все тревожней.

И что брать?

Девок звать надобно, сундуки… полотна, наряды… и шкатулку не забыть. Рукоделие…

— Нет, — Фрол Матвеевич вернулся не один. — Сундуки пускай себе… идем.

— Куда «пускай»?! — прежде-то Никанора мужу не перечила, но тут вдруг обидно стало. Там ведь и серебро, и посуда, которую она вчера на ярмароке приглядела, и ткани тонкие, на приданое детское выбранные.

— Наживем, — он жену под локоток подхватил. — Успеть надобно, а с сундуками… как-нибудь да не разоримся.

Во дворе уже телега стояла, на которой сидели рядком какие-то бабы, девки…

Подле стояли мужики, кто с топором, кто с мечом, а кто вовсе с дрекольем. Глядели хмуро, недоверчиво.

— До ярмароки пойдем, а там уже недалече, — сказал Фрол, и Матвей кивнул, соглашаясь. А после осенил себя знамением.

— Как-нибудь, авось и сладится…

Колокола гудели.

Тоненько, навзрыдно, плакала какая-то баба, и у Никаноры слезы к горлу подступили, но она сдержалась, позволила себя усадить меж двух девиц, одинаковых столь, что казались отражениями друг друга.

— Что тут вовсе…

— Не знаю, — Фрол покачал головой. — Но что бы ни случилось, а у ведьмы нам всяко поспокойнее будет… чай, не откажет.

И Никанора понадеялась, что не откажет.

Было… тревожно.

Кто-то свистнул, и лошаденка бодро приняла с места. Заскрипели колеса тележные, и плакавшая баба стихла. А одна из девиц пихнула Никанору локтем в бок и поинтересовалась:

— Будешь?

А после, ответа не дожидаясь, насыпала на юбки, крупных тыквенных семечек.

— Спасибо, — тихо сказала Никанора.

Стася…

Стася слышала, как меняется мир, будто треснула, хрустнула старая шкура, того и гляди поползет. Но ощущение это было где-то там, на периферии сознания.

— Он не человек, — сказала она царице, которая, кажется, и сама ощущала неладное, если никак не могла успокоиться. Она расхаживала по зале вдоль окон, за которыми собиралась тьма.

И вроде бы солнышкое еще высоко.

А тьма собиралась.

На небе.

Облаками.

Тучами. Густым дымным покровом. Опасностью, которая подбиралась.

— Я не знаю, кто он, но не человек. И он на других воздействует, — Стася говорила, цепляясь за слова, тогда как вся её суть требовала действия.

Ходил за царицею, ступая след в след, зверь её.

Бес сидел на постели.

И девочка, обнявши его, гладила уши. А Бес терпел.

…почему Антошки еще нет? За ним послали… не совсем за ним, но Стася почему-то была уверена, что Антошка не отдаст подопечных постороннему. И пусть сам он медлителен, но ведь все одно должен был бы прибыть.

— Боярыни будто паутиной покрыты, — сказала Стася.

— А я? — царица все-таки остановилась.

— На вас я ничего не вижу, но…

Зверь заворчал.

— Идем, — царица подняла полы тяжелого платья.

— Куда?

— К нему. Спросим. Я… устала прятаться. И гадать, когда же погибну… и если он здесь, то не сам явился. Кто-то его привел. Кто-то ведь привел…

Она подхватила юбки.

— Погодите, — Стася с трудом успевала за царицей. — Это не совсем разумно. Я не знаю, кто он и вообще. Он может оказаться сильной тварью. И что мы будем делать?

А то ведьма-то она ведьма, но какая-то дефективная.

— Тогда, — глаза царицы нехорошо блеснули. — Тогда и посмотрим… чему меня папенька научил.

И венец драгоценный вспыхнул вдруг белым пламенем.

А зверь зарычал.

И Бес зарычал. И…

…Никита никогда не мечтал о подвигах. Да и стоило ему переступить порог, как он тотчас пожалел о своей глупости. Иначе ведь, чем глупостью, его упрямое желание погибнуть не назовешь.

Надо было…

…спуститься.

Сбежать. Кликнуть стражу… вернуться… правда, он подозревал, что вернувшись, ничего-то не найдет, такого, что можно страже предъявить. Да и вовсе объявят умалишенным, запрут…

…но вот так.

— Человек, — тварь стояла над столом, из которого, пробивая столешницу, поднимались тончайшие трубки. Механизм, сотворенный из этих трубок, колб и огромного чана, прикрытого стеклянным куполом, походил на тот, виденный Никитой в лаборатории. Правда, нынешний был куда сложнее.

И…

…силой от него тянуло. Сила текла по сосудам, смешиваясь в крохотных колбачках, питая друг друга, меняясь и насыщая раствор. Медленно сжималось и разжималось подобие сердца, сделанное из кожаных мешков и опутанное медными струнами. Они-то и давили, и разжимались, и снова сжимались, толкая волшебную жидкость…

Куда?

— Что это? — от удивления Никита забыл, зачем пришел. Ненадолго. Правда, вспомнил, когда Амвросий Ульянович пошевелился. Тонкие пальцы его оттолкнулись от стола, оставив на этом столе вмятины.

А Никита…

…огненных мечей в лаборатории тоже не было. Оно и понятно. Чего им тут делать? Но хоть бы кочергу какую.

Кочерги тоже не наблюдалось.

— Любопытный человек, — Амвросий Ульянович разглядывал гостя без страха, с каким-то сугубо научным интересом, который заставлял Никиту подобраться.

И…

Черныша он на руки взял. А тот оскалился и зашипел.

— С-существо держ-ж-ши крепче, — лицо твари дрогнуло и показалось, что еще немного и выглянет из-под человеческого то самое, истинное, которое тварь прятала.

— Держу. Что это? И… кто ты есть?

— Арахнид, — Амвросий Ульянович склонил голову и изогнулся всем телом, а когда распрямился, Никита с трудом сдержал крик отвращения, ибо то, что предстало его глазам, не имело право существовать. — Не бойся, человек. Я тебя не убью. Еще рано.

— Спасибо. Вдохновляет.

— Пожалуйста.

Круглая голова, кожа с которой поползла, оплыла грязными складками, а в них открылись черные бусины глаз. Многих глаз. Одни были крупнее, а другие и вовсе походили на мелкие ягодки, прилипшие к серой коже.

Пасть расширилась.

И в ней шевелилось что-то черное, волосатое. Мог бы, Никита и сам зашипел бы. Но он заставил себя смотреть.

— Не боиш-шь-ся?

— Боюсь.

— Но не беж-ж-ишь-с.

— Да поздно уже бегать, — сказал Никита вполне искренне. — Но от объяснений не откажусь…

— Ты пришел с-сюда…

— Воевать. Да только воин из меня на редкость дерьмовый.

Признание далось легко, и Никита погладил шерсть кота.

— Люди нерациональны, — покачала головой тварь, и показалось, что голова эта вот-вот возьмет и перевернется вверх ногами. — Эмоциональны. Сильны. Сладки. Вкусные.

— Ты людоед?

— Я арахнид. Слышал?

— Нет.

— Вы утратили знания. Но пускай… мы живем на острове Ара, который благословен был хозяйкой всего сущего. Остров невелик. Еды мало. Нас… не все выживают. Мне повезло. Я нашел человека, которому был нужен. Я был мал и слаб. Теперь я велик и силен.

— Очень за тебя рад.

Существо кивнуло. Кажется, сарказм был недоступен его восприятию.

— Там, на острове, есть источник, который дает нам жизнь. Сила позволяет яйцам развиваться. И на свет выходят новые арахниды. Редко кто из них доживает до смены луны, но в местах иных яйца замирают. Но я сумел. Я нашел их способ. Погляди, — он провел ладонью по запотевшему стеклу, стирая испарину, позволяя Никите заглянуть в глубины чана. Там медленно тяжко булькала темная жижа, в которой лежали белые куски… яйца.

Не камни.

Не куски глины. Яйца. Крупные, витые, с белоснежною кожурой, сквозь которую просматривалось нутро.

— В людях есть сила. Надо извлечь. Правильно. Твоей хватит, чтобы завершить цикл. И мои детеныши появятся на свет, — это арахнид произнес с гордостью.

А к горлу Никиты подступила тошнота.

— Ты… тебя привели сюда, верно?

Арахнид склонил голову на бок.

— Чтобы ты… что сделал? Отравил царицу? Царя?

— Всех, — согласился он.

— И ты так просто говоришь…

— Врать плохо, — нелюдь произнесла это крайне серьезно. — Неудобно. Тяжело. Человек предложил мне сделку. Я согласился. Человек научил быть как люди. Я учился. Человек кормил. Силой. Человек сказал, что делать. Я делал. Человек сказал, что я могу взять себе силу. Я брал.

— И убивал.

— Я арахнид.

— И меня убьешь?

Арахнид кивнул, правда, кивок вышел совсем уже нечеловеческим. А в следующее мгновенье он вскинул руки, и ладони его раскрылись, выпуская черные косматые когти, из-под которых в Никиту полетела струя жижи.

Зашипел кот.

Скатился с рук, чтобы с утробным воем броситься на тварь.

Та завизжала…

— Что здесь происходит, — ледяной голос остался неуслышан. Тварь каталась по полу, силясь отодрать вцепившегося в лицо Черныша, у неё вышло, и кот полетел через всю комнату, ударившись о стену.

И пискнул.

Тварь поднялась, правда, в следующее мгновенье к ней метнулась черная молния. И зверь, куда крупнее Черныша, вскарабкался на плечи, впился когтями, взвыл дурным голосом.

А Никита…

Жижа коснулась лишь щеки. Жижа… заставила оцепенеть. Лишила сил. И…

— Дышишь? — ведьма возникла перед глазами. — Ты… как?

— От…отрава, — выдавил Никита. — Его… в руках… жижа. Стреляет…

— Я спрашиваю…

Царица так и не уточнила, что именно она спрашивает. Не успела, ибо громко с рокотом заворчал зверь, и от голоса его задрожали стены.

— Сейчас… я не очень понимаю, как это вообще происходит, — ведьмины ладони легли на виски, и Никита почувствовал, как медленно наполняется чужою силой.

Прохладной, что вода в пруду.

— Стойте… — взвизгнул арахнид, отползая в угол. — Мы… мы… сделка!

— Урлак! — одернула царица зверя столь огромного, что походил он скорее на медведя, нежели на пса. — Говори. Кто ты?

— Арахнит…

— Человек-паук, мать его, — тихо произнесла ведьма, а Никита понял, что способен двигаться. Как… вот до стула он дойдет, но садится в присутствии царицы как-то… неловко. Поэтому он просто станет, на стул этот опершись.

И постоит немного.

Самую малость.

— Мы… уберите!

— Бес, — окликнула ведьма Анастасия. — Перестань жрать всякую гадость, еще отравишься…

Кот не оставил нелюдь, но уселся ей на грудь. А Никита… он осторожно отпустил стул. И сделал шаг. Потом еще один. И еще. Идти недалеко, до стены, возле которой свернулся крохотный черный клубок.

Живой.

Пока.

Но… его ведь швырнули. Ударили… удар был сильным. Вдруг да переломан позвоночник? Или… зверь магический. Дышит.

— Сделка… я могу быть полезен, госпожа… я умею делать яды… хорошие яды! Никто не поймет…

— Чего не поймет?

— Ничего, госпожа… я могу сделать яд, от которого человек просто уснет и не проснется. А могу такой, который вызовет болезнь, долгую, мучительную. И ни один целитель не справится с ней.

Он попытался изогнуться, подняться, но и кот, и зверь заворчали.

— А могу такой, что вызовет безумие…

— Безумие, — задумчиво произнесла государыня. — Ты ведь делал такой, верно? Безумие мага — опасная вещь… прежде всего для близких этого мага.

— Государыня…

— Болезнь, перед которой бессильны целители… и тихая смерть. И безумие вот, — губы царицы растянулись в улыбке. — Ты ведь давно здесь, в городе… кто тебя привел?

— Человек.

— Имя…

— Госпожа, но…

— Имя, — на ладонях царицы вспыхнуло белое пламя. — Ну же, ты ведь не хочешь, чтобы я сделала больно…

— Не ему, — Никита поднял хрупкое тельце.

Черныш дышал.

Тяжело, но дышал. И… и будь с Никитой его прежняя сила, он бы справился… а теперь? Теперь он чувствовал чужую боль, но ничего не мог с ней поделать. Разве что прижать котенка к груди. Если сила есть… если…

— Я… связан клятвой, госпожа, — тихо произнес арахнид, не спуская с царицы взгляда. И мелкие его глаза моргали, шевелились ресницы, и то, темное, во рту. — Я… не такой, как вы, люди. Но я лишь делал яды. Использовали их подобные тебе.

— Зато он убивал, чтобы вырастить потомство, — Никита придерживал тельце ладонью, и то почти не шевелилось.

Ведьма!

Ведьма знает, что делать… и он поковылял к ней, но ведьма лишь тихонько вздохнула и отвернулась. И… и значит, звереныш умрет? Этот смешной маленький звереныш, который забирался в постель к Никите и просто лежал рядом? Иногда рокотал, когда на душе совсем погано становилось.

Или еще спал на груди, совершенно невесомый.

Иногда ныл, капризничал, выводя рулады мерзковатым голосом, но после успокаивался. А теперь вот… он пришел помочь Никите, а теперь…

— У кошки девять жизней, — сказала ведьма в сторону. — И если найти кого-то… но я чувствую, что бесполезно.

Нет.

Никита… он хороший целитель. Был. И остался. И сила… сила внутри. Всего-то надо, что дотянуться, позвать. Это ведь его, Никиты, сила…

— Убивал. Других. Такова моя суть. Я могу убивать тех, кто нужен госпоже. Кто плохо говорит о ней. Кто плохо думает, кто…

— Там его потомство, — Никита указал на чан. — И над ним он трясется…

Он не успел договорить, и огненный шар сорвался с ладони, чтобы разбиться о стекло, растечься по нему белой пленкой жара, от которого стекло вскипело.

— Нет… — взвыл арахнит.

— Урлак…

…Никита отвернулся. Тварь… не то, чтобы он жалость испытывал, но в одном арахнид был прав: он действовал сообразно своей натуре.

Как и люди.

А сила…

…боги, наверное, далеко были, если сила все еще молчала. И в душе вдруг стало так пусто, маятно, что… так не может быть. Людей Никите тоже жаль… всегда было, пока, конечно, он не стал сволочью. А теперь… теперь бы каплю силы. Всего каплю… если дотянуться…

— Может, — сказала Стася на редкость спокойным голосом. — Убивать его все же не стоило? Какой-никакой, а все источник информации…

— Клятва отзовется, — царица встала над огромным чаном. — А твари… тварей тут хватает и без арахнид.

Сухо треснуло стекло.

…и сила подалась. Всколыхнулась.

Никита стиснул зубы.

Он не отпустит. Он… пусть бы вовсе сила эта потом уйдет в него, что в песок… пусть он обречен, если тварь не солгала. Пусть… но здесь и сейчас эта сила нужна.

Раз уж огненного меча не дали.

И пальцы привычно опалило, а потом и ладони, и руки. И сила выплескивалась неконтролируемым потоком, грозя выплеснуться до капли.

Пускай.

Никита подумает об этом потом, а пока… пока он осторожно положил звереныша на стол и встал, стараясь не глядеть в угол, где лежало тело твари. Пальцы зашевелились, выпетая знакомый узор, и пусть от избытка силы ныли кости.

Теперь он видел и переломанный хребет, срастить который не так и сложно, и поврежденную нервную ткань, требующую куда более тонкой работы.

Ничего.

Ребра.

Трещина.

Кровотечение. И как-то вот прежде не случалось Никите работать с повреждениями столь серьезными, однако… справится.

Справился.

Взял вот и справился. Сам. Только пальцы дрожат, и внутри снова пустота зияющая, на дне которой ни капли силы. Стало быть, цена?

Пускай.

Никита осторожно поднял котенка: он как-нибудь и без силы проживет.